брови и возразил:
   - Если идти иначе, то у нас не хватит угля. Поэтому я выбираю  кратчайший
путь.
   Мичман Демчинский вынужден был согласиться с ним:
   - Да, этого обстоятельства я не принял во внимание.
   Штабные  чины  и  командир,  посоветовавшись  между   собою,   продолжали
действовать в  определенном  направлении.  Прежде  всего  призвали  судового
механика Ильютовича и, расспросив его, какой будет  самый  экономичный  ход,
приказали прекратить пары в двух котлах. А затем, вместо того  чтобы  скорее
удалиться из неприятельской зоны, удрать от  грозящей  опасности,  в  машину
было отдано новое распоряжение-убавить ход до двенадцати узлов.
   Видимо, адмиралу и  его  штабным  чинам  очень  не  хотелось  попасть  во
Владивосток. Об этой скрытой мысли их  догадывался  исполняющий  обязанности
минного офицера лейтенант Вечеслов  и  очень  волновался.  Это  был  любимый
командою начальник, передовой человек, талантливый начинающий беллетрист.
   Ни к одному офицеру командир не  относился  с  такой  ненавистью,  как  к
Вечеслову за его человеческое отношение к матросам и частые беседы с ними на
темы, стоящие вне  военно-служебных  интересов.  Широкоплечий,  чуть  повыше
среднего роста, с крупными чертами лица в здоровом загаре, он теперь  бродил
по миноносцу  с  таким  видом,  как  будто  потерял  в  жизни  что-то  самое
драгоценное. Прислушиваясь к. разговору штабных, он сам расспрашивал их:
   что заставило адмирала  перейти  на  "Бедовый"?  От  них  он  узнал,  что
"Буйный" был неисправен и не имел угля. Но почему же они не избрали для себя
миноносец   "Грозный"?   На   последний   вопрос   ни    Филипповский,    ни
Клапье-де-Колонг  ни  другие  не  могли   ответить   откровенно.   Вечеслов,
встретившись с механиком Ильютовичем, намекнул ему о своих догадках:
   - Меня удивляет одно обстоятельство. Наш командир изменил  Рожественскому
самым наглейшим образом. Он ни разу не подошел к  флагманскому  кораблю.  Об
этом адмирал не мог не знать. И все-таки, как я слышал от  штабных,  он  сам
пожелал пересесть именно на "Бедовый". Что это значит?
   Ильютович сумрачно ответил:
   - А это значит, что Баранов для задуманной цели оказался самый подходящий
командир. Но мы с вами, по-видимому, влипли в нехорошую историю. И вся  беда
наша в том, что мы ничего не Сможем поделать.
   Они увидели машиниста самостоятельного управления Попова, стоявшего около
них, и прекратили разговор.
   До обеда ничего не  изменилось.  Оба  миноносца  продолжали  продвигаться
вперед  двенадцатиузловым  ходом,  держа   курс   норд-ост   23ё.   Горизонт
по-прежнему  был  чист.  Японцы  точно  провалились-ни  одного  признака  их
близкого присутствия. Лейтенанты Кржижановский и  Леонтьев  от  непривычного
плавания на миноносце страдали морской болезнью. Остальные разошлись  спать.
Здоровье адмирала  не  вызывало  никаких  опасений:  по  сообщению  доктора,
температура у него была тридцать семь с половиной.
   После полудня лейтенант Вечеслов вступил  на  вахту.  До  трех  часов  он
тоскливо стоял на мостике, пока сигнальщик не доложил  ему,  что  за  кормою
показались дымки. Вахтенный начальник сейчас  же  распорядился  сообщить  об
этом командиру. На "Бедовом" все пришло в движение. Штабные чины  и  судовые
офицеры спешили на мостик. Бинокли и подзорные трубы были  направлены  туда,
Откуда, как два небольших облака, приближались дымки, постепенно вырастая.
   Какую тайну скрывала даль? Пока никто не мог ее разгадать.


   5. КОМАНДА "БУЙНОГО" ПЕРЕБИРАЕТСЯ НА КРЕЙСЕР
   "Дмитрий  Донской"  и  "Буйный"  шли  вместе  во  Владивосток.  Миноносец
держался на левом траверзе своего попутчика в пяти кабельтовых.  Потом  стал
отставать от крейсера. Машина на  "Буйном",  разладившись,  грохотала  всеми
своими частями, пар начал падать. Машинная команда выбивалась  из  последних
сил, чтобы держать сто тридцать оборотов вместо трехсот пятидесяти.
