ичать  вопли
других:
   -  Дальше  от  бортов!  Черт  возьми,  вас  затянет  водоворотом!  Дальше
отплывайте!
   В этот момент, перед лицом смерти, он был великолепен.
   Броненосец перевернулся вверх килем и, задирая корму, начал погружаться в
море. Гребной винт правой машины, продолжая  еще  работать,  сначала  быстро
вращался в воздухе, а потом, по мере погружения судна,  забурлил  воду.  Это
были последние судороги погибающего корабля.
   Из машинистов и механиков ни один не выпрыгнул за борт. Все они, в  числе
двухсот человек, остались задраенными в своих отделениях. Каждый моряк может
себе представить, что произошло с ними. При опрокидывании броненосца все они
полетели вниз вместе с предметами, которые не  были  прикреплены.  В  жаркой
тьме вопли смешались с грохотом и треском падающих тяжестей.
   Но одна из трех машин и после этого продолжала некоторое время  работать,
разрывая попадавших в нее людей на части. Водой эти  закупоренные  отделения
наполнились  не  сразу.  Значит,  те,  которые  не  были  еще  убиты,  долго
оставались живыми, проваливаясь в пучину до самого морского  дна.  И,  может
быть, прошел не один час, прежде чем смерть покончила с ними.

   ПРИМЕЧАНИЯ  +1.   Это   был,   как   выяснилось   после   боя,   японский
вспомогательный крейсер "Синано-Мару", находившийся в ночной разведке. Перед
рассветом он натолкнулся на одно наше госпитальное судно,  привлеченный  его
яркими огнями. Спустя некоторое время  была  открыта  яповдами  и  вся  наша
эскадра  Командир  названного  разведочного  крейсера  капитан  2-го   ранга
Нарикава сейчас же телеграфировал адмиралу Того: "Враг в квадрате  N  203  и
по-видимому идет в Восточный пролив".
   +2. 300. Адмирал Рожественский потом, и следственной комиссии, показывал,
что "Урал" просил у него разрешения помешать японцам телеграфировать  не  14
мая, а 13-го. "Я, - говорит он дальше, - не разрешил  "Уралу"  этой  попытки
потому, что  имел  основание  сомневаться,  что  эскадра  открыта"  ("Русско
Японская война", книга  3-я,  выпуск  IV  (  стр.  21.)  Если  бы  это  было
действительно 13 мая, то распоряжение адмирала имело бы смысл. Но в том-то и
беда, что такой случай произошел 14 мая когда нас уже сопровождали  японские
разведчики. Так значится в моих личных записях.  То  же  самое  подтверждают
офицеры с "Орла". Вот что лейтенант Славянский написал  в  своем  донесении:
"Около половины девятого утра (14 мая)  "Урал"  сигналом  просил  разрешения
адмирала помешать телеграфировать японским  разведчикам,  но  на  "Суворове"
было поднято в ответ: "Не мешать".
   ("Русско-японская война", книга 3-я, выпуск I,  стр.  55).  То  же  самое
написал и мичман Щербачев (в той же книге, стр. 64).  Даже  такой  преданный
адмиралу  человек,  как  капитан  2-го  ранга  Семенов,   вынужден   был   в
следственной комиссии показать, что это было именно 14 мая утром.
   ("Русско-японская война", книга 3-я, выпуск IV,  стр.  97.)  Но  в  своей
книге "Расплата", где автор постоянно заявляет о точности своих записей,  он
об этом умалчивает.
   Благодаря тому, что мы не мешали  японским  разведчикам  телеграфировать,
адмирал Того знал о нашей эскадре все, что  нужно  было  знать  командующему
морскими силами. В рапорте о бое  14  мая  вот  как  он  отзывался  о  своей
разведке: "Несмотря на  густую  дымку,  ограничивающую  видимость  горизонта
всего  пятью  милями,  полученные  донесения  позволили  мне,   находясь   в
нескольких десятках миль, иметь ясное представление о положении  неприятеля.
