дям глаза.
   Взрывом двадцатипудового снаряда было  разрушено  шпилевое  отделение  со
всеми его приспособлениями.
   Носовой двенадцатидюймовой башней командовал лейтенант Павлинов.
   Возвышаясь над орудиями, он сидел на посту управления, просунув голову  в
круглое отверстие, сделанное в башенной крыше. Это отверстие  было  защищено
стальным колпаком, похожим на шляпу. Три прорези в колпаке - одна впереди, а
две по сторонам - давали возможность командиру видеть поле сражения.
   Башня работала исправно, мягко и бесшумно поворачиваясь вправо или влево.
   Под железным  настилом  платформы,  скрываясь  в  глубине  бронированного
колодца, заглушенно гудели моторы. Из погребов и крюйт-камер,  расположенных
на самом дне судна, поднимались по элеваторам снаряды и заряды,  поглощаемые
зарядными камерами двух орудий. Лязгали, открываясь  и  закрываясь,  тяжелые
затворы.  Через  каждые  две  минуты,  рванув   воздух,   раздавался   залп,
сопровождаемый багровой вспышкой. После выстрела орудия откатывались  назад,
словно сами пугались того, что  сделали,  а  потом  под  действием  приборов
компрессора медленно возвращались на свои первоначальные места.
   Неожиданно перед амбразурами ярко вспыхнуло  пламя  и  раздался  страшный
грохот. Несколько человек в башне упали. Лейтенант Павлинов согнулся и долго
поддерживал руками  контуженную  голову,  словно  боялся,  что  она  у  него
отвалится. А когда осторожно повернулся назад, чтобы взглянуть  на  людей  и
окружающие предметы, то  на  его  чернобровом  лице  изобразилось  радостное
удивление, - он был жив.
   - Кроют нас, окаянные, почем зря, ваше благородие! -  крикнул  кто-то  из
орудийной прислуги.
   Но лейтенант Павлинов ничего не слышал. Из ушей у него показалась кровь -
лопнули обе барабанные перепонки. И все же, оставаясь  в  строю,  он  громко
спросил:
   - В порядке ли механизмы?
   Правый зарядник оказался испорченным, пустили в действие левый.
   Электрическая подача была повреждена, и снаряды начали поступать  вручную
по желобам. Когда снова хотели приступить  к  стрельбе,  раздался  тревожный
голос комендора Волкова:
   - Смотрите, что случилось!
   Дульная часть левого орудия была оторвана на порядочную длину. Но в башне
не знали, что оторванный кусок стали, в  полтонны  весом,  был  заброшен  на
верхний носовой мостик. При этом трое матросов на мостике были убиты.
   Грохоты раздавались  и  в  других  частях  корабля,  разрушалось  железо,
ломались поручни, разбивались шлюпки; на желтом фоне дымовых труб, как  язвы
оспы,   чернели   мелкие   дыры.   Внезапно   на   юте,   позади    кормовой
двенадцатидюймовой башни,  словно  бумага  под  ударом  кулака,  разорвалась
палуба. Из пробоины выбросилось пламя - загорелись каюты батарейной  палубы.
На восемьдесят первом шпангоуте, пронизав легкий борт, разорвался  снаряд  в
каюте N 20, где жил инженер  Васильев.  Двери  слетели  с  петель,  железные
переборки лопнули по швам. Кровать, шкаф, умывальник, книги, письменный стол
с чертежами, белье, одежда - все было уничтожено.
   Об этом,  прибежав  в  операционный  пункт,  доложил  инженеру  Васильеву
трюмный старшина Осип Федоров. Говорил он торопливо, приблизив свое усатое и
остроглазое лицо к уху начальника, и с таким  загадочным  видом,  как  будто
речь шла о каких-то подпольных делах.
   - Да, чертежи я напрасно не спрятал в более безопасное место,  -  как  бы
рассуждая с самим собою, сказал Васильев  и  сейчас  же  строго  спросил:  -
Большая пробоина?
   - Площадью будет около тридцати  квадратных  футов.  Был  пожар,  но  его
потушило само море - захлестывает в пробоину.  Теперь  вода  разливается  по
батарейной палубе.
   - Надо немедленно заделать пробоину! - распорядился Васильев.
   - Пробовали, да ничего не выходит. Ставил щиты и койки,  а  их  сразу  же
выбивает волнами. Может, утихнет бой, тогда что-нибудь сообразим.
   Федоров, словно вспомнив что-то, вдруг метнулся  по  коридору  в  судовую
мастерскую.
