ходили  через
руки Макарова и Авророва.
   - На операционный стол! - слышались их распоряжения.
   Морское сражение не тянется  долго,  а  беспорядок,  сопровождающий  бой,
может скверно повлиять на успех операции. Поэтому серьезные операции, как  и
настоящее лечение, откладывались  до  более  благоприятного  времени,  когда
перестанут грохотать пушки и противники разойдутся в разные  стороны.  Кроме
того, пострадавшие прибывали в таком количестве,  что  врачи  все  равно  не
успевали разбираться в деталях телесных повреждений. Они ограничивались лишь
поверхностным осмотром ран,  кровотечения  и  определением  того,  насколько
нарушена костно-суставная система. И сейчас же применяли неотложные лечебные
меры. То и дело слышался повелительный голос Макарова:
   - Тампонировать рану!.. Руку  в  лубок!..  Этому  вспрыснуть  два  шприца
морфия!..
   Фельдшера и санитары метались от одного раненого  к  другому,  накладывая
повязки или жгуты.  Мои  обязанности  были  просты:  я  сменял  загрязненные
простыни, подавал что-нибудь врачам или поил жаждущих. Оба врача были заняты
теми, которым повреждения грозили  смертью.  Корабль,  помимо  качки,  часто
дергался от залповых  выстрелов  своей  тяжелой  артиллерии  и  от  разрывов
неприятельских снарядов. В такие моменты хирургический  нож  врача,  освежая
рану, проникал в человеческое мясо глубже, чем следует,  а  ножницы,  вместо
того чтобы только отрезать ткани, потерявшие жизнеспособность, вонзались и в
живой организм.
   Священник Паисий тут же исповедовал и причащал тяжело раненных, уложенных
на разостланные по палубе матрацы. Перед измученным человеком он  становился
на колени и, сгорбившись, ласково приказывал:
   - Кайся в своих грехах!
   Если матрос находился в бессознательном состоянии и не  мог  отвечать  на
вопросы, священник все равно накрывал его епитрахилью и отпускал ему  грехи,
а потом, дрожащей рукой расплескивая причастие, совал умирающему  ложечку  в
рот.
   Человек с раздробленным затылком бился в агонии.
   - Причащается раб божий...
   Отец Паисий, спохватившись, спросил:
   - Как звать-то его?
   Кто-то ответил:
   - Фамилия - Костылев, а имя - неизвестно.
   Один из санитаров посоветовал:
   - Гальванер, батюшка, он. Так прямо и скажите, гальванер Костылев. На том
свете разберутся.
   Священник вытаращил глаза  на  того,  кто  подал  такой  совет,  а  потом
машинально произнес:
   - Причащается раб божий гальванер Костылев.
   В операционный пункт прибывали люди с разных боевых участков  броненосца,
и мы узнавали от них и от  носильщиков,  что  творится  наверху  и  в  каком
положении  находится  наша  эскадра.  Сведения   были   неутешительные.   На
"Суворове", "Александре III" и "Ослябе" возникли пожары. Начались разрушения
и нашем корабле.
   На операционный стол был положен матрос Котлиб Том. У него левая  нога  в
колене была раздроблена и держалась только на  сухожилиях.  Оказалось,  что,
прежде чем его подобрали носильщики, он долго полз из носового  каземата  до
середины судна, оставляя за собою кровавый след. Теперь он лежал неподвижно,
посеревший, как труп, с полным безразличием к тому, что над ним проделывали.
Ему распороли штанину, оголили ногу до паха  и  положили  на  нее  резиновый
жгут. Когда отхватили сухожилия, старший врач Макаров приказал мне:
   - Новиков, убери!
   Я взял с операционного стола сапог с торчащей из него кровавой костью  и,
не зная, что с ним делать, оставил его у себя в  руках.  Мое  внимание  было
поглощено дальнейшей операцией над Котлибом. Оставшуюся часть  ноги  оттерли
эфиром и смазали йодистой настойкой. Рукава у старшего врача  были  засучены
по самые локти. Засверкал хирургический нож в  его  правой  руке.  Словно  в
бреду, я видел, как  отделяли  кожу  с  жировым  слоем  и  как  резали  мясо
наискосок, обнажая обломанную кость. Потом по ней  заскрежетала  специальная
пила. На кость загнули оставленный запас свежего мяса, натянули на нее  кожу
и начали штопать иглой с шелковой ниткой. Я продолжал держать сапог с куском
отрезанной ноги. Меня прошибло холодной испариной и сильно тошнило.