Таким образом, еще не видя его, я уже знал, что неприятельский флот  состоит
из всех судов 2-й и 3-й эскадр; что их сопровождают  семь  транспортов;  что
суда неприятеля идут в строе двух кильватерных колонн..." ("Описание военных
действий на море в 37 - 38 гг. Мейдзи", стр. 178.) +3.  Любопытно  отметить,
что в октябрьские дни того  же  года  петербургский  градоначальник  генерал
Трепов в борьбе с восставшими русскими рабочими поступил как  раз  наоборот,
издав знаменитый приказ: "Патронов не жалеть!" +4. См. фигуру N  1  +5.  Для
чего же все-таки был проделан этот нелепый маневр?  В  штабе  Рожественского
лишь  задним  числом  придумали  объяснение.  Вот  что  говорит  приверженец
адмирала, капитан 2-го ранга В. Семенов, в  своей  книге  "Бой  при  Цусиме"
(изд. Вольфа, 1911 г., стр. 25 - 26); "Подозревая план японцев  -  пройти  у
нас под носом и набросать плавучих мин (как они  это  сделали  28  июля),  -
адмирал решил развернуть первый отряд фронтом  вправо,  чтобы  угрозой  огня
пяти лучших своих броненосцев отогнать неприятеля.
   С этой целью первый броненосный отряд сначала повернул  "последовательно"
вправо на восемь румбов (90ё), а затем должен был повернуть на восемь румбов
влево "все вдруг". Первая половина маневра удалась прекрасно, но  на  второй
вышло недоразумение с сигналом: "Александр" пошел в кильватер "Суворову",  а
"Бородино"  и  "Орел",  уже  начавшие  ворочать  "вдруг",  вообразили,   что
ошиблись, отвернули и пошли за "Александром".  В  результате  вместо  фронта
первый отряд  оказался  в  кильватерной  колонне,  параллельной  колонне  из
второго и третьего отрядов и несколько выдвинутой вперед".
   Абсурдность версии, выдвинутой Семеновым, ясна сама по себе  и  притянута
лишь для оправдания действий  Рожественского.  У  нас  на  броненосце  точно
разобрали  сигнал  командующего.  Это  официально  доказано   свидетельскими
показаниями лейтенанта Славинского и мичмана Щербачева. Кроме  того,  трудно
допустить, чтобы "Александр" ошибся. Не говоря уже о том, что  на  нем  были
исправные сигнальщики, он находился ближе всех  к  флагманскому  кораблю  и,
следовательно, лучше других видел поднятый на нем сигнал. Но  допустим,  что
Семенов прав: "Александр" ошибся и, вместо  того  чтобы  повернуть  "вдруг",
пошел за "Суворовым". Что из этого следует? Маневр был затеян не для забавы,
а измерял всю боевую ситуацию. Значит, к этому нужно  было  бы  отнестись  с
сугубой  серьезностью  и,  пользуясь  отсутствием  главных  сил  противника,
немедленно  исправить  допущенную   ошибку.   Что   же,   однако,   помешало
Рожественскому перестроить первый отряд в строй фронта?
   +6 Фиг. N 2 +7 Фиг. N 3,4 +8. По поводу того,  как  адмирал  и  его  штаб
держались во  время  боя,  флаг-офицер,  лейтенант  Кржижановский,  в  своем
донесении показывает немного по-иному; "2 часа. Все  начали  держать  головы
ниже брони, взглядывая на неприятеля ежеминутно..." .
   2 часа 20 минут. Повернули на четыре  румба  вправо.  Адмирал  продолжает
сидеть... Адмирал ранен в голову..." "2 часа 40 минут. Прямо с  носа  ударил
снаряд в рубку; осколком вторично ранило адмирала в ноги.  Меня  сбросило  с
рельсов для передвигания дальномеров, на которых я сидел, на палубу, сорвало
чехол с фуражки...
   Сидящий  передо  мною  на  корточках  командир  был  ранен  в  голову..."
("Русско-японская война",  изд.  Морского  генерального  штаба,  книга  3-я,
выпуск I, стр. 34 - 35.)




   Цусима. Книга 2, часть 2



   Часть вторая НА КУРСЕ НОРД-ОСТ 23ё

   1. ЕСТЬ ЛЕЙТЕНАНТ ГИРС!
   Был великий пост. Протяжен и уныл  звон  колоколов,  призывающий  жителей
села к покаянию. Покорные и смиренные, тянулись сельчане в  свою  церквушку,
чтобы за свои копейки свалить с  души  тяжесть  грехов.  Но  в  воздухе  уже
чувствовалась весна. Март сломал зиму. С каждым днем теплее светило  солнце,
разливаясь до рези в  глазах  по  белизне  снегов.  Соломенные  крыши  домов
обрастали длинными сосульками.
