олову, сейчас он  сосредоточенно  смотрел  на  царя,
прямой, монолитный, как  изваяние,  и  такой  самоуверенный,  что  казалось,
никакие преграды не остановят его замыслов.
   Рядом  с  ним  стояли  два  его  младших  флагмана:  командующий   вторым
броненосным отрядом контр-адмирал фон Фелькерзам и  командующий  крейсерским
отрядом контр-адмирал Энквист.
   С первым я одно  лето  плавал  вместе  и  знал  его  хорошо.  По  отзывам
офицеров,  в  военно-морских  вопросах  он   разбирался   лучше,   чем   сам
Рожественский. Но для создания  карьеры  все  дело  портила  его  комическая
внешность. Фигура у него была тучная, ожиревшая, однако это  не  мешало  ему
передвигаться быстрыми мелкими шагами.  Своим  одутловатым  лицом,  лишенным
свежести, помятым, почти без  растительности,  он  напоминал  кастрата.  При
раздражении, округляя свой маленький,  как  наперсток,  рот,  он  выкрикивал
слова  тонким  женским  голосом,  что  никак  не  соответствовало   ни   его
адмиральскому чину, ни его широкому, полнотелому туловищу.
   Энквиста, шведа по происхождению,  я  теперь  увидел  впервые,  но  много
слышал о нем. Он страдал  отсутствием  памяти,  забывал  все,  что  видел  и
слышал, но в таких случаях его выручали записи  всегда  присутствующего  при
нем флаг-офицера. Большая, тщательно расчесанная седая борода придавала  ему
вид солидного и красивого адмирала и заменяла все духовные качества.
   Я смотрел  на  царя,  на  его  свиту,  на  адмиралов  и  флаг-офицеров  и
удивлялся:
   столько было блеска, что ослепляло глаза.
   Запомнились последние слова царя:
   - Желаю вам всем победоносного похода  и  благополучного  возвращения  на
родину.
   На это почти девятьсот человек команды ответили криками "ура".
   Царь  сошел  с  мостика  и  направился  к  правому  трапу.  Вдоль   борта
выстроились в шеренгу судовые офицеры. Ближе к трапу стоял командир, за  ним
- старший офицер, потом старшие специалисты и мичманы. Каждый из них,  держа
руку под козырек, вытянулся и замер. Лица их были повернуты в сторону  царя,
и, по мере того как он шел, головы людей медленно,  как  секундная  стрелка,
поворачивались, делая  полукруг.  Глаза  офицеров,  голубые,  серые,  карие,
провожая монарха,  впились  в  его  лицо  и,  казалось,  не  могли  от  него
оторваться. За ним двигались великий князь  Алексей  Александрович,  морской
министр Авелан, адмиралы Рожественский, Фелькерзам, Энквист и другие  высшие
чины. Несмотря на множество людей,  застывших  вдоль  бортов  в  неподвижных
рядах,  на  палубе  стояла  такая   тишина,   от   которой   ждешь   чего-то
необыкновенного.
   И действительно, произошло  то,  от  чего  содрогнулись  сердца  судового
начальства.
   Был у нас пес, из простых дворняжек:  масть  бурая,  уши  стоячие,  хвост
крючком. На наш броненосец он  попал  случайно.  Однажды,  когда  офицерский
катер отваливал от пристани, вдруг на его  корму  саженным  прыжком  махнула
собака. Офицеры переполошились. Но она ласково завиляла хвостом  и  смотрела
на каждого из них сияющим взглядом карих глаз. По всему было видно, что  она
необыкновенно обрадовалась, очутившись на катере. Все решили, что эта собака
бывала на морях и каким-то образом отстала от своего судна.  Ее  повезли  на
броненосец. Дело было во вторник, а поэтому, не зная ее прежней клички, дали
ей новую -Вторник. Пес быстро прижился у нас. Часто можно  было  его  видеть
среди команды в кубриках, но больше всего он  ютился  в  кают-компании:  там
вкуснее кормили. У него была большая любовь к морю. Он мог часами сидеть  на
юте или на заднем мостике и, словно поэт или художник, любоваться  красотами
водной стихии. Но его, как и всех моряков, тянуло и на берег, чтобы вдосталь
порезвиться там и познакомиться с другими собаками. Но теперь он вел себя на
суше осторожнее и держался ближе к пристани, боясь, очевидно, как  бы  опять
не остаться нетчиком. У него была замечательная зрительная память. Не только
офицеров, но и всю нашу команду он знал в лицо, а  также  знал  и  все  свои
шлюпки.