   Старший врач, работая, не замечал, что висок у него испачкан кровью  и  в
каштановой бородке блестят крупные капли пота. Он увидел меня и рассердился:
   - Что же ты держишь в руках сапог?
   - А куда же мне его? - в свою очередь спросил я, едва, соображая.
   - Брось под стол.
   Я исполнил приказание, бросил сапог под стол, но звука при его падении не
расслышал.
   Через комингс перешагнул в  операционный  пункт  дальномерщик  Селинов  и
часто заморгал, ослепленный ярким светом электричества.
   - Броненосец "Ослябя" перевернулся! - прокричал он с каким-то визгом.
   Вздрагивал, дергаясь, броненосец. В операционном пункте оборвался  говор,
прекратились стоны; и все уставились на дальномерщика,  принесшего  страшную
весть. А у него прыгали окровавленные губы и дико  блуждал  взгляд,  кого-то
разыскивая.
   - Ты что болтаешь! Как перевернулся? - подавленно спросил старший врач.
   - Вверх килем, ваше высокоблагородие!
   - Вздор! Этого не может быть!
   - Я сам видел. Сначала горел, потом накренился, потом сразу повалился.
   Вслед за дальномерщиком пришли носильщики и подтвердили его сообщение.
   - Броненосец уже затонул, - добавили они.
   Застонали раненые. Кто-то в углу громко зарыдал. Священник Паисий, подняв
глаза к потолку, часто закрестился. Старший врач пощипал окровавленной рукой
бородку, младший - молча покачал головою, и снова они занялись ранеными.
   Я почувствовал, что сейчас свалюсь, и, не отдавая себе отчета,  торопливо
полез наверх.


   4. КАРАВАН СМЕРТИ
   Бой шел на параллельных  курсах.  Главные  силы  противника  состояли  из
четырех броненосцев и восьми броненосных  крейсеров.  С  ними  шли  еще  два
быстроходных авизо - "Тацута" и "Чихая". Но они не имели боевого значения  и
лишь исполняли роль посыльных судов, держась за левой стороной колонны,  вне
досягаемости наших снарядов,  -  первый  на  траверзе  "Микаса",  второй  на
траверзе "Идзумо". Против японцев мы выставили двенадцать броненосцев.
   Расстояние между враждебными эскадрами было около тридцати кабельтовых.
   Над морем, прилипая к встрепанным волнам, тянулись полосы  дыма  и  мглы.
Под напором ветра эти полосы разрывались в клочья, и  тогда  на  сером  фоне
неба  смутно  обозначались  неприятельские  корабли.  Держась  кильватерного
строя, они шли друг за другом и, как  разъяренные  фантастические  чудовища,
выдыхали в нашу сторону молнии. Тем же отвечали им и  наши  броненосцы.  Это
сражались главные силы, решая тяжбу двух столкнувшихся  империй.  А  позади,
справа от курса, шел  бой  между  крейсерами.  От  орудийных  выстрелов,  то
далеких, то совсем близких, стоял такой грохот, как будто небо  превратилось
в железный свод, по которому били стопудовые молоты. Сотни снарядов, которых
не видишь, но полеты которых ощущаешь всем своим  существом,  с  вибрирующим
гулом пронизывали воздух,  описывая  траектории  встречными-курсами.  Вокруг
наших судов,  в  особенности  передних,  падал  тяжеловесный  град  металла.
Японские, снаряды разрывались даже от удара о воду. Металось, вскипая, море,
и над его поверхностью на мгновение с ревом вырастали  грандиозные  фонтаны,
смешанные с черно-бурым дымом и красным пламенем. Некогда было опомниться  в
этом сплошном сотрясении воздуха, корабля, человеческих нервов....
   Неприятельские корабли представляли собой однородный  состав  эскадры.  У
них не было большой разницы в скорости, в артиллерийском вооружении.  У  нас
же только четыре новейших броненосца были одинаковы, но и они,  поставленные
в общую колонну с разнотипными и устарелыми  судами,  как  бы  сравнялись  с
худшими из них. Во время сражения этот недочет сказался в  полной  мере.  Мы
имели ход девять узлов, японцы - пятнадцать и больше.  А  в  соответствии  с
этими данными  определилась  и  тактика  противника.  Неприятельская  боевая
колонна все время выдвигалась вперед нашей  настолько,  что  ее  шестой  или
седьмой корабль находился на траверзе "Суворова". Это давало ей  возможность
обрушивать сосредоточенный огонь на наши передние броненосцы.
