шла в себя. Завтра же все будет в порядке. А  во  Владивосток  "Олдгамия"
придет выкрашенной и чистенькой, как именинница.
   Командир пригрозил боцману взысканием, если он не подтянет команду.
   - Есть, ваше благородие!
   Но и после этого упрямый боцман продолжал все делать  по-своему.  У  него
были свои расчеты - не мучить преждевременно матросов.  Их  энергия  и  сила
могут пригодиться для более ответственных моментов, какие в дальнем плавании
выпадают на долю моряков.
   На следующий день, прежде чем свистать команду на уборку, боцман появился
на мостике. Но офицерам было не до него. Прислушиваясь к  их  разговору,  он
понял, что авралу не бывать.
   Лейман, показывая на море, обратился к командиру:
   - Андрей Сергеевич! Что-то температура воды начала резко падать,  и  цвет
ее на глазах меняется. А посмотрите, как заволакивается горизонт.
   Трегубов окинул взглядом свинцовую муть начинающего волноваться  моря  и,
повернувшись к своему помощнику, поспешно заговорил:
   - Вот, вот, я этого ждал. Значит, мы  находимся  недалеко  от  Курильских
островов. Течение проливов сказывается. Это и есть то,  о  чем  предупреждал
меня флагманский штурман полковник Филипповский.
   Командир перевел взгляд на прапорщика Потапова:
   - Теперь внимательнее следите за изменением цвета воды и  чаще  измеряйте
температуру. Старайтесь иметь обсервацию. По  счислению  мы  будем  выбирать
пролив Фриза или Буссоля.
   Старший офицер Лейман увидел боцмана и, сойдя с ним на палубу, приветливо
заговорил:
   - Вот что, голубчик. Предупреди, чтобы все люди были на своих местах.
   Накажи впередсмотрящему -  пусть  не  зевает.  Приближаемся  к  проливам.
Погода портится, всем будет жарко.
   На мостике остались Трегубов, Потапов и рулевой Рекстен. Они  с  тревогой
смотрели на  надвигающуюся  с  горизонта  мутную  завесу.  Туман,  наплывая,
сокращал  видимость,  дневной  свет  заметно  тускнел.  Вода  из   синеватой
становилась мутно свинцовой, температура  ее  упала  до  шести  градусов  по
Реомюру.
   Ночью тревога среди людей усилилась; нашел  густой  туман,  и  стало  еще
холоднее, как будто корабль приближался к  границам  заполярья.  Офицеры  не
спали. Утром 19 мая они собрались на мостике, с удивлением разглядывали друг
друга. Бессонные лица их были землисто-бледны, веки припухли, и глаза  стали
какими-то слюдяными, бесцветными, словно выеденными за ночь туманом.
   Старший офицер стоял перед командиром на  расстоянии  протянутой  руки  и
все-таки плохо его видел. Он говорил:
   - Вот мы и в полосе вечных туманов, Андрей Сергеевич. Теперь  пойдем  без
обсервации. Для определения своего места мы можем  руководствоваться  только
компасом, лагом, принимая в расчет  еще  местное  течение.  Сейчас  же  надо
решить, каким проливом мы пойдем - Фриза или Буссоля?
   Командир надвинулся всей своей высокой фигурой на  Леймана,  чтобы  лучше
его разглядеть в тумане, и сказал:
   - Полковник Филипповский наказывал: куда  ближе,  туда  и  идите.  А  нам
сейчас по счислению пролив Фриза ближе, чем Буссоля. И ошибки будет меньше.
   Распорядитесь взять курс на два градуса правее.
   Прошла еще ночь. В четыре часа  утра  по  счислению  корабль  должен  был
находиться на широте 42ё58' нордовой  и  долгой  143ё32'  остовой.  Командир
Трегубов был уверен, что приблизился к проливу Фриза между островами Уруп  и
Итуруп Курильской гряды. Он распорядился лечь на курс норд-вест 17ё,  сделав
общую поправку пять градусов. Туман густел. Людям с мостика ничего  не  было
видно вокруг,  кроме  серой  волнующейся  мглы.  Носовая  и  кормовая  части
корабля, окутанные туманом, пропали с глаз словно растаяли.