   На время  посещения  царя  Вторника  загнали  в  машинное  отделение.  Он
примирился с этим и, обходя работающие вспомогательные механизмы,  обнюхивал
их,  как  и  полагается  по  собачьим  правилам.  Вдруг  его   стоячие   уши
насторожились. Через световые люки донеслась до машины еле  слышная  любимая
им команда вахтенного начальника:
   - Катер к правому трапу!
   Вторник сорвался с места  и  с  привычной  ловкостью  понесся  по  трапам
наверх.
   Двери в машинное отделение были кем-то открыты, и он выскочил на  верхнюю
палубу. Первым делом, как это всегда бывает у собак, сорвавшихся с цепи  или
вырвавшихся на волю из конуры, Вторник сладко потянулся и  встряхнулся  всем
телом. Потом он высоко поднял голову с торчащими ушами и огляделся.
   Видимо, ему хотелось разобраться: что здесь происходит, кто уезжает и  за
кем надо поспевать. Уже одно его появление здесь смутило судовое начальство.
Но Вторник еще больше накуролесил. Он увидел группу людей, направляющихся  к
знакомому трапу, и, обгоняя ее, с радостным лаем пустился галопом по палубе.
В этой напряженной обстановке, когда в  присутствии  коронованного  гостя  и
высших чинов флота люди как  будто  оцепенели  и  даже  сдерживали  дыхание,
вольность движений собаки привела судовых офицеров в такой ужас,  словно  им
угрожал немедленный провал в морскую пучину. Что-то страшное надвинулось  на
корабль - ведь Вторник в своем неудержимом порыве  попасть  на  катер  может
столкнуть царя с трапа в воду. Что тогда будет?
   Командир, сгибая дрожащие колени, стал ниже ростом и приоткрыл  рот,  как
будто хотел крикнуть и не мог. Старший офицер даже  крякнул  и  для  чего-то
поднял к треугольной парадной шляпе и левую руку. Лейтенант  Вредный  втянул
голову в плечи, словно на него замахнулись кувалдой. Растерялись и остальные
офицеры: одни побледнели,  у  других  задержались  губы.  Можно  безошибочно
сказать, что перед каждым из них стоял один и тот же  жуткий  вопрос:  из-за
чего придется пострадать? Из-за собаки, паршивой дворняжки.
   Вероятно, в это мгновение она  возбуждала  у  судового  начальства  такую
ненависть к себе, что участь ее была решена: после смотра она с балластом на
шее полетит за борт.
   Великий князь  Алексей  Александрович,  оглянувшись,  укоризненно  качнул
головой Рожественскому, а тот, стиснув челюсти, посмотрел на офицеров  таким
уничтожающим взглядом, который как бы говорил:
   - Ну, всем вам конец: разжалуют в матросы.
   Царь в этот момент находился на нижней  площадке  трапа.  Он  только  что
хотел шагнуть на катер, как к  его  ногам  кубарем  скатился  Вторник.  Царь
дернулся и, ухватившись за поручни, неловко  изогнулся.  Один  из  мичманов,
стоявших на площадке трапа в качестве  фалрепных,  оторопел,  но  другой  не
растерялся и, схватив Вторника за шею, крепко прижал его  к  себе.  Все  это
произошло в несколько секунд, и все ждали,  что  сейчас  последуют  страшные
взрывы молнии и грома. Но царь, опомнившись, вдруг  заулыбался  и,  погладив
пса по спине, ласково промолвил:
   - Ах, собачка. Какая милая собачка.
   И шагнул на катер.
   Напряженная атмосфера сразу разрядилась. Вся раззолоченная  императорская
свита, словно по команде, заулыбалась. Каждый из  высших  чинов,  начиная  с
великого князя и кончая адмиралами,  считал  своим  долгом,  спустившись  по
трапу, погладить Вторника, и каждый приговаривал на свой лад:
   - Удивительный пес.
   - Славная собака.
   - У него исключительно умные глаза.
   - Красавец, какого редко можно встретить.
   И даже всегда мрачный  Рожественский  изобразил  на  своем  суровом  лице
улыбку и, потрепав по спине Вторника пробасил:
   - Четвероногий моряк. Видать - патриот.
   Оживилось и наше судовое начальство.  Командир  выпрямился,  улыбнулся  и
стал выше ростом. Старший офицер опустил левую руку и браво выпятил грудь.