   Очевидно, адмирал Того хотел сначала уничтожить ядро русской  эскадры,  а
потом уже начать расправу с остальными судами. Мы не могли так поступить.
   Малый ход нашей эскадры ставил нас в подчиненное положение. Расстояние до
японского головного корабля было настолько велико, что даже  "Суворов"  имел
немного шансов на попадания. Для каждого же последующего нашего мателота это
расстояние  все  возрастало.  Кроме  того,  неприятельская  боевая   колонна
стремилась резать курс нашей эскадры, отжимая ее  голову  вправо.  Благодаря
такому маневру адмирал Того ставит  свой  флагманский  корабль  в  положение
наименьшей  опасности,  прикрываясь  от   снарядов   нашими   же   передними
броненосцами. "Орел" шел четвертым номером, но и для его кормовой артиллерии
"Микаса" находился вне угла обстрела.  Что  же  говорить  о  наших  концевых
судах? Для них он был совсем недосягаем.
   А между тем был приказ адмирала Рожественского - бить по  неприятельскому
головному кораблю. И многие наши командиры, не  решаясь  на  самостоятельные
действия, старались не нарушать боевого приказа своего  командующего.  Но  в
этом заключалась величайшая их ошибка. Снаряды с задних наших судов  падали,
не долетая до намеченной цели. Лучше было бы стрелять в те корабли,  которые
находились на наших траверзах.
   В боевой рубке "Орла" об этом догадались спустя полчаса после начала боя.
   Старший  артиллерист  лейтенант  Шамшев,  обращаясь  к  командиру  судна,
заявил:
   - Для "Микаса" наши снаряды мало действенны.
   - Да, мы стреляем  впустую,  -  согласился  капитан  первого  ранга  Юнг,
всматриваясь через прорезь рубки в неприятельские корабли.
   - Разрешите перенести огонь на крейсер "Ивате"?
   - Другого нам ничего не остается.
   Крейсер  "Ивате",  своим  внешним  видом  напоминавший   нашу   "Аврору",
находился к нам ближе всех.
   Загремела команда в центральный пост, а оттуда по тем башням, какие могли
стрелять на левый борт.
   - Бить по неприятельскому судну типа "Аврора"!
   Скоро в крейсер "Ивате" начались попадания.
   В одной из башен произошло недоразумение. Человек, стоявший на  передаче,
долго не мог уяснить распоряжения начальства и все переспрашивал:
   - Зачем же стрелять в "Аврору", ежели это - наше судно?
   Ему несколько раз повторяли одну и ту  же  фразу  и  наконец  крикнули  с
матерной руганью:
   - Остолоп! Слушай ухом, а не брюхом!
   Пока  эта  башня  была  занята  подобным  разговором,   крейсер   "Ивате"
переместился. Он вышел из кильватерного строя и, описав коордонат,  увеличил
расстояние. К таким же приемам прибегали и другие японские корабли, когда  в
них начинали попадать наши снаряды.
   Японцы применяли против  нас  фугасные  снаряды,  начиненные  чрезвычайно
сильным взрывчатым веществом.  Это  были  как  бы  летающие  мины.  Для  них
увеличение  расстояния  имело  лишь  то  значение,  что  терялась   меткость
стрельбы. Но от этого нисколько не уменьшалось их разрушительное действие.
   Правда, попадая в корабль, они не  пробивали  броневого  пояса,  но  зато
уничтожали все  верхние  надстройки,  ломали  приборы,  производили  пожары,
выводили из строя орудия и личный состав.
   А  мы  стреляли  по  неприятелю  бронебойными   снарядами   с   затяжными
воспламенительными трубками. Такие снаряды были приспособлены специально для
разрушения брони. Но, прежде чем разорваться,  они  должны  были  впиться  в
броню и пробить ее  на  какую-то  глубину.  Значит,  мы  могли  бы  поражать
противника с более близких дистанций. Чем больше  возрастало  расстояние  до
него, тем меньше действия производили наши снаряды, - они  либо  отскакивали
от брони, как орехи от стены, либо раскалывались на несколько  частей.  Судя
по "Авроре", в которую во время  "гулльского  инцидента"  мы  сами  закатили
несколько снарядов, большинство из них совсем не разрывалось, даже и  в  тех
случаях, когда  они  пробивали  борт  неприятельского  корабля.  Мало  того,
сравнивая орудийные вспышки той и другой стороны, можно было сразу заметить,
что японцы стреляли интенсивнее нас по крайней мере раза в два.