   Командир Коломейцев,  всегда  подтянутый  и  стройный,  теперь  стоял  на
мостике согнувшись,  подавленный  бременем  безотрадных  дум.  За  пережитые
сутки, без сна, в беспрерывной  напряженности,  точеное  лицо  его  потеряло
свежесть, осунулось, тонкий нос заострился. От всего видимого  пространства,
залитого солнечным блеском,  от  моря,  плавно  забившегося  под  полуденным
небом, веяло тишиной и миром, но душа была в смятении. Серые глаза впивались
в  уходящий  крейсер.  Что  делать  дальше?  Остаться  в  море  на  одиноком
миноносце, который превратился в инвалида,-это значит  обречь  себя  и  всех
своих подчиненных на бесплодную жертву. Нет, надо принять решительные  меры.
Командир вызвал на мостик инженера-механика, поручика Даниленко и,  подавляя
внутреннее волнение, заговорил сухо, тоном властного начальника:
   - Думаете ли вы, поручик, что при таком состоянии механизмов,  даже  имея
достаточно угля, мы можем дойти до  Владивостока?  Для  ясности  я  поставлю
вопрос иначе: стоит ли нам задерживать "Донского" для принятия угля, или это
будет бесцельная проволочка времени. Я прошу вас  дать  мне  на  это  точный
ответ.
   Даниленко, неумытый,  потный,  с  чумазым  лицом,  в  засаленной  куртке,
утомленно посмотрел на командира.
   - Сомневаюсь, господин капитан второго ранга, чтобы машина без  переборки
движущихся частей выдержала. Что же  касается  котлов,  то  они  уже  начали
сдавать. Один из них, номер четвертый, пришлось вывести, так как  он  сильно
потек по швам парового коллектора.
   Получив такой ответ, командир  немедленно  распорядился  созвать  военный
совет. В нем  участвовали  все  офицеры-свои  и  ослябские.  После  недолгих
обсуждений  пришли  к  единогласному  решению,  сурово  гласившему  в  своей
заключительной части, что всем людям нужно переправляться  на  "Донской",  а
миноносец, чтобы он не достался неприятелю, следует пустить ко дну.
   Минуты две спустя хлестнул всех отрывистый выкрик командира:
   - Поднять сигнал: "Терплю бедствие!".
   Под грустные взоры офицеров и команды два флага: "З.Б.", развертываясь на
тонком  фале,  понеслись  вверх,  к  вершине  фок-мачты.  В   этих   цветных
полотнищах, реющих  в  синем  воздухе,  был  приговор  миноносцу,  последний
безмолвный призыв к удалявшемуся  спутнику.  Все  молчали.  Командир  нервно
щипал русую бородку. Лицо его стало неподвижным и жестким.
   "Донской" повернул обратно и, постепенно уменьшая ход, остановился.
   "Буйный" пристал к его борту. После коротких, переговоров  Коломейцева  с
капитаном 1-го ранга Лебедевым  началась  переправа  людей  с  миноносца  на
крейсер.
   Это произошло в начале двенадцатого часа.
   Миноносец  опустел.  На  нем  остались  только  три  человека:   командир
Коломейцев, лейтенант Вурм и кондуктор Тюлькин. Они должны были  приготовить
его к взрыву. Крейсер спустил катер, чтобы потом взять этих людей обратно  к
себе на борт, и отошел на некоторое расстояние. Но взрыв не  удался.  Тогда,
чтобы не терять времени, решили потопить миноносец снарядами.
   Командир  со  своими  помощниками  перебрался  на  "Донской".   Комендоры
зарядили шестидюймовое орудие. Оба корабля  стояли  неподвижно,  на  полтора
кабельтовых друг от друга. Раздался первый выстрел. Мимо!  Второй  и  третий
раз рявкнула пушка. "Буйный" продолжал оставаться целым и невредимым.
   Среди команды слышался говор:
   - Эх, горе комендоры!
   - Ведь плевком можно достатка из орудия не попадают!
   - Да, словно кто заколдовал миноносец.
   - Глаза, что ли, косые у комендоров!
   Командир Лебедев, наблюдавший с мостика  за  стрельбой,  чувствовал  себя
неловко, нервничал и: наконец, когда промахнулись  четвертый  и  пятый  раз,
сердито воскликнул:
   - Безобразие! Позор! Какое-то  проклятие  висит  над  нашим  флотом!  Все
это-результат того, что мы занимались не тем, чем нужно.
   Старший офицер Блохин пояснил:
   - Я неоднократно спорил с нашими специалистами,  доказывал  им,  что  они
неправильно обучают свою команду...