   Просияли и остальные офицеры, точно  им  предстояло  получить  высочайшую
награду. Теперь каждый из них смотрел на собаку с таким восторгом, как будто
она совершила выдающийся военный подвиг.
   Только Вторник не радовался.  Удерживаемый  мичманом,  он  с  недоумением
смотрел на катер, не понимая, почему его на этот раз  не  пускают  туда.  Не
понимал пес и того,  что  он  удостоился  такой  великой  монаршей  милости,
которая осчастливила бы любого человека из экипажа "Орла".
   Паровой катер отвалил от трапа.
   "Царскосельский  суслик",  как  прозвали  царя  революционно  настроенные
матросы, отбыл на другие корабли.

   6. ЦАРЬ И КАЙЗЕР
   Вспомнились торжества, происходившие на этом рейде  в  1902  году.  Здесь
состоялось знаменитое свидание двух императоров: Николая II и Вильгельма II.
Отсюда началась головокружительная карьера адмирала  Рожественского  который
тогда, командуя учебно-артиллерийским отрядом, держал свои флаг на  крейсере
"Минин"; отсюда протянулись невидимые нити к дальневосточной войне.
   День 24 июля  был  ясный.  На  ревельском  рейде  скопилось  четырнадцать
крупных военных судов и пятнадцать миноносцев.
   Только два корабля, построенные в Америке, выделялись  своей  белизной  -
"Варяг" и "Ретвизан", а остальные были  выкрашены  в  черный  цвет.  Тут  же
стояли императорские яхты "Штандарт"  и  "Полярная  звезда",  пришедшие  еще
накануне. Все высшие чины Балтийского флота находились теперь здесь. Берег и
стенки гавани  были  усыпаны  народом,  пришедшим  посмотреть  на  небывалое
событие.
   С  раннего  утра,  волнуясь,  ждали  появления  Вильгельма.  Наконец   на
горизонте, за островом Нурген, показались дымки немецкой эскадры.
   Навстречу ей сейчас же двинулись яхты  и  крейсер  "Светлана".  Туда  же,
увозя знатных зрителей, направились и несколько  частных  пароходов,  изящно
убранных зеленью.
   В восемь часов все наши корабли расцветились флагами.  Издали  доносились
выстрелы  обменных  салютов.  А  два  часа  спустя  встретившиеся  суда  уже
приближались к рейду. В состав немецкой эскадры входило броненосный  крейсер
"Принц Генрих", крейсер "Нимфа", миноносец "Слейпнер" и яхта "Гогенцоллерн".
Все они щеголяли белой окраской. Вильгельм успел уже пересесть с собственной
яхты на русскую, и теперь оба императора стояли на мостике "Штандарта".
   Каждый наш корабль,  окутываясь  пороховым  дымом,  отсалютовал  в  честь
кайзера тридцатью  одним  выстрелом.  Грохот  стоял,  словно  на  войне.  На
флагманских судах и яхтах гремели оркестры: немцы играли русский гимн,  наши
- немецкий. На мостиках русских и немецких судов собрались офицеры в  пышных
нарядах, парадной форме, а на верхних палубах, вдоль  бортов,  расположились
фронтом матросы в белых с синими воротниками форменках.
   Часть команды облепила ванты, эти веревочные лестницы, ведущие на  мачты,
а на "Первенце" и "Кремле", судах с парусным вооружением  матросы  забрались
на реи, выстроившись на них  в  шеренгу.  Отовсюду,  перекатываясь,  неслось
громкое "ура".
   После обеда, часа в три, на кораблях учебно-артиллерийского отряда  флаги
расцвечивания  были  спущены.  Офицеры  переоделись  в  обычную  форму.  Все
приготовились показать высочайшим особам свое артиллерийское искусство.
   Оба императора прибыли на крейсер "Минин". Вместе с  ними  явились  принц
Генрих и шеф нашего флота великий князь Алексей  Александрович,  управляющий
морским министерством Тыртов, немецкий морской министр  Тирпиц,  адмиралы  и
чины обеих императорских свит. Никогда еще на борту  нашего  судна  не  было
столько знатных лиц.
   Весь наш отряд, снявшись с якоря, пошел на маневры и стрельбу.
   На мостике было тесно. Помимо прибывших посетителей, здесь присутствовали
командир судна и адмирал Рожественский со своим штабом. Я  тоже  стоял  там,
приютившись в  уголке.  На  моей  обязанности  лежало  следить  за  падением
снарядов и отмечать в тетради их недолеты, перелеты и попадания.
