рался шторм. Но к утру 5 октября все стихло.
   Вместе с рассветом Лангеланд постепенно освобождался  от  тумана,  словно
сбрасывая с себя кисейные платья.
   День обещал быть теплым. Приступили к погрузке угля.
   Ледокол "Ермак" и пароход "Роланд" отправились вперед для  траления  пути
перед эскадрой. Первый опыт, однако, не  удался.  В  самом  начале  тралящие
суда, неудачно маневрируя, порвали трал.

   10. "ГУЛЛЬСКИИ ИНЦИДЕНТ"
   В датских водах, у мыса  Скагена,  7  октября  эскадра  бросила  якоря  и
приступила  к  погрузке  угля.  Здесь  Рожественский   получил   телеграмму,
извещавшую,  что  он  произведен  в  вице-адмиралы  с  пожалованием   звания
генерал-адъютанта. А через полтора суток произошло событие, нашумевшее своим
скандалом на весь мир.
   В два часа того же дня с  флагманского  судна  было  отдано  распоряжение
немедленно прекратить  работу  и  приготовиться  в  дальнейший  путь.  Среди
офицеров и матросов начались таинственные разговоры, передаваемые шепотом, с
испугом в глазах. Оказалось, такая спешка была вызвана тревожными слухами  о
приближении к нам подозрительных миноносцев.
   Командующий эскадрой принял самые строгие меры для охраны своих судов.
   Эскадра была разбита на  шесть  отрядов,  и  каждый  из  них  уходил  под
руководством того или другого начальника.
   Шестой отряд составляли наши четыре новейших  броненосца,  сопровождаемые
транспортом "Анадырь". Мы и на этот раз снялись последними, в  восемь  часов
вечера, когда уже стемнело.
   "Наварин" донес, что видит два воздушных шара. На "Орле"  пробили  боевую
тревогу. Люди бросились по своим местам.  Задраили  все  двери  и  люки.  На
палубе и срезах, чтобы свободнее было  стрелять,  убрали  вельботы,  свалили
шлюпбалки, тентовые и леерные стойки. Около  каждого  орудия,  зарядив  его,
дежурили артиллеристы. Шли с потушенными огнями.
   Ночь  была  тихая.  Безоблачная  высь   переливала   золотыми   гроздьями
созвездий.
   Все выше поднималась луна, и серебристый свет ее  расстилался  по  ровный
поверхности вод. Море заворожено молчало. В такую ночь только бы  грезить  о
счастье, а мы находились в душевном смятении. Сотни глаз пристально смотрели
по сторонам, подозрительно  провожали  каждый  встречный  пароход,  стараясь
определить, не враг ли это приближается...
   Я стоял на, верхней палубе, и в моей голове невольно возникали вопросы:
   неужели противник и здесь, в такой дали от своей базы, может  напасть  на
нас? Как ему скрываться на  такой  торной  дороге,  где  ходит  много  судов
дружественных нам наций? Что это такие за вездесущие японцы?  Разумом  я  не
верил в их присутствие в этих водах, но на судне офицеры и команда с  минуты
на минуту ждали нападения. Нервы были так напряжены, что  любую  пролетающую
птицу над нами мы могли принять за воздушный шар.
   Боцман Воеводин, обращаясь ко мне, скорбел:
   - Зря отослали вперед все миноносцы и быстроходные крейсеры. Надо бы хоть
парочку оставить при себе. В  случае  появится  какое-нибудь  подозрительное
судно, сейчас же послали бы их расследовать. И как это  наш  командующий  не
догадался, а?
   - Стало быть, так нужно. Ему виднее, как поступить, - ответил я.
   - Так-то оно так, но только бывает, что и на солнце затмение находит.
   Около правого борта, против ростр, собралось  несколько  матросов.  Среди
них  находился   кочегар   Бакланов.   Разговаривали   насторожено,   словно
Заговорщики.
   Один новобранец, пугливо озираясь, все расспрашивал о подводных лодках.
   Бакланов  пояснил  ему,  вкладывая  в  свою   речь   как   можно   больше
таинственности:
   - Никак не увидишь ее, лодку-то. Под водой, окаянная, подкрадывается.
   Может, теперь уже подходит к нам, может, даже мину пустила. Тряхнет  вот,
и тут тебе могила.
   - Неужто сразу? - спросил новобранец дрожащим  голосом  и,  вытянув  шею,
начал смотреть за борт.
   В этот момент Бакланов над самым его ухом издал резкий и отрывистый звук
   - Ха!