   В один из таких ясных и тихих дней,  звеня  бубенцами  н  колокольчиками,
ворвались в наше село две тройки ямских коней. Приехал на  охоту  со  своими
егерями граф, старик Воронцов-Дашков. Для него в  наших  селах  был  обложен
медведь. На второй день в помощь графу отправились человек сто загонщиков, в
числе которых находился и я, восемнадцатилетний парень. Погода  испортилась:
падал снег и дул, заметая  следы,  поземок.  Мы  прошли  версты  три  полем,
столько же -  лесом,  и  наконец  нас,  увязавших  по  пояс  в  снегу,  тихо
расставили по кругу недалеко  от  берлоги.  Под  грохот  холостых  выстрелов
егерей мы заорали на все голоса, заулюлюкали, как  пьяные.  Никто  не  жалел
своей глотки - за это обещали нам по тридцать копеек на человека.
   Но все наши старания были напрасны: граф не убил медведя, хотя и попал  в
него двумя выстрелами. Раненый зверь скрылся в лесных трущобах.
   Воронцов-Дашков вернулся в село усталый и расстроенный. В горнице  одного
богатого лесопромышленника, насупив седые брови, он молча ел  ветчину,  сыр,
сливочное масло и пил дорогие вина. Я тогда впервые узнал, что великий  пост
существует только для крестьян. Не успел  граф  покончить  с  едой,  как  на
огородах у нас появился медведь. Он легко мог бы затеряться в  пространстве,
особенно пользуясь тем, что  поземок  моментально  заметал  его  следы.  Но,
обезумев от ран и пережитого ужаса, он сам пришел за смертью.
   За ним погнались графские егеря, и спустя некоторое время  огромная  туша
великана, весом пудов в двадцать, уже лежала на крестьянских розвальнях.
   Наша эскадра уподобилась этому медведю.
   Итак, японцы, проделав свой маневр, потеряли нас за дымом и мглой.  Мы  в
это  время  уходили  на  юг.  Нам  нужно  было  продолжать  путь  в  том  же
направлении, раз выяснилось, что не  можем  прорваться  во  Владивосток.  Но
директива адмирала Рожественского, как незримая узда, тянула нас обратно.
   И наша эскадра, израненная и  ошеломленная,  снова  повернула  на  север,
словно нам надоела жизнь и мы сами нарочно полезли в смертную западню.
   Кильватерный строй судов во главе с броненосцем "Бородино" выпрямился.
   Теперь он вел эскадру, за ним шли: "Орел",  "Сисой  Великий",  "Александр
III", "Наварин", "Адмирал Нахимов" и третий отряд контр-адмирала Небогатова:
"Николай  I",  "Апраксин",  "Сенявин"  и  "Ушаков".  Позади,  едва  видимые,
следовали крейсеры с миноносцами и транспортами. На "Орле", как и на  других
наших судах, потушили пожар, успели справиться с  некоторыми  повреждениями,
поставить к орудиям новых  людей  вместо  выбывших  из  строя  и  перевязать
раненых.
   А через полчаса слева  на  горизонте  показались  серые  фигуры  японских
кораблей. Они расстреливали флагманский броненосец  "Суворов",  и  тот,  без
руля, маневрируя только с помощью машин, делая зигзаги,  весь  в  огне  и  в
клубах дыма, все еще  пытался  пробраться  на  север.  Наша  эскадра  начала
обгонять  его.  Противник,  заметив  наши  главные  силы,  пошел  к  нам  на
сближение.  У  него  кроме  двух  авизо,  опять   насчитывалось   двенадцать
броненосных кораблей, так как крейсер "Асама", справившись с  повреждениями,
успел уже снова пристроиться к своей  эскадре.  Через  несколько  минут  бой
возобновился с прежней  силой.  Японцы  применяли  к  нам  прежнюю  тактику,
опережая нас и нажимая на нашу голову.
   В четыре часа уже на южном  направлении  запылал  "Сисой  Великий".  Этот
броненосец  вышел  из  строя  и,  повернув  назад,  вскоре  присоединился  к
крейсерному отряду. Третьим в строю теперь оказался "Александр".
   Броненосец "Наварин", у которого одна из четырех  труб  была  уничтожена,
сильно отстал. В образовавшийся промежуток,  заступил  отряд  контр-адмирала
Небогатова.
   Небогатов должен был бы стать со  своим  флагманским  кораблем  во  главе
эскадры и управлять ею, но он не  имел  на  это  права.  За  четыре  дня  до
сражения Рожественский отдал приказ (N 243), в котором говорилось, что  если
головное судно выходит из строя,  то  эскадру  ведет  следующий  метелот  по
порядку номеров. Но этот приказ во время сражения превратился в кандалы  для
младших флагманов: он сковал их волю,  он  мешал  им  принять  то  или  иное
решение. Все происходило так, как было предписано командующим: за выходом из
строя  "Суворова"  эскадру  повел  "Александр",  потом   его   место   занял
"Бородино". Получилось что-то  несуразное.  Каждый  из  ведущих  броненосцев
больше всего осыпался неприятельскими снарядами, и никто не мог бы  сказать,
уцелел ли на нем  командир  или  хотя  бы  старший  офицер.  Таким  образом,
оставшиеся в живых адмиралы оказались в подчиненном положении  неизвестно  у
кого.