   И было несомненно, что наша эскадра, страдая от ударов  противника,  сама
причиняла ему мало вреда.
   Понимал ли это Рожественский? И если  понимал,  то  почему  он  не  мешал
действиям противника? Почему ой не маневрировал? Вся наша забота  свелась  к
тому, чтобы, не нападая на противника, всячески уклоняться от  боя.  Поэтому
наши передние суда постепенно сворачивали вправо. Это был  наихудший  способ
самозащиты. Около трех часов эскадра, оставив  прежний  курс  норд-ост  23ё,
склонилась совсем на ост, как бы направляясь к берегам Японии.
   Броненосец  "Суворов",  объятый  пламенем,   вышел   из   строя   вправо.
"Александр" бросился было за ним,  но  тут  же  сообразил,  что  флагманский
корабль не может больше руководить эскадрой, и сам повел ее  дальше.  Второй
флагманский корабль, "Ослябя", исчез с поверхности моря. Положение наше  все
ухудшалось. Контрадмирал Небогатов со своим третьим отрядом шел  позади.  За
ним, еще  дальше,  командуя  крейсерами,  находился  контр-адмирал  Энквист.
Значит, шесть передних наших  броненосцев,  входивших  в  состав  первого  и
второго отрядов,  остались  без  руководителя.  Командование  эскадрой  было
нарушено.
   При встрече с главными неприятельскими силами мы  упустили  инициативу  в
бою. Ни один из оставшихся флагманов уже не питался сделать смелый маневр  и
напасть на японцев. Да и трудно было это осуществить, имея  эскадренный  ход
не больше девяти узлов. Сказано было - прорываться во Владивосток. Эта общая
директива,  по-видимому;  крепко  засела  в  головах  командиров  и  младших
флагманов, и они добросовестно старались выполнить ее. Для чего? Какой смысл
был в том, когда мы уже наглядно убедились,  что  во  Владивосток  не  можем
прорваться? А если бы часть эскадры и достигла своей цели, то могла  ли  она
изменить ход военных событий в нашу пользу? Не лучше  ли  было  бы  для  нас
ухолить на юг, на простор Тихого океана? Само собой разумеется,  что  японцы
не оставили бы нас без преследования. Но самое простое соображение  говорило
за то, что нам ничего не оставалось, как пробиваться в обратную сторону. Это
необходимо, нужно было  сделать  хотя  бы  для  того,  чтобы  оторваться  от
противника, безнаказанно уничтожающего нашу эскадру. Трудно  сказать,  какое
решение вынесло бы наше командование  в  дальнейшем,  если  бы  удалось  нам
затеряться в пространстве: снова ли идти во Владивосток, разоружиться  ли  в
нейтральных портах, или же удирать восвояси. Одно было ясно,  что  избранный
нами путь мимо Цусимы оказался  настолько  же  безнадежным,  как  безнадежно
пробивать головой каменную стену.
   Невзирая на угрозу явной  гибели,  передние  наши  суда  все-таки  делали
судорожные попытки осуществить  приказ  адмирала  Рожественского.  Это  было
геройство, граничащее с  безумием.  Неприятельская  линия  кораблей  слишком
выдвинулась  вперед.  Наша  эскадра,  возглавляемая  "Александром",  хотела,
воспользовавшись этим, проскочить под кормой  противника  и  направиться  на
север. Но адмирал Того, по-видимому, догадался о нашем намерении и сейчас же
предпринял против нас контрманевр. Шесть кораблей первого его отряда сделали
поворот "все вдруг" на восемь румбов влево и  начали  было  уходить  от  нас
строем фронта. Однако через несколько минут таким же поворотом еще раз влево
он снова поставило свои суда в кильватерную колонну и лег на обратный  курс.
"Ниссин" оказался головным, а "Микаса" шел в хвосте.
   Адмирал Камимура со своим отрядом не последовал примеру  командующего  и,
оставляя его по левому борту, разошелся с ним контргалсами.  Почему?  Потому
что он заметил, что русская эскадра опять склонилась на ост.  И  его  второй
отряд не переставал держать наши передние суда под жарким огнем артиллерии.