   Матросы шарахнулись в  стороны.  А  новобранец  выкрикнув,  шлепнулся  на
палубу, а потом, вскочив, бестолково закрутил головою.
   Бакланов рассмеялся.
   - Эх, вояки! Даже кашля человеческого боятся.
   Его обложили матом, а он как ни в чем не бывало спросил:
   - А что, ребята, никто из вас не знает, во сколько времени в брюхе  акулы
может перевариться человек?
   Позднее слева за горизонтом поднялся огненный столб. Это горело  какое-то
судно.
   У нас явилось предположение, что там вероятно, сражаются с японцами  наши
передовые крейсеры.
   Спать легли поздно, не раздеваясь, половина экипажа всю ночь дежурила.
   Под утро я снова вышел на верхнюю палубу и удивился, насколько изменилась
погода. Слабый зюйд-вест нагнал густой и липкий туман.  Державшийся  впереди
нас "Бородино" и следовавший за ними "Анадырь" совершенно не были видны.
   Прожекторы не в силах были прорвать непроницаемую мглу; не помогали также
проникнуть в ее тайны ни бинокли, ни подзорные трубы. Кругом было  мутно,  и
мы продвигались вперед слепые, словно находились в  молоке.  Казалось,  весь
мир растаял и превратился в прохладно-сырой пар, которому не было конца.
   Все  предметы  на  судне  потеряли  свой   прежний   облик,   становились
неузнаваемо расплывчатыми, а люди ходили по верхней палубе или мостику,  как
загадочные тени. Впечатление таинственности усиливалось еще  тем,  что  наши
пять кораблей беспрерывно перекликались сиренными  гудками.  Далеко  впереди
подавал свой могучий голос "Суворов", постепенно  повышая  ноты  и  напрягая
звук, как будто взбираясь на гору, а потом, перевалив через нее, понижал  до
низкой, торжествующей октавы. Как только он  замолкал,  сейчас  же,  колыхая
ночь, подхватывал рев "Александр III", за ним "Бородино" и  затем  уже  наш.
"Ор„л". Казалось, эти незримые великаны соперничают между собой силой  своих
железных легких. И весь этот странный предутренний концерт заканчивал шедший
сзади  нас  "Анадырь"  таким  диким  и  безнадежным  воплем,  словно   хотел
предупредить нас о приближении страшного бедствия.
   Днем туман рассеялся.  Немецкое  море  было  спокойно.  Курс  держали  на
французский портовый город Брест. Одно только было плохо -  нервировал  всех
беспроволочный телеграф, перехватывая  разные  тревожные  известия  с  наших
передовых судов.
   В ночь с 8 на 9 октября засвежел ветер, дошедший до четырех баллов.
   Начинался разгул волн, поддававших  из-за  борта.  С  неба,  уплотненного
тучами, сыпалась изморось, сгущая тьму.
   В начале девятого часа плавучая мастерская "Камчатка"  сообщила,  что  ее
атаковали японцы. Она входила в отряд контр-адмирала Энквиста и должна  была
находиться впереди нас, по  крайней  мере,  миль  на  пятьдесят.  Но  у  нее
произошло какое-то повреждение в одной из двух машин, поэтому она отстала от
своего эшелона и шла в одиночестве позади наших броненосцев.
   Как после узнали, между "Камчаткой" и "Суворовым" произошел по  телеграфу
такой диалог:
   - Преследуют миноносцы, - сообщила "Камчатка".
   - За вами погоня.  Сколько  миноносцев  и  от  какого  румба?  -  спросил
"Суворов".
   - Атака со всех сторон.
   - Сколько миноносцев? Сообщите подробнее.
   - Миноносцев около восьми.
   - Близко ли к вам?
   - Были ближе кабельтова и более.
   - Пускали ли мины?
   - По крайней мере, не было видно.
   - Каким курсом вы идете теперь?
   - Зюйд-ост семьдесят.
   Потом "Камчатка" просила показать ей место эскадры.
   На это "Суворов" снова заговорил:
   - Гонятся ли за вами миноносцы? Вам следует сначала отойти от  опасности,
изменив курс, а потом показать свою широту  и  долготу  и  тогда  вам  будет
показан курс.
   - Боимся показать.
   В одиннадцать часов "Суворов" телеграфировал:
   - Адмирал спрашивает, видите ли вы теперь миноносцы?
   Через двадцать минут был получен ответ:
   - Не видим.
   По  отряду  еще  в  девять  часов  вечера  сигналом  был   отдан   приказ
командующего: "Ожидать атаки миноносцев сзади". На "Орле" давно уже  пробили
боевую тревогу. Были заряжены орудия, около них припасены в беседках снаряды
и патроны. Все люди находились на своих местах. А  враги  наши  все  еще  не
показывались.