   Левой носовой шестидюймовой башней командовал лейтенант Славинский.
   Подбадривая своих подчиненных, он баском покрикивал:
   - Не робей, ребята! Наши дела идут хорошо...
   Вдруг где-то рядом раздался  взрыв.  Перед  амбразурами  широким  парусом
взвилось на мгновение пламя, озарив внутри башни все предметы. Что-то  мощно
треснуло, словно корабль развалился надвое. Люди, замкнутые тяжелой  броней,
задыхались от тошнотворных газов и в течение  нескольких  секунд  ничего  не
соображали. Оказалось, что взрывом снаряда пробило нижний носовой  мостик  и
две  палубы  -  верхнюю  и  спардечную.  Лейтенант  Славинский,  нагнувшись,
вопросительно окинул взглядом внутренность башни. Все  было  в  порядке.  Но
спустя  несколько  минут  разорвался  снаряд  против  башни,  вероятно  ниже
ватерлинии. Судно не пострадало, но поднятая  взрывом  волна  вздыбилась  на
высоту до пятидесяти футов и рухнула на корабль. Через орудийные  амбразуры,
через  прорези  колпаков,  через  горловину  крыши  для  выбрасывания  гильз
ворвалась в башню соленая вода. Она обдала людей с головы до ног  и  шумными
потоками хлынула по нориям  в  подбашенное  отделение,  в  бомбовый  погреб,
наводя панику на тех, кто находился несколькими этажами ниже. Чье сердце  не
дрогнуло в этот момент там, на дне судна, от леденящей  мысли,  что  корабль
тонет!
   Стрельба, на минуту прерванная, снова возобновилась.
   Когда  перенесли  огонь  на  неприятельский  крейсер  "Ивате",  лейтенант
Славинский  определил  расстояние  в  тридцать  кабельтовых.  Но   получился
недолет. Тогда увеличили угол возвышения.
   - Перелет! - крикнул башенный командир.
   Немного уменьшили расстояние, и спустя несколько  секунд  после  выстрела
раздался радостно повышенный голос:
   - Поражение! Так его! Наводи в боевую рубку! Ох!..
   Лейтенант Славинский вскрикнул и слетел с командной площадки.  На  лбу  у
него багровела круглая, как печать, ссадина, один  глаз  запорошило,  другой
выбило,   полное   веснушчатое   лицо,    обливаясь    кровью,    болезненно
передергивалось. Когда пришли носильщики, он, отправляясь  с  их  помощью  в
операционный пункт, обратился к артиллерийскому квартирмейстеру Цареву:
   - Командуй здесь за меня, а я отвоевал...
   Позднее в эту же башню попало  еще  несколько  снарядов.  Один  удар  был
настолько силен, что никто не мог  устоять  на  ногах.  Орудийная  прислуга,
разметанная силой газа, оцепенела от ужаса. На какой-то короткий  промежуток
времени  выключилось  из  сознания  правильное  представление  о  событии  и
показалось, что башня куда-то с грохотом проваливается.
   Опомнившись, люди увидели разбитые циферблаты, разбросанные  по  железной
платформе ящики с прицелами, изломанные комендорские сообщители, выскочившие
из кранцев снаряды, оборванные болты и звездообразные трещины в вертикальной
броне вращающейся части. Комендор Вольняков лежал на платформе без движения,
широко открыв глаза. Легко раненные бросились к нему:
   - Что с тобою, дружище? Ну, довольно валяться! Вставай!..
   Он был мертв, хотя на нем не нашли ни одной раны.
   - Башня вправо! Башня влево! - громко  начал  командовать  квартирмейстер
Царев.
   Но башня, перекошенная на катках,  с  разбитой  станиной  левого  орудия,
оказалась непоправимо испорченной. Здесь больше нечего было делать, и  люди,
перевязав раны, спустились вниз.
   Левая средняя шестидюймовая башня также  получила  повреждение.  Один  из
снарядов попал в вертикальную броню, другой разорвался на  крыше,  уничтожив
комендорский колпак. Человек, стоявший на подаче, свалился и  закружился  на
четвереньках, спрашивая:
   - Братцы, куда это мне попало?
   На спине у него, между плеч, в лохмотьях разорванного платья расплывалось
мокрое пятно. Лицо, добродушное и  жалкое,  быстро  синело.  Он  опрокинулся
навзничь и тут же скончался. Вместе с ним были  ранены  башенный  старший  и
один из комендоров: Дверь в башне заклинилась. Осталось из нее два выхода:
   либо вверх, через горловину  в  крыше,  либо  вниз,  в  погреба.  Обвалом
соседнего легкого борта была ограничена горизонтальная наводка башни.