   Командир перебил его:
   - Дело не в отдельных специалистах. Надо смотреть глубже. Вся организация
службы в нашем флоте ни к черту не годится.
   Шестым и седьмым выстрелом  задели  миноносец  и  только  восьмым  попали
основательно в его носовую часть. "Буйный" медленно стал погружаться  носом,
а потом вдруг стал "на-попа", винтами  вверху,  и  с  поднятыми  кормовым  и
стеньговым флагами, быстро ушел в воду. Получилось впечатление, будто он, не
желая больше мучиться, нарочно нырнут ко дну +1.
   После генерального  сражения  эта  стрельба  по  миноносцу  как-то  сразу
открыла многим глаза. Незначительный случай  вскрывал  всю  сущность  нашего
отсталого  флота,  где  люди  занимались  больше  парадами,  а   не   боевой
подготовкой. Белым днем мы не могли попасть с  одного  выстрела  в  предмет,
находящийся на таком близком расстоянии и стоявший неподвижно.  Таковы  были
артиллеристы из школы, созданной Рожественским, из школы,  на  которой  этот
адмирал сделал себе блестящую карьеру. Как же можно было ночью  разбивать  и
топить японские миноносцы, развивавшие  ход  до  двадцати  пяти  узлов,  или
наносить вред их крупным кораблям, проходившим мимо в сорока кабельтовых? Мы
даром разбрасывали снаряды.
   "Дмитрий Донской", оставшись один; снова тронулся на север. Если б он  не
провозился так долго  с  "Бедовым"  и  "Буйным",  потратив  на  них  за  две
остановки около пяти часов  времени,  то,  может  быть,  ему  и  удалось  бы
ускользнуть от неприятеля. Но эта вынужденная  задержка  решила  его  участь
по-иному.
   Еще с утра на горизонте, показались  неприятельские  миноносцы,  которые,
однако, скоро скрылись. Надо  было  полагать,  что  они  вызовут  погоню  за
русский крейсером. Но "Донскому" ничего не оставалось, как  продолжать  свое
плавание. Солнце снижалось  с  полуденной  высоты.  На  крейсере  давно  все
пообедали и отдохнули. Кончалось  и  чаепитие.  В  судовой  колокол  пробили
четыре склянки. Впереди, на два румба левее курса, открылся гористый и почти
недоступный для судов остров Дажелет,  от  которого  до  Владивостока  около
четырехсот  миль.  Кругом  ничего  подозрительного  не  было.   На   корабле
водворилась та умиротворенность, которую никому не хотелось  нарушать.  Даже
приказания, исходившие со стороны начальствующих  лиц,  отдавались  тихим  и
ласковым голосом. Казалось, люди на время забыли о  прежней  своей  розни  и
теперь представляли одну дружную семью, объединенную  общим  желанием-скорее
пристать к родному берегу. Среди  матросов  затаенная  мечта  прорывалась  в
отдельных фразах:
   - Если до ночи не встретимся с японцами, то можно сказать-остались живы и
невредимы.
   - Эх, только бы попасть на родину! Упаду на землю, обниму ее и  расцелую,
как мать родную!
   А двумя часами позже у многих заныло сердце.
   Справа заметили несколько дымков.  Сейчас  же  мичман  Вилькен  полез  на
фор-стеньгу, где была прикреплена бочка для  наблюдателя.  Неизвестные  суда
приближались. На "Донском" вся верхняя палуба заполнилась людьми. Офицеры  с
мостика  нетерпеливо  обращались  к  наблюдателю,  поднимая  лица  вверх   и
спрашивая:
   - Ну, как там, что видно?
   - Похоже на наши корабли.
   - Может быть, это отряд Энквиста?
   - Ничего определенного нельзя сказать.
   На дальнейшие вопросы продолжали еще некоторое время  получать  сбивчивые
ответы, пока наконец не услышали с фор-стеньги выкрик, тревожно-торопливый:
   - Японские, японские суда!..
   Эти  слова  произнес  мичман  Вилькен  по-мальчишески  визгливо,  но  они
прозвучали  на  корабле,  как  эхо  приближающейся  грозы.  По  всей  палубе
зашевелились люди, глухо  загудел  сдержанный  говор.  Некоторые  матросы  с
недоумением переглядывались, как бы молча спрашивая: чья  судьба  решится  в
первую очередь? Ослябская команда, побывавшая уже в воде, зябко вздрагивала.
   Командир Лебедев, отойдя на крыло мостика, запрокинул голову  и,  вытянув
тощую шею, крикнул наблюдателю сиплым, словно с перепоя, голосом:
   - Мичман Вилькен! Неужели это японские суда? А вы в этом уверены?