   Так хотелось, чтобы светила луна, но она спряталась за тучи, По  видимому
надолго.  Скулил  в  темноте  ветер,  нагоняя  мглу,  а   море,   ворочаясь,
раздраженно ворчало. Медленно, как липкая струя,  тянулось  время.  Ожидание
опасности свинцовой тяжестью давило сердце.
   Склянки  пробили  полночь.  Часть  команды  могла  спать,   но   немногие
воспользовались этим разрешением. На горизонте мелькали какие-то огни.
   - Эх, хоть бы скорее ночь прошла! - вздохнул один из матросов.
   - Да, днем не посмеют подойди к нам, - промолвил другой.
   Боязнь перед возможностью нападения на нас японцев все возрастала  и  так
затуманила разум, что все потеряли  способность  здраво  мыслить.  Никто  не
задумывался над нелепыми сообщениями "Камчатки". Представляя  собою  дешевый
транспорт, она имела у себя лишь несколько мелких пушек, и потеря  ее  ни  в
коем  случае  не  могла  бы  остановить  нашу  эскадру.  Для  чего  же   она
понадобилась японцам? Неужели они, если уж решились атаковать  нас,  выбрали
ее вместо новейшего броненосца? И зачем  понадобилось  высылать  против  нее
целую флотилию миноносцев в восемь штук, когда один из них легко может с нею
справиться? Неужели японцы так глупы? Тут было что-то  неладно.  Только  при
болезненном воображении командир "Камчатки" мог представить себя атакованным
"со всех сторон". Отличился и наш командующий. Получив  такие  сведения,  он
поверил им и, вместо того  чтобы  послать  какой-нибудь  крейсер  на  защиту
"Камчатки", начал наводить панику на свой отряд.
   Около полуночи наш отряд проходил Доггер-Банку - отмель в Немецком море.
   Знаменитую обилием рыбы. На этой отмели всегда  можно  видеть  рыболовные
суда. Впереди нашего отряда взвились трехцветные ракеты.  "Суворов",  приняв
их за неприятельские сигналы, открыл боевое освещение, а  вслед  за  этим  с
него грянули первые выстрелы. Его примеру последовали и другие броненосцы.
   Так началось наше "боевое крещение".
   На "Орле" все пришло в движение, как  будто  внутрь  броненосца  ворвался
ураган. Поднялась невообразимая  суматоха.  Заголосили  горнисты,  загремели
барабанщики, выбивая "дробь-атаку". По рельсам, подвозя  снаряды  к  пушкам,
застучали тележки. Оба борта, сотрясая ночь, вспыхнули мгновенными  молниями
орудийных выстрелов. Заревела тьма раскатами грома, завыла пронизывающими ее
стальными птицами. На палубах не прекращался топот многочисленных  ног.  Это
бежали снизу наверх и обратно  люди;  они  метались  по  всем  отделениям  и
кружились, как мусор в вихре.
   Слышались бестолковые выкрики:
   - Миноносцы! Миноносцы!
   - Где? Сколько?
   - Десять штук!
   - Больше!
   - Черт возьми!
   - Погибать нам!
   Вольноопределяющийся Потапов выскочил из  своей  каютки  в  одном  нижнем
белье. На его маленьком лице выразилась  полная  растерянность,  глаза  тупо
вращались, ничего не понимая.  Он  бросился  было  к  трапу,  но  сейчас  же
отпрянул обратно. Ничего не придумав другого,  он  вскочил  на  умывальники,
бормоча  что-то,  улегся  в   его   желоб.   Некоторые   матросы   запаслись
спасательными кругами.  Другие,  выбросившись  на  верхнюю  палубу,  хватали
пробковые койки. Кто-то крестился, и тут же летела  отвратительная  матерная
брань. В левый борт дул ветер, рычало море и лезло через открытые  полупорты
внутрь судна. С жутким гулом разлилась по батарейной  палубе  вода.  Ошалело
стреляли комендоры, не целясь, куда попало, стреляли  прямо  в  пространство
или в мелькавшие в стороне огни, иногда прямо в воду борта, иногда туда, где
останавливался луч прожектора, хотя  бы  это  место  было  пустое.  Прислуга
подачи, не дожидаясь выстрела уже заряженной пушки, тыкала в казенник  новым
патроном. Вместе  с  мелкой  артиллерией  бухали  и  шестидюймовые  башенные
орудия. Наверху трещали пулеметы и этим,  самым  только  больше  нервировали
людей, вносили замешательство  на  судне.  В  грохоте  выстрелов,  в  гвалте
человеческих голосов иногда можно было разобрать ругань
   - Что вы делаете, верблюды? Куда стреляете?