   При этой встрече  с  японцами  "Орел",  занимая  второе  место  в  строю,
подвергся еще более ожесточенному  обстрелу,  чем  в  первый  раз.  Начались
попадания в него один за другим. Случалось, что от взрыва  крупного  снаряда
огромнейший корпус  корабля,  содрогнувшись,  на  мгновение  останавливался,
словно осаженный удилами конь, а потом снова шел вперед, окруженный облаками
дыма и колоссальными всплесками воды.
   В кормовой каземат, где помещались четыре 75-миллиметровых орудия, попало
несколько снарядов. Один из них - вероятно, двенадцатидюймовый -  разорвался
с такой силой, что броненосец так и рыскнул с курса в сторону.
   Минному квартирмейстеру Хритонюку и минеру  Привалихину,  находившимся  в
этот момент этажом ниже, под броневой палубой у рулевого мотора, показалось,
что отвалилась вся корма. Они потом рассказывали:
   - Мы так и решили - должно быть, мина угодила.  Ждали,  вот-вот  начнется
крен, и судно пойдет ко дну. Но крена не было,  слышали  только  треск.  Это
взрывались патроны.
   Минный квартирмейстер и минер поднялись в каземат и, не  видя  никого  из
живых людей, начали тушить пожар. Они  сапогами  черпали  воду,  проникавшую
через пробоины.
   С огнем кое-как справились. Хритонюк спустился к рулевому мотору, а минер
Привалихин остался в кормовом каземате, разглядывая, что здесь произошло.
   Два орудия вышли из строя. Один полупортик был сорван с задраек и петель,
другой - пробит. Иллюминаторы оказались без стекол. В кают-компании с левого
борта зияла большая брешь вровень с батарейной палубой.  Раненые,  очевидно,
расползлись отсюда, остались только мертвые. Приткнувшись головой  к  борту,
застыл матрос Вацук.  Недалеко  от  него  лежали  два  изувеченных  трупа  -
подшкипер Еремин и какой-то комендор, причем рука одного;  словно  в  порыве
дружбы, крепко обняла за шею другого. Но минер Привалихин не знал,  что  эти
два человека перед смертью из-за чего-то поспорили между  собою  и  чуть  не
подрались. Японский снаряд примирил их обоих.  Свидетелем  тому  был  другой
матрос. Он находился в кают-компании на подаче патронов к пушкам и  оказался
засыпанным по пояс углем, служившим защитой бортов. Вылезая из вороха  угля,
он оставил в нем сапоги, но сам не  имел  никаких  поранений.  Рядом  с  ним
командир  кормового  каземата,  прапорщик  Калмыков,  произнес:  "Прицел   -
тридцать!" - и куда-то исчез с такой быстротой, как исчезает молния в  небе,
от прапорщика остался один только погон.  Один  из  артиллерийской  прислуги
вылетел в полупортик, мелькнув в воздухе распластанной птицей, и сразу исчез
в волнах.
   Почти  одновременно  пострадала  немного  и  двенадцатидюймовая  кормовая
башня.
   Снаряд ударил в броневую крышу около амбразур.  Броня  крыши  треснула  и
опустилась вниз, ограничив угол возвышения левого  орудия,  после  чего  оно
могло стрелять не дальше двадцати семи  кабельтовых.  При  этом  были  легко
ранены мичман Щербачев, кондуктор Расторгуев и  квартирмейстер  Кислов.  Все
они, пользуясь индивидуальными пакетами, оказали сами себе первую  помощь  и
остались на своих местах. Навсегда кончил здесь службу  лишь  один  комендор
Биттэ, у которого было сорвано полчерепа. Разбрызганный  по  платформе  мозг
теперь попирался ногами.
   Мичман Щербачев недолго командовал этой башней, а потом, как и  лейтенант
Славинский, слетел со своей площадки управления. Руки и ноги его разметались
по железной платформе, словно ему было жарко. Матросы бросились к  командиру
башни и начали поднимать его. Около переносицы у него кровавилась  дыра,  за
ухом  перебит  сосуд,  вместо  правого  глаза  осталось  пустое  углубление.
Раздались восклицания:
   - Кончено - убит!
   - Даже не пикнул!
   - Наповал убит!