   - Да, да, уверен! Точно могу сказать: четыре крейсера и три миноносца!
   По распоряжению командира изменили курс влево, но неприятельские суда уже
заметили "Донского" и, повернув "все вдруг",  погнались  за  ним.  Скоро  на
левой раковине заметили еще два трехтрубных крейсера. Дали знать  в  машину,
чтобы развивали самый большой ход. Машинная команда и механики, понимая  всю
серьезность положения, старались без всякого понукания.  В  топки  подливали
масло, усиливая этим горение и лучше удерживая  пар  на  должной  высоте.  К
сожалению, двойной котел ј 5, испортившийся  еще  накануне  вчерашнего  боя,
бездействовал. "Донской" лишь на короткое время мог увеличить ход, но  скоро
начал сдавать. Расстояние между ним и неприятельскими судами хотя  медленно,
но все же уменьшалось. Неизбежность боя была для всех очевидна.
   На  мостике  еще  раз  собрали  совет.  Нужно  было  торопиться;  поэтому
присутствовало на нем немного лиц: сам командир Лебедев, капитан 2-го  ранга
Блохин, лейтенанты Старк, Гирс, Дурново и спасенный с  "Осляби"  флагманский
штурман, подполковник Осипов. Был поставлен вопрос: как при данных  условиях
должен  будет  поступить  "Донской"?  Некоторые  офицеры  отвечали  на   это
неопределенно:
   - Едва ли мы  сможем  причинить  хоть  какой-нибудь  вред  противнику,  у
которого шесть крейсеров и несколько миноносцев.
   -  Придется  сражаться,  если  не  можем  поступить   иначе.   И   угрюмо
посматривали на командира, ожидая от него спасения.
   Откровеннее всех  был  подполковник  Осипов.  Большая  сивая  борода  его
взлохматилась, на лбу, как длинные гусеницы, зашевелились глубокие  морщины.
Он заметался по мостику, округляя голубые глаза и с жаром выкрикивая:
   -  Я  полагаю-нам  нельзя  сражаться  с   такими   превосходными   силами
противника!
   По своему безумию это было бы равносильно тому, как если бы  мы  вздумали
зубами перегрызть якорный канат. В самом деле-на что нам надеяться?
   Сегодня, чтобы дотопить свой миноносец, пришлось выпустить в него  восемь
снарядов на таком близком расстоянии. Разве это не показательный факт  нашей
беспомощности? Вчера все видели, как японцы громили  нашу  эскадру,  которая
находилась в гораздо лучших условиях. Неужели изношенный и  хилый  "Донской"
может оказать врагу  серьезное  сопротивление?  Нас  утопят  в  какие-нибудь
десять минут. Кто же имеет право взять на себя страшную  ответственность  за
те восемьсот жизней, которые находятся на борту крейсера?..
   Командир не дослушал его до конца и, подойдя к старшему  офицеру,  шепнул
на ухо:
   - По моему мнению, совет надо распустить.
   Блохин сейчас же сурово распорядился:
   - Прошу господ офицеров лишних с мостика удалиться и приготовиться занять
свои места, когда будет пробита боевая тревога.
   Лебедев, приказав направить судно в Дажелет, сообщил  остальным  о  своем
решении:
   - Если исход неравного боя будет для нас роковым, то я разобью крейсер  о
прибрежные скалы.


   6. ФЛАГМАН НЕ ОПРАВДАЛ ЦАРСКИХ НАДЕЖД
   "Бедовый" и "Грозный", не прибавляя хода, продолжали  свой  путь  тем  же
курсом. Неизвестные суда, гнавшиеся за ними, шли гораздо, стремительнее  их.
Справа впереди обрисовался остров Дажелет. На  мостике  "Бедового"  офицеры,
разговаривая, обменивались мнениями:
   - Это догоняют нас какие-нибудь наши отставшие крейсера.
   - Ну да! Отбились вчера от эскадры и теперь торопятся.
   - Никаких сомнений в этом нет. В пользу такого предположения говорит  тот
факт, что они идут с нами одним курсом.
   Лейтенант Вечеслов угрюмо заметил:
   - А вдруг окажутся японские?
   Но его сейчас же опровергнул полковник Филипповский:
   - Японские попарно не ходят, а всегда вчетвером.
   Лейтенант Вечеслов не унимался:
   - Надо бы на всякий случай развести пары и в остальных двух котлах.