   - Наводите в освещенные миноносцы!
   С заднего мостика сбежал на палубу прапорщик с искаженным лицом и,  держа
в руках пустой патрон, истерично завопил:
   - У  меня  все  снаряды  расстреляны!  Орудийная  прислуга  обалдела,  не
слушается! Я им морды побил! Дайте скорее еще снарядов!
   Кильватерный строй нашего отряда  сломался.  Часть  прожекторов  освещала
суда, которые мы расстреливали, а  остальные  двигали  свои  лучи  в  разных
направлениях, кромсая ночь, создавая беспорядок. Далеко впереди и справа  на
расстоянии в несколько миль сверкали вспышки сигналов.  Только  впоследствии
узнали, что там проходил эшелон адмирала  Фелькерзама,  а  сейчас  его  тоже
признали за противника. Но каково  же  было  удивление  всех,  когда  слева,
совсем близко, вдруг загорелись прожекторы и, ослепляя  людей,  уперли  свои
лучи в наши  броненосцы.  Создалось  такое  впечатление,  что  нас  окружают
вражеские силы со всех сторон.
   Объятые ужасом, некоторые загалдели:
   - Японские крейсера!
   - Целая эскадра идет на нас!
   С нашего отряда открыли огонь по этим прожекторам, что освещали слева, из
мрака.  Оттуда  тоже  начали  отвечать  стрельбой.  Через  "Орел",  завывая,
полетели чьи-то снаряды. На ближайшем судне, вероятно на "Бородине",  покрыв
все остальные грохоты, раздался выстрел двенадцатидюймового орудия.
   - Мина взорвалась! - закричал кто-то на "Орле".
   - Где? У нас?
   - Вероятно, "Бородино" потопили.
   - Сейчас и нас взорвут.
   И новая весть, изменяясь на все-лады, покатилась вниз по всем отделениям.
   Так, принимая искаженные формы, чудовищно изменилась  действительность  в
сознании людей, взбудораженных паникой. Броненосец, казалось, превратился  в
плавучий дом сумасшедших.
   Неизвестные корабли,  что  находились  слева,  вскоре  огнями  Табулевича
показали свои позывные. Это были крейсеры из отряда контр-адмирала  Энквиста
- "Аврора" и "Дмитрий Донской".
   Несомненно было, что мы, идя по Доггерской Банке,  врезались  в  рыбацкую
флотилию.  Но  наше  высшее  командование  приняло  эти  жалкие  однотрубные
пароходики с номерами  на  боку  за  неприятельские  миноносцы.  Флагманский
корабль первый открыт по  ним  стрельбу,  заразив  своим  страхом  остальные
броненосцы. Безумие продолжалось. В результате представилась жуткая картина.
Не дальше как в пяти  кабельтовых  от  нас,  в  лучах  прожектора,  плавало,
свалившись набок, одно судно  с  красной  трубой,  с  поломанной  мачтой,  с
разрушенным мостиком. Еще четыре таких же парохода были подбиты.
   На некоторых из них возник пожар. Там метались люди от носа к корме и  от
кормы к носу, умоляюще подбрасывая вверх руки. А куда они  могли  убежать  с
такой маленькой площади, как палуба? Вокруг шумели волны и вздымались столбы
воды от снарядов.
   На "Суворове", погасив боевое освещение, оставили один только  прожектор,
луч которого поднялся к небу. Это служило сигналом: "Перестать стрелять".
   На "Орле" с мостика неистово кричали:
   - Прекратить огонь!
   Офицеры насильно оттаскивали от орудий очумелых комендоров, осыпая бранью
и награждая их  зуботычинами,  а  те,  вырвавшись  из  рук,  снова  начинали
стрелять. На верхней палубе горнист Балеста делал попытки играть отбой. Но у
него прыгал в руках  горн,  губы  не  слушались,  извлекая  звуки  настолько
несуразные, что их никак нельзя было принять за какой-нибудь  сигнал.  Около
Балесты крутился боцман Саем и, ударяя его кулаком по голове, яростно орал:
   - Играй отбой! Расшибу окаянную твою душу на месте!
   У горниста из разбитых Губ, окрашивая подбородок, стекала кровь.
   Бой продолжался минут двенадцать. За такой  короткий  промежуток  времени
только с одного "Орла" успели, не  считая  пулеметных  выстрелов,  выпустить
семнадцать шестидюймовых снарядов и пятьсот снарядов мелкой артиллерии.