   В одной из  шестидюймовых  башен  правого  борта  застрял  осколок  между
неподвижной частью и мамеринцем. Башня перестала вращаться. Чтобы  исправить
ее, комендорам во главе с мичманом Воробейчиком пришлось выйти наружу  через
броневую дверь. Горизонтальную наводку башни восстановили. Но  в  это  время
был убит один из комендоров, а мичман Воробейчик получил рану в мякоть ноги.
Он сел на палубу и,  перекосив  молодое  и  нежное,  как  у  девушки,  лицо,
завопил:
   - Носильщики!
   Прибежали двое матросов и уложили его на носилки. Он все время  стонал  и
говорил, что сейчас умрет. Его торопливо понесли в  операционный  пункт.  Но
когда приблизились к люку и начали спускаться с  верхней  палубы  по  трапу,
разорвался снаряд. Один из носильщиков был убит, другой - тяжело ранен.
   Мичман Воробейчик вскочил и  теперь  уже  без  посторонней  помощи,  дико
взвизгивая, помчался в низ судна. На пути он столкнулся с писарем  Егоровым,
чуть не сшиб его с ног и полетел дальше. Метался он и в операционном пункте,
топча тяжело раненных, пока его не схватили санитары.
   Опускаясь на палубу, он заскулил:
   - Ой, умираю!..
   В башню, которой командовал мичман Воробейчик, в скором времени попал еще
один снаряд крупного калибра и окончательно вывел  ее  из  строя.  Несколько
человек из прислуги были  ранены,  Их  доставили  в  операционный  пункт,  а
здоровых перевели к другим орудиям.
   Много раз возникали пожары, но с  ними  самоотверженно  боролся  пожарный
дивизион под начальством мичмана Карпова.
   Были попадания и в боевую  рубку.  Находившиеся  там  люди  оставались  в
целости, пока не разорвался снаряд крупного калибра с левого  края  броневой
крыши. Через прорези проникли в  боевую  рубку  осколки,  разбив  дальномер,
уничтожив боевые указатели и смяв переговорные трубы. Центральное управление
артиллерией  было  нарушено,  и  старший  артиллерист,   лейтенант   Шамшев,
распорядился, чтобы орудия переходили на групповой  огонь.  В  боевой  рубке
пострадали почти все. Лейтенант Вредный с небольшой поверхностной  раной  на
левом плече ушел в перевязочный пункт. Туда же  матросы  отвели  и  младшего
штурмана, лейтенанта Ларионова, тяжело раненного в лоб и шею.
   Остальные офицеры, а также сигнальщики, рулевые, ординарцы,  телефонисты,
задетые в той или иной степени осколками, остались в строю. Во время  похода
командир судна,  капитан  1-го  ранга  Юнг,  часто  получавший  выговоры  от
командующего эскадрой,  проявлял  большую  нервность  и  горячность.  Многие
думали, что при встрече с японцами он  растеряется.  Вопреки  ожиданиям,  он
держался спокойно и не покидал своего поста, несмотря на то,  что  имел  уже
повязку на рассеченной голове. Он хорошо понимал, что наше  дело  безнадежно
проиграно и что каждая секунда может стать роковой для всего экипажа.
   Недаром на лице командира потух обычный  румянец,  синие  глаза  налились
тоской, словно он прощался с жизнью. И все же этот пожилой и опрятно  одетый
холостяк, не забывший побриться даже в такое утро,  когда  мы  были  открыты
японцами, держал голову прямо, как бы бросая вызов смерти. Рядом с ним стоял
старший офицер, капитан 2-го ранга Сидоров, озадаченно хмурил густые брови и
часто вытирал носовым платком седоусое лицо, размазывая кровь. Был  ранен  и
лейтенант Шамшев. К трем  часам  в  боевой  рубке  остался  невредимым  лишь
старший штурман, лейтенант Саткевич.
   В это время в грохоте взрывов, в кровавых вспышках  пламень,  в  огромных
обрушивающихся на кораблях столбах воды никто не знал, что будет с ним через
мгновение.
   Боцман Воеводин, тушивший пожар в малярном помещении, направился к корме.