   Казалось, что от всего судна остался только один мостик с тремя людьми  и
плывет он с ними в таинственную неизвестность. Командир,  старший  офицер  и
рулевой походили теперь больше на воздухоплавателей, чем на моряков, и будто
находились они не на мостике, а в гондоле  воздушного  шара,  пробивающегося
высоко над морем сквозь толщу густых  облаков.  Командир  то  поднимался  на
цыпочках, как это бывает  с  человеком,  который  ловчится  взглянуть  из-за
простенка, то приседал на  корточки,  стараясь  хоть  что-нибудь  разглядеть
впереди, но серая, заволакивающая пелена была непроницаема. Такого густого и
постоянного тумана нельзя больше встретить нигде на всем  земном  шаре.  Это
феноменальное явление  природы  объясняется  тем,  что  у  Курильской  гряды
сталкиваются два течения: теплое со  стороны  Японии,  холодное  со  стороны
Охотского моря.
   Если бы посмотреть на пароход со стороны, то он показался  бы  блуждающим
призраком. В этом месиве водяных паров не было видно людей, и  не  слышались
их голоса. На верхней палубе было мертво.
   Командир, желая проверить, находится ли вперед смотрящий на своем  посту,
завопил словно от боли на отчаянно высотой ноте:
   - На баке!
   - Есть на баке, ваше благородие! - глухо послышалось в  ответ  с  носовой
палубы.
   - Не зевать! Зорко смотреть вперед.
   - Стараюсь, ваше благородие! А только ничего разглядеть невозможно. Такой
густой туман, точно в мыльную пену окунулись.
   Впередсмотрящий матрос находился на самом носу судна, но,  казалось,  что
он перекликается с командиром из бездны.
   Временами, чтобы по глубине определить свое  место,  стопорили  машину  и
бросали  дип-лот,  выпуская  его  до  ста  сажен.  Морское  дно   оставалось
недостигаемым. И лишь около восьми часов утра достали  глубину  -  пятьдесят
сажен. Уменьшили ход до малого. Начали давать свистки в надежде услышать эхо
от берегов. Со стороны левого крамбола послышался отзвук, точно откликнулось
другое судно. Это означало, что в этом направлении находится какая-то скала,
отражающая звук свистков. Командир  приказал  взять  курс  правее  на  шесть
градусов. Дали опять свистки, и эхо стало отходить  к  левому  траверзу.  Но
странно было, что вместе с этим начала уменьшаться  глубина  и  зыбь.  Подул
ветер, однако тумана он разогнать не мог. Только на короткое время в разрыве
мглы показалось тусклое светящееся пятно вместо солнца. В этот момент моряки
увидели над кораблем буревестников и чаек.
   Они реяли низко,  а  это  служило  признаком  близости  берегов.  Но  так
продолжалось  недолго.  Снова  накатился  вал  тумана,  и   совсем   пропала
какая-либо видимость. На мостике, где сошлись  три  строевых  прапорщика,  с
каждой  минутой  нарастала  тревога.  Их  очень  беспокоили  свистки  своего
парохода. - вдруг услышат японцы, которые, наверно, блокируют проливы.
   Лучше бы пройти бесшумно, но, с другой стороны, была  опасность  налететь
на скалы. Свистки продолжались, и эхо на них откликалось уже со всех сторон.
   Было такое впечатление, как  будто  "Олдгамия"  окружена  неприятельскими
судами.
   Офицеры нервничали.
   Но вот от лотовых стали доноситься  на  мостик  утешительные  возгласы  о
результатах промера глубины моря:
   - Шестьдесят!
   - Восемьдесят!
   - Проносит!
   Командир снял фуражку, погладил самого себя по темно-русым  волосам,  как
гладят мальчика по голове за  хорошее  поведение  или  сообразительность,  и
набожно перекрестился. Обернувшись к повеселевшим офицерам, он  спокойно,  с
облегченным вздохом промолвил:
   - Слава тебе, господи. Кажется,  проскочили  в  Охотское  море  Он  надел
фуражку и уверенным голосом скомандовал в машину:
   - Полный вперед!
   Сильнее заработали машины, и оживились люди на мостике. А старший  офицер
Лейман, стоящий с командиром, даже пошутил:
   - Ну вот, Андрей Сергеевич, как хорошо все кончилось!  Выходит,  что  зря
волновались. Не так страшен черт, как его малюют  Но  тут,  резко  перебивая
шутки Леймана, раздался тревожный возглас впередсмотрящего:
   - По носу слышу буруны! Сильно шумит!
   От этих слов  люди  на  мостике  оцепенели,  затем  командир,  разражаясь
руганью, приказал дать полный ход назад и  положить  лево  руля.  Пока  этот
приказ выполнялся, пароход продолжал идти вперед, навстречу своей гибели.