   Как после узнали, тоже самое происходило  и  на  других  броненосцах.  Не
представлял собою исключения и флагманский "Суворов", где царил такой  хаос,
что сам адмирал принимал непосредственное участие в наведении порядка.
   У нас оторвало дуло у 75-миллиметровой пушки.
   Вскоре выяснилось, что с нашего отряда попало пять снарядов  в  "Аврору",
пробив надводный борт и трубы. Двое были там ранены - легко комендор  Шатило
и тяжело священник Афанасий, которому оторвало руку  (вскоре  он  умер).  Но
могло быть и хуже. Если  бы  мы  стреляли  умело  и  если  бы  наши  снаряды
разрывались хорошо, то в этой суматохе  мы  потопили  бы  сами  часть  своих
судов.
   Встретившись вскоре  с  инженером  Васильевым,  я  сказал:  -  Не  совсем
приятная история получилась, ваше благородие.
   Он взглянул на меня карими глазами и, махнув рукой, недовольно буркнул:
   - Вышли на потеху всему свету.
   Так закончился наш первый бой, названный впоследствии по  месту  приписки
рыболовных судов, расстрелянных нами, "гулльским инцидентом" +2.

   ПРИМЕЧАНИЯ.
   +1. После Цусимы Курош командовал миноносцем "Бодрый" на Дальнем Востоке.
   17 октября 1907 года на его корабле произошло  восстание.  Матросы  убили
своего командира и выкинули за борт.
   +2. Впоследствии некоторые офицеры, а больше всего сам адмирал.
   Рожественский в своем рапорте на имя морского  министра  и  капитан  2-го
ранга В. Семенов в своей трилогии  "Расплата"  старались  доказать,  что  на
Доггер Банке вместе с рыболовными судами  были  и  японские  миноносцы.  Для
разбора "гулльского инцидента" была создана международная комиссия. В ней от
России участвовал в качестве комиссара адмирал  Дубасов.  Несмотря  на  свой
крайний шовинизм, он, однако,  вынужден  был  признаться  в  докладе  своему
правительству: "В присутствие миноносцев я сам в конце концов потерял всякую
веру,  а  отстаивать  эту  версию  при  таких  условиях  было,   разумеется,
невозможно.  Необходимо  было  ограничиться  тезисом,  что  суда,   принятые
русскими  офицерами  за  миноносцы,  занимали  относительно  эскадры   такое
положение, что ввиду совокупности обстоятельств,  заставивших  вице-адмирала
Рожественского ожидать в  эту  ночь  нападения,  суда  эти  нельзя  было  не
признать подозрительными и не принять решительных мер против  их  нападения.
Этот  тезис  я  и  решил  сделать  своею  главною  точкою,  тем  более   что
единственный надежный союзник,  на  которого  я  мог  рассчитывать,  адмирал
Фурнье (комиссар Франции), держался  того  же  взгляда  на  дело..."  (Архив
войны, шкаф N 4, дело N 849).
   О "гулльском инциденте" теперь имеется подробное исследование Н.В.
   Новикова, опубликованное в N 6 "Морского сборника", 1935 г.  Оказывается,
в  этом  деле  виноватым  был  не   один   только   Рожественский.   Морское
министерство, боясь покушений на 2-ю  эскадру  со  стороны  японцев,  решило
организовать охрану ее в пути. Как ни странно,  такая  ответственная  задача
была  поручена  известному  в  истории  русского   революционного   движения
провокатору Гартингу-Ландезену, агенту царской охранки за границей.  На  это
был отпущен специальный кредит в полмиллиона рублей. Под  фамилией  Арнольда
провокатор поселился в Копенгагене и оттуда руководил агентурной сетью.
   Чтобы  оправдать  расходы,  он  изобретал   фантастические   сенсации   о
подозрительных  силуэтах  и  огнях   таинственных   кораблей   и   заваливал
фальшивками морской штаб. Именно он  заставил  верить  в  мнимые  миноносцы,
которые чудились эскадре.





   Цусима. Книга 1, часть 2



   Часть вторая ВОКРУГ МЫСА ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ

   1. МОИ ДУМЫ О ФЛОТЕ НЕ ЗАКОНЧЕНЫ
   Следующие дни проходили благополучно. Только в одном месте,  встретившись
еще раз с рыболовными судами, порвали им сети. Как только не запутали в  них
свои винты! Проходя каналом Ла-Манш, видели справа дуврск