   Мичман Щербачев как раз в этот момент очнулся и спросил:
   - Кто убит?
   - Вы, ваше благородие, - ответил один из матросов.
   Щербачев испуганно откинул назад голову и метнул левым  уцелевшим  глазом
по лицам матросов.
   - Как, я убит? Братцы, скажите, я уже мертвый?
   - Да нет, ваше благородие, не убиты. Мы только думали, что конец  вам.  А
теперь выходит - вы живы.
   Щербачев, ощутив пальцами пустое  углубление  правой  глазницы,  горестно
воскликнул:
   - Пропал мой глаз!..
   Через несколько минут снова загрохотали орудия: Башней теперь  командовал
кондуктор Расторгуев. А мичман Щербачев, привалившись к пробойнику, сидел  и
тяжело  стонал,  опуская  все  ниже  и  ниже  обмотанную  бинтом  голову.  В
операционный пункт он был доставлен в бессознательном состоянии.
   В бортах "Орла", не защищенных броней, число пробоин все увеличивалось.
   Хотя все они были надводные, в них захлестывали волны.  Вода  разливалась
по батарейной палубе,  попадая  иногда  через  разбитые  комингсы  в  нижние
помещения. Пробоины с разорванными и кудрявыми железными  краями,  загнутыми
внутрь и наружу судна, немыслимо было заделать на скорую  руку.  А  японские
снаряды не переставали разрушать корабль. При каждом  ударе  разлетались  по
судну, как брызги, тысячи раскаленных осколков, пронзая людей и предметы.
   На нижнем носовом мостике с грохотом вспыхнуло такое ослепительное пламя,
как будто вблизи разразилась молнией грозовая туча. В боевой рубке никто  не
мог устоять на ногах. Полетел кувырком и старший сигнальщик Зефиров.
   После он и сам не мог определить, сколько времени  ему  пришлось  пробыть
без памяти. Очнувшись, он поднял крутолобую  голову,  и  в  онемевшем  мозгу
первым проблеском мысли был вопрос: жив он или  нет.  Со  лба  и  подбородка
стекала кровь, чувствовалась боль в ноге. Зефиров осмотрелся и, увидев,  что
лежит на двух матросах,  быстро  вскочил.  Поднимались  на  ноги  и  другие,
наполняя боевую рубку стонами и бестолковыми  выкриками.  У  некоторых  было
такое изумление на лицах, будто они еще не верили в свое спасение. Стали  на
свои места  писарь  Солнышков,  раненный  в  губы,  и  сигнальщик  Сайков  с
ободранной  кожей  на  лбу.  Дальномерщик   Воловский   медленно   покачивал
расшибленной головой, глядя себе под ноги. Строевой квартирмейстер Колосов с
раздувшейся скулой оперся одной рукой на машинный телеграф и тяжело вздыхал.
Старший офицер Сидоров, получивший удар по лбу, почему-то отступил в  проход
рубки и, силясь что-то  сообразить,  упорно  смотрел  внутрь  ее.  Лейтенант
Шамшев хватался за живот, где у него застрял кусок металла.
   Боцманмат Копылов и рулевой Кудряшев заняли место у штурвала и, хотя лица
обоих были в крови, старались удержать судно на курсе.
   Не все поднялись  на  ноги.  Лейтенант  Саткевич  был  в  бессознательном
состоянии. Посреди рубки лежал командир Юнг с раздробленной плечевой  костью
и, не открывая глаз, командовал в бреду:
   - Минная атака... Стрелять сегментными снарядами... Куда исчезли люди?..
   Рядом с ним ворочался его вестовой  Назаров:  у  него  из  раздробленного
затылка вывалились кусочки мозга. Раненый что-то мычал и, сжимая и  разжимая
пальцы, вытягивал то одну руку, то другую, словно лез по вантам.
   Железный карниз, обведенный ниже прорези вокруг  рубки  для  задерживания
осколков, завернуло внутрь ее. Этим карнизом перебило  до  позвоночника  шею
одному матросу. Он судорожно обхватил ноги Назарова и,  хрипя,  держался  за
них, как за спасательный круг.
   Старший офицер Сидоров наконец оправился и, вступая  в  права  командира,
распорядился:
   - Немедленно вызвать носильщиков!
   В боевой рубке, помогая друг другу, занялись  предварительной  перевязкой
ран.
   Трапы, ведущие на передний мостик, были  сбиты.  По  приказанию  старшего
офицера укрепили штормтрапы. Это очень затрудняло спуск раненых на палубу.
   Первым был доставлен в операционный пункт капитан 1-г