   Навстречу ему, пригибаясь, словно стараясь быть ниже ростом, быстро шагал
по верхней палубе минер Вася-Дрозд. Одной рукой он прикрывал  голову,  будто
защищая  ее  от  пролетавших  в  воздухе  снарядов,  а  другой  -  энергично
размахивал. Куда и зачем он торопился, этот худой длинноногий мечтатель?
   Взглянув в ту сторону, откуда сверкали молнии неприятельских кораблей, он
вдруг остановился как бы в нерешительности. В этот  момент  упругим  толчком
опрокинуло боцмана. Вскочив, Воеводин увидел, как на шканцах в клубах бурого
дыма кто-то кувыркается, словно играет медвежонок.  А  когда  ветер  развеял
дым, боцману показалось, что он сошел с ума. Вася-Дрозд,  в  одно  мгновение
уменьшившийся  ростом  в  два  раза,  отчаянно   боролся   со   смертью.   С
помутившимися глазами на искривленном лице, он вскакивал на  свои  короткие,
оставшиеся от ног красные обрубки и, судорожно хватаясь за  воздух,  пытался
куда-то бежать, но тут же падал в лужу собственной крови.
   - Братцы мои!..  Броненосец  в  облака  летит!..  Броненосец  летит!..  -
неистово кричал он.
   Потом начал кататься по  расщепленной  палубе,  разражаясь  не  то  диким
хохотом, не то истерическими рыданиями. Неожиданно Вася замолчал и  перестал
кататься. Короткое туловище его задергалось в предсмертной агонии.
   Только теперь Воеводин опомнился и, сорвавшись с места, бросился прочь, к
ближайшему люку.

   6. 38 ВЫМПЕЛОВ БЕЗ ВЛАСТИ
   С  приближением  главных  неприятельских   сил   флагманский   броненосец
"Суворов" приготовился к  сражению.  Пробили  боевую  тревогу.  Командование
броненосцем и всей эскадрой перешло в боевую рубку.
   Если весь корабль рассматривать как живой организм, то боевая рубка и  по
своей форме и по той роли, какую она должна выполнять во  время  боя,  имеет
некоторое сходство  с  человеческой  головой.  Это  -  цилиндрическая  башня
размером сажени полторы в диаметре. Она сделана из броневых  плит  в  десять
дюймов толщиной. Сверху  защищена  броневою  грибовидною  крышей.  В  стенах
рубки, на уровне  глаз  стоящего  человека,  имеются  узкие  прорези,  через
которые можно наблюдать за всем окружающим. С задней стороны в цилиндр рубки
сделан вход без дверей, а против него на расстоянии одного  шага  поставлена
толстая броневая плита прямоугольной  формы.  Боевая  рубка  расположена  на
переднем нижнем мостике, и от нее почти до самого днища корабля  вертикально
идет цилиндрическая броневая труба. По ней, пользуясь скобяным трапом, можно
спуститься в центральный пост. В боевой рубке находится целый ряд приборов и
приспособлений для управления кораблем:
   машинный телеграф,  штурвал,  компас,  штурманский  столик,  переговорные
трубы и телефоны, соединяющие со всеми отделениями судна. На стенах сверкают
стеклом и начищенной медью циферблаты, от которых, как  нервы  из  головного
мозга, протянулись электрические провода в башни, в казематы,  в  батарейную
палубу к таким же циферблатам; различные  стрелки  на  них,  передвигаясь  с
помощью тока, показывают сигналы о начале или  прекращении  стрельбы,  номер
неприятельского судна, в какой комендоры должны стрелять, установку  прицела
и род снарядов, какие должны употребить в дело.
   Центральный пост - это та же боевая рубка, но  только  находится  она  на
несколько этажей ниже. В нем имеются те же приборы, и  так  же  он  соединен
посредством телефона и переговорных труб со всеми частями корабля.  Если  на
мостике все будет разрушено, то управление корабля переносится в центральный
пост.
   Боевая рубка - это мозг корабля. А  при  наличии  адмирала  она  является
центром управления всей эскадры. Отсюда исходят все приказы во время боя.
   В боевой  рубке  флагманского  броненосца  "Князь  Суворов",  за  которым
следовали все остальные корабли,  стало  до  того  тесно,  что  трудно  было
двигаться. Сюда вместе с адмиралом Рожественским собрались и чины его штаба:
флаг-капитан  капитан  1-го  ранга   Клапье-де-Колонг,   два   флаг-офицера,
флагманские специалисты - минер, артиллерист, штурман и два личных ординарца
для исполнения поручений командующего. Здесь же находились и  судовые  чины:
командир судна капитан 1-го ранга  Игнациус,  старший  артиллерист,  старший
штурман, ревизор и вахтенный начальник.  На  рулевом  штурвале  стояли  двое
рулевых, у телефонов и  переговорных  труб,  ожидая  приказания,  вытянулись
нижние чины, к левому  дальномеру  прильнул  глазами  дальномерщик,  измеряя
расстояние до неприятеля,  а  в  проходе  застыли  сигнальщики  и  посыльные
командира.