   Николай был в форме немецкого адмирала. Вильгельм, наоборот, нарядился  в
форму  русского  адмирала  с  голубой  андреевской  лентой.  Наш   маленький
незаметный царь большого государства в присутствии своего коллеги  оставался
в тени.  Внимание  всех  привлекал  кайзер.  Необыкновенно  высокие  каблуки
увеличивали его средний рост, а его грудь выпячивалась колесом, очевидно  от
ваты, заложенной под мундир в большом количестве. Он был довольно статен,  с
необычайной военной выправкой, с уверенной походкой.
   Левую, плохо действующую руку, которая была короче правой,  он  засовывал
за борт адмиральской формы, скрывая этим свой физический недостаток.  Иногда
с той же целью Вильгельм, меняя позу, опирался левой рукой на эфес сабли.
   Когда он разговаривал с царем своим высоким тенором,  то  правая  сторона
его губ слегка подергивалась. Шрам на  щеке,  густые,  лихо  поднятые  вверх
русые усы, словно ухватом подпирающие прямой дородный нос, большие в  темных
ресницах глаза, твердо смотревшие из-под треугольной морской шляпы, а  также
весь его облик, его манера держаться - все это придавало  ему  вид  свирепой
воинственности.
   Среди этих знатных лиц я чувствовал себя так же,  как  может  чувствовать
себя  человек,  забравшийся  на  верхушку  высокого  дерева,  на  тонкие   и
ненадежные ветви. Сделай малейшую оплошность - полетишь вниз головой.
   Нервный холодок пробегал по спине. Обмундирование на мне  аккуратно  было
пригнано, что я проверил сотню раз, и сам я был весь подтянут. И все-таки не
переставала  тревожить  мысль:   вдруг   оторвется   пуговица   от   штанов,
расстегнется ремешок или повернусь не так, как полагается. Что тогда со мной
сделают?
   Корабли  учебно-артиллерийского   отряда,   развевая   боевыми   флагами,
производили эволюции. Красивую картину представляли они,  когда  проделывали
всякие повороты, принимая то строй кильватерной колонны, то строй фронта.
   Эти грандиозные плавучие крепости маршировали на воде с такой  легкостью,
как взвод солдат на суше.
   Загремели пушки. Сначала  стреляли  по  щитам,  поставленным  на  острове
Карлос, а потом - по щитам, буксируемым миноносцами.
   Рожественский,  казалось,  не  замечал  ни  царя,  ни  кайзера  и  только
напряженно следил за своими кораблями. Иногда покрикивал:
   - Чаще стрелять!
   А  когда  заметил,  что  одно  судно  сделало  какую-то  ошибку,  то,  по
обыкновению, рассердился  и,  не  стесняясь  присутствием  высочайших  особ,
выбросил за борт бинокль. Капитан  2-го  ранга  Клапье-де-Колонг  подал  ему
свой. Царь, заметив это, улыбнулся.
   Три часа продолжались маневры и стрельба. На этот  раз  попадали  в  цель
лучше обыкновенного. По крайней мере,  все  щиты  были  повалены,  что  меня
крайне удивило.
   По окончании маневров и стрельбы Вильгельм,  поздравляя  своего  коллегу,
сказал:
   - Я был бы счастлив, если бы у  меня  во  флоте  были  такие  талантливые
адмиралы, как ваш Рожественский.
   Это  он  говорил  при  Тирпице,  который  находился  здесь  же.  Конечно,
Вильгельм хитрил, но Николай поверил ему и, дорожа  его  мнением,  счастливо
заулыбался. Он сначала расцеловал шефа нашего флота великого  князя  Алексея
Александровича,    а    потом    Рожественского.    Адмирал,    в     порыве
верноподданнических чувств, нагнулся, схватил царскую руку и крепко прильнул
к  ней  губами,  но  тут  же  выпрямился  и,  желая  усилить   произведенное
впечатление на коронованного повелителя, твердо заявил:
   - Вот бы когда нам повоевать, ваше императорское величество.
   Сейчас же высочайшим приказом Рожественский  был  зачислен  в  свиту  его
величества.
   А вечером, когда писаря с миноносцев приехали к нам за почтой, мы  узнали
от них интересные новости. Они рассказывали, будто  буксируемые  щиты  были,
что называется, сшиты на живую нитку и падали от  сотрясения  воздуха,  если
близко около них пролетал снаряд, а на острове Карлос  щиты  были  укреплены
так слабо, что валились от попавшего в них осколка или камня.