   Но против этого возразил командир:
   - Зачем же это делать раньше времени? Подождем, выясним,  чьи  это  суда.
Если окажутся наши крейсеры, тем лучше будет для нас.  А  развести  пары  мы
всегда успеем.
   К адмиралу спускались  Клапье-де-Колонг  и  Баранов  и  о  чем-то  с  ним
беседовали.
   За кормою определились два одномачтовых судна. Немного погодя можно  было
точно сказать, что гонятся миноносцы. Передний из  них  был  трехтрубный,  а
задний-четырехтрубный.
   С "Грозного" было передано по семафору: "Миноносцы неприятельские".
   На "Бедовом" и на этот раз машина работала только под двумя котлами.
   Инженер-механик по своему почину увеличил ход.
   Приближался  ответственный  момент.  Чины  штаба  и  командир   миноносца
забеспокоились.  Как  им  замаскировать  перед  другими  свое  намерение.  И
началась  какая-то  нелепая  игра.  Вызвали   на   мостик   инженер-механика
Ильютовича и приказали ему:
   - Разводите пары в остальных котлах!
   Но  через  две  минуты  флаг-капитан  Клапье-де-Колонг  это  распоряжение
отменил.
   Командир  Баранов  вызвал  кочегарного   Старшину   Воробьева   и   начал
допрашивать его:
   - Через сколько времени, можно  будет  развести  пары  в  остальных  двух
котлах?
   - Минут через сорок, ваше высокоблагородие.
   - Почему так долго? Ведь вода в них горячая?
   - Никак нет. Успела остыть.
   Командир придумал новый вопрос:
   - А сколько у нас угля?
   - Угля у нас еще много, ваше высокоблагородие. Хватит нам вполне.
   - А ты сходи в угольные  ямы  и  узнай.  Да  хорошенько  сообрази.  Потом
доложишь мне. Слышишь?
   - Есть!-ответил Воробьев и, озадаченный  таким  распоряжением  командира,
отправился в угольные ямы.
   На палубе, перед тем как спускаться в люк, он увидел машиниста Попова  и,
кивнув головою на мостик, забормотал:
   - Они там наводят тень на ясный день. Говорили бы прямо: не  хотим,  мол,
больше сражаться. А мне эта война и подавно не нужна.
   - Я уже давно заметил, как они поджимают хвосты,-промолвил Попов.-Но  это
будет номер, если мы без боя сдадимся! Ахнет вся Россия,  когда  узнает  обо
всем.
   Тем временем по распоряжению  начальства  сигнальщики  приготовили  белый
парламентерский флаг (скатерть) и флаг Красного  креста,  пристопорив  их  к
фалам.
   На мостике между командиром и штабными чинами шел разговор, торопливый, с
оттенком растерянности.
   - Наш "Бедовый"-только  госпитальное  судно,-говорил  Баранов,  оглядывая
всех с таким выражением на бородатом лице,  как  бы  прося  у  них  еще  раз
подтверждения этой нелепой мысли.
   - Да, да, совершенно верно,-вторил ему полковник Филипповский, сутулясь и
кивая головой, обмотанной бинтом.
   Он был спокойнее других,  но  почему-то  часто  срывал  с  толстого  носа
пенсне,  наскоро  протирал  платочком  стекла  и  опять  приставлял   их   к
темно-карим, немного навыкате глазам.
   -   Конечно,   на   нем    столько    раненых!-соглашался    флаг-капитан
Клапье-де-Колонг, недовольно хмуря черные густые брови.
   - А главное, сам командующий эскадрой вышел из строя,-заявил  флагманский
минер, лейтенант Леонтьев.
   В их суждениях были и лицемерие  и  ложь,  но  они  продолжали  приводить
всякие доказательства в пользу выдвинутого положения, словно хотели  убедить
и друг друга и самих себя в своей правоте. И никто на это не возразил,  что,
согласно  международному  праву,  госпитальное  судно,  в  противоположность
боевым кораблям, должно иметь особую окраску и другие отличительные знаки.
   Об этом заранее сообщают противнику. А в данном случае  боевой  миноносец
считали  за  госпитальное  судно  только  на  основании  того,  что  на  нем
находилось несколько человек раненых. С такой логикой можно  было  бы  любой
крейсер, любой броненосец поставить  под  защиту  Красного  креста-на  каких
судах наших не было раненых?
   А между тем неприятель не ждал... Имея ход почти в два раза быстрее,  чем
"Бедовый", он с каждой минутой приближался. Теперь уже невооруженным  глазом
можно было видеть, что гонятся японские миноносцы.
   На мостик еще