   В это время много было  попаданий  в  броненосец  "Орел".  А  еще  больше
разрывалось снарядов вокруг судна. Рябило в глазах от поднимающихся  столбов
воды. Казалось, море встало стеной, чтобы преградить  нам  дальнейший  путь.
Клубы темного дыма, вспышки огня, вихрь снарядных осколков и водяных брызг -
все смешалось вместе.
   Маневр у японцев вышел удачным. Но  дальнейшее  поведение  адмирала  Того
вызвало сомнение. Когда он убедился, что русские суда не пошлина север,  ему
следовало бы немедленно повернуть обратно. Он этого не сделал. Он, прекратив
стрельбу, скрылся во мгле и на время потерял русскую эскадру.
   Адмирал Камимура, из отряда которого еще раньше  выбыл  крейсер  "Асама",
остался перед нашими силами с пятью кораблями. К его счастью,  мы  не  имели
более быстрого эскадренного хода и надлежащей боевой подготовки. Будь у  нас
поставлено  дело  иначе,  эта  часть  японского  флота  была  бы  немедленно
уничтожена.
   Адмирал Камимура преследовал нас каких-нибудь пятнадцать минут. Очевидно,
он понял рискованность своего положения и, сделав  последовательный  поворот
на шестнадцать румбов влево, направился в ту  сторону,  куда  ушли  японские
суда первого отряда. В результате  и  второй  отряд  потерял  нашу  эскадру,
склонившуюся почти совсем на зюйд +7.
   Бой оборвался.
   Надолго ли наступила для нас передышка?
   А что за это время делали наши крейсеры? Они ни разу не подошли на помощь
к главным своим силам, а занимались лишь тем" что защищали ненужный нам обоз
- транспорты. Инженер Васильев оказался прав. Эти крейсеры ослабили действия
артиллерии броненосцев на шестьдесят с лишним орудий среднего калибра.
   Не принимали участия в бою и все девять наших миноносцев.  Они  держались
на отлете, вне сферы действия неприятельского огня. Им было поручено следить
за флагманскими кораблями и в случае  надобности  спасать  адмиралов.  Таким
образом, наши миноносцы по распоряжению Рожественского  были  превращены  из
боевых единиц в спасательные суда.
   Бой еще не кончился, но ни у  кого  уже  не  было  сомнения,  что  участь
эскадры  была  решена.  Флагманский  броненосец  "Ослябя"   утонул,   другой
флагманский корабль - "Суворов" вышел из строя и где-то путался  в  стороне.
Выходили на короткое время из строя  "Александр"  и  "Бородино",  и  на  них
возникали пожары. Большие повреждения получил броненосец "Орел".  Выяснилось
теперь, что японцы имели перед нами превосходство в скорости хода, в  умении
маневрировать, в качестве снарядов, в  быстроте  и  меткости  стрельбы.  Они
захватили инициативу в бою. Они диктовали нам дистанцию огня, время и  место
столкновения. Они выбирали параллельные и встречные курсы. Они  нажимали  на
нашу голову и направляли  курс  нашей  эскадры  в  желательную  им  сторону.
Правда, и у них главные силы убавились на один броненосный крейсер,  но  все
равно мы были разбиты и физически и еще больше - морально.
   Это произошло за  какой-нибудь  час  от  начала  сражения.  Наша  эскадра
превратилась в плавучий караван смерти.

   5. "ОРЕЛ" В ОГНЕ
   За первый период боя броненосец "Орел" получил значительные повреждения.
   Два крупных снаряда, пролетев через орудийные порты, разорвались один  за
другим в носовом каземате.  Командир  батареи,  мичман  Шупинский,  которому
осколком пробило лоб, взмахнул руками и свалился мертвым. Рядом с  ним  были
убиты три матроса. Остальные же были ранены  и  тоже  вышли  из  строя.  Оба
75-миллиметровых орудия левого борта были исковерканы. Осколки от  снарядов,
проникнув через дверь продольной переборки, вывели из  строя  еще  такое  же
орудие правого борта. Вслед за тем  двенадцатидюймовый  снаряд  окончательно
разгромил носовой каземат и взорвал патроны в беседках.
   Начался пожар. Угольная пыль,  взвихренная  с  бимсов  порывами  воздуха,
вместе с дымом и паром носилась внутри судна, разъедая лю