   Выходили на стрельбу и ночью. А  на  второй  день  высаживали  десант  на
берег.
   Затем устраивали примерное сражение, в котором один отряд  судов  нападал
на другой.
   Торжество продолжалось три дня.  По  ночам  ревельский  рейд  представлял
собою  волшебное  зрелище.  На  мачтах  императорских  яхт   горели   огнями
штандарты.
   Все суда, как наши, так и немецкие, были иллюминованы. На некоторых борта
были обведены сверкающими пунктирами. На других  андреевский  кормовой  флаг
был сделан из электрических лампочек. Выделялся флагманский крейсер  "Минин"
- над ним повисли огненные вензели W и N, увенчанные красными коронами.
   Оба императора, казалось, соперничали друг перед другом своею щедростью.
   Вильгельм подарил царю золотой письменный прибор. Николай  не  остался  в
долгу и в  свою  очередь  подарил  своему  коллеге  золотой  боярский  шлем,
украшенный драгоценными камнями. Не были обойдены вниманием и  адмиралы:  их
наградили разными орденами.
   Часа в четыре пополудни 26 июля  немецкая  эскадра  снялась  с  якорей  и
направилась в море под крики "ура" и прощальный салют, загрохотавший с обеих
сторон. Яхта "Штандарт" пошла проводить дорогих гостей. Когда немецкая  яхта
"Гогенцоллерн" подходила к острову Нарген, на мачтах ее  взвился  сигнал  по
международному своду:
   "Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана".
   На "Штандарте" не сразу поняли смысл этого сигнала. Потом подняли в ответ
флаги, означающие:
   "Ясно вижу".
   И еще добавили по приказанию царя:
   "Благодарю. Желаю счастливого плавания".
   Лукав был Вильгельм. Сигнал его  нужно  было  понимать  так:  себя  он  в
будущем считает адмиралом Атлантического  океана,  а  нашему  царю  советует
стать адмиралом Великого океана. Николай еще раз  поверил  своему  другу.  С
того времени у нас на Дальнем Востоке началось  лихорадочное  оживление.  На
ревельском именно рейде в царской голове дозрела идея войны с Японией.
   Здесь же кайзер получил согласие  Николая  на  занятие  китайского  порта
Циндао.
   В результате этого свидания двух императоров повезло и Рожественскому.
   Вскоре он стал начальником Главного морского штаба.
   На этой должности ему пришлось пробыть до тех пор, пока его не  назначили
командующим 2-й Тихоокеанской эскадрой.

   7. ИДЕМ В ЛИБАВУ
   За ночь эскадра далеко продвинулась в море.
   Утро следующего дня на "Орле" началось  обычным  порядком,  установленным
одинаково для всех военных судов: ровно  в  пять  часов  над  люком  верхней
палубы просвистела дудка, а вслед за ней раздался знакомый голос  вахтенного
унтер-офицера:
   - Вставай! Койки вязать!
   На броненосце, в жилых его помещениях, там, где спали матросы,  понеслась
эта  команда,  повторяемая  палубными  старшинами.  Выкрики   сопровождались
руганью, забористой и крепкой, точно спирт.  Вся  жилая  палуба  моментально
пришла  в  движение,  загомонила  человеческими  голосами.  Быстро,   словно
обрызганные  кипятком,  люди  выбрасывались   из   своих   подвесных   коек,
соскакивали с рундуков. Необходимо было торопиться, чтобы в  короткое  время
успеть одеться, а потом, завернув постель  в  парусиновую  койку,  аккуратно
зашнуровать ее, придав ей вид кокона.
   Через десять минут слышалась другая команда:
   - Койки наверх!
   Сотни людей бросились к выходным трапам, опережая друг друга. На  верхней
палубе они рассыпались вдоль  коечных  сеток,  устанавливали  в  них  койки,
номерками наружу. Опоздавшим попадало от начальства.
   После этого бежали к общим умывальникам, похожим  на  длинные  желоба,  с
большим числом кранов над ними. Здесь было тесно. Толкая друг друга, наскоро
споласкивали лицо забортной соленой водой.
   - На молитву!
   От  такого  призыва,  словно  от  кнута,  многие  из  матросов  старались
увильнуть, прячась по разным  отделениям.  Остальные  собрались  на  верхней
палубе. Появился священник о. Паисий и  затянул  "Отче  наш".  Ему  помогали
сотни голосов. Каждое утро мы пели так молитвы, предварительно  насл