   Наши боевые рубки не  были  усовершенствованы.  Поэтому  такое  скопление
командного состава в одном пункте корабля  уже  само  по  себе  представляло
чрезвычайную опасность. В бою под Порт-Артуром 28 июля 1904 года то же самое
было на броненосце "Цесаревич", и этот же  урок  показал,  какому  огромному
риску подвергается эскадра при такой организации командования.
   Один большой снаряд, попавший в  свес  крыши  боевой  рубки,  погубил  на
"Цесаревиче" все дело. Командующий эскадрой,  адмирал  Витгефт  и  некоторые
чины его штаба оказались убитыми. Флагманский корабль, никем не управляемый,
привел в расстройство всю эскадру, что  явилось  причиной  бегства  судов  в
разные стороны и возвращения шести кораблей в Артур на явную смерть.
   Но  Рожественский  не  пожелал  отступить  от  традиционного  шаблона   в
организации командования огромной эскадрой. Он не захотел перенести флаг  на
быстроходный крейсер, а остался на броненосце во главе  колонны.  Между  тем
вопрос командования в Цусимском сражении был  особенно  важным  для  русской
эскадры. Она была совершенно не подготовлена  к  самостоятельным  действиям.
Все  полагались  только   на   адмирала   Рожественского,   который   создал
исключительную  централизацию  управления.  Перед  боем  он  не  поставил  в
известность о своих планах даже ближайших помощников - младших флагманов, не
говоря уже  о  судовых  командирах,  которые  шли  за  ним,  как  слепые  за
поводырем. Он воспитал  свою  эскадру  в  убеждении,  что  только  одна  его
непреклонная воля соединяет в одно целое все скопище  разнотипных  кораблей,
входящих в состав 2-й эскадры.
   Приближался час грозного испытания.
   Броненосец "Суворов" шел девятиузловым ходом,  погруженный  в  безмолвие,
словно на всех его палубах, в машинах и в башнях никого не осталось в живых.
И в боевой рубке говорили мало. Все находились в том  напряженном  ожидании,
когда люди стараются сдерживать даже свое дыхание.
   Адмирал, крупный и тяжелый, с  проседью  в  круглой  бородке,  следил  за
противником, не отрываясь от бинокля. Он был слишком  высок,  поэтому  чтобы
смотреть через прорези, ему приходилось расставлять ноги и  сгибать  широкую
спину. Через ворот его тужурки переваливался нарост шейного мяса.  По  своей
постоянной привычке он двигал челюстями, отчего каменное лицо его  несколько
оживлялось, но в то же время это еще больше внушало страх другим.
   Стрелка  на  часах  показывала  сорок   восемь   минут   второго,   когда
флаг-капитан Клапье-де-Колонг, этот  задерганный  и  запуганный  аристократ,
робко заявил:
   - Ваше превосходительство, "Микаса" поворачивает в нашу сторону.
   Рожественский ответил хрипловато, словно у него пересохло во рту:
   -  Вижу.  Делает  последовательный  поворот.  Очевидно,  хочет  лечь   на
параллельный с нами курс.
   И тут же распорядился:
   - Поднять сигнал:  "Бить  по  головному"!  Сделать  пристрелку  из  левой
носовой шестидюймовой пушки!
   Прошла  еще  одна  минута,  прежде  чем  адмирал  Того  сделал  на  своем
броненосце "Микаса" полный поворот на шестнадцать румбов.  Выстрел  по  нему
раздался с тридцати двух кабельтовых. Снаряд  сделал  перелет.  Другие  наши
суда тоже открыли огонь. Но эффект  сосредоточения  артиллерийской  стрельбы
сразу же получился отрицательный. Всплески снарядов разных кораблей путались
друг с другом. Около "Микаса" море кипело от поднимавшихся столбов воды.  Но
ни один корабль  не  мог  отличить  своих  всплесков  от  чужих  и  не  имел
возможности корректировать свою стрельбу.
   Неприятель стал отвечать двумя минутами позже.