   Как ни густ был туман, но и офицеры с  мостика  могли  теперь  разглядеть
пенящиеся буруны. Явственно доносились  шумные  всплески  волн,  бившихся  в
камнях. И тут же люди пошатнулись  от  толчка,  судно  заскрежетало  днищем,
проползая по шершавому каменистому грунту, и остановилось.
   - Полный назад!  -  продолжал  кричать  командир  в  машину  Но  корабль,
накренившись на правый борт и приподняв  нос,  не  повиновался  воли  людей.
После некоторого замешательства, во время которого люди беспомощно  метались
по судну, были приняты меры для спасения "Олдгамии".
   Для осадки  кормы  начали  наполнять  балластную  цистерну  водой  и  для
облегчения носа  -  выкидывать  за  борт  деревянный  ящики  с  керосиновыми
банками. В сторону кормы завезли два верпа - в тридцать и восемьдесят пудов,
потом их выбирали лебедкой, и одновременно  работала  машина,  давая  полный
задний ход. Но "Олдгамия" не двигалась с места.
   К полудню туман  поредел.  Слева  обозначились  скалы,  покрытые  снегом,
возвышаясь  перед  судном,  точно  белые  чудовища.  Некоторые  вершины  гор
достигали высоты более версты над  уровнем  моря.  Подножья  утесов  заросли
кустарниками. Людям хотелось  скорее  освободить  корабль  из  этой  мрачной
западни, и они без понукания старательно работали. В этом тяжелом аврале бок
о бок с матросами трудились и офицеры и даже сам командир. Была надежда, что
в четыре часа вечера полный прилив воды приподнимет судно, и его легче будет
снять с мели.
   Но надежда  эта  не  оправдалась.  Во  всю  силу  заработала  машина.  От
напряжения корабль дрожал бортами, словно  сам  сознавал  весь  ужас  своего
положения и стремился сорваться с зацепы. Не помог и прилив. Люди поужинали,
немного отдохнули  и  опять  взялись  за  работу.  Она  не  прекращалась  до
полуночи. Было уже выброшено за борт  около  пятнадцати  тысяч  ящиков.  Они
разбивались о камни и, освобожденные от укупорки,  белые  жестяные  банки  с
керосином плясали на бурунах. А через борта продолжали  еще  лететь  в  воду
ящики. Моряки до того с ними измотались, что уже  двоим  не  под  силу  было
поднять один ящик. Пришлось аврал прекратить. Выпили по чарке рому,  и  все,
не раздеваясь, разлеглись где попало и крепко заснули.
   В эту ночь остовой зыбью закинуло корму "Олдгамии" ближе к берегу.
   Подводной частью корабль  толкался  о  камни.  Люди  снова  принялись  за
спасение судна, облегчая все четыре трюма от груза. К четырем часам вечера с
большим трудом завезли  становой  якорь.  Заработала  лебедка,  машине  дали
задний ход. Но якорь сползал, а если и забирал грунт, то рвались перлиня.
   "Олдгамия"  точно  присохла  к  морскому  дну.  С  наступающей   темнотой
увеличилась зыбь. Днище корабля где-то проломилось, и  в  льялах  показалась
вода. Помпы не  успевали  ее  откачивать.  Она  начала  заливать  кочегарные
отделения и  главную  машину.  Во  избежание  взрыва  командир  распорядился
выпустить пары из котлов. Оставаться на  судне  было  опасно.  Спустили  две
четырехвесельные шлюпки и два спасательных  бота.  Люди,  захватив  с  собою
самое необходимое, перебрались на них. Но куда и  как  можно  было  пристать
ночью и в такую скверную погоду? Боты и шлюпки  поставили  между  берегом  и
кораблем, закрепившись за его борт, и стали ждать утра. Здесь,  под  защитой
корпуса корабля, меньше было ветра и зыби. И все же морякам было не до  сна.
Летели на них брызги и давил мрак, густой и непроницаемый, как черная стена.
За другим бортом, словно страдая  от  бессонницы,  ворочался  и  тяжко  охал
океан. А со стороны берега доносился рокот разбивающегося  о  камни  прибоя.
Чудилось, что кто-то необыкновенно сильный,  обезумев  от  ярости,  пытается
опрокинуть скалы в глубину вод.
   Оба бота стояли рядом, но с того и другого люди не видели друг друга.
   Только слышались изредка их голоса, усиленные, чтобы  перекричать  бурный
мрак. Чей-то бас прохрипел:
   - Эй, на боте! Как поживаете?
   С другого бота ответили:
   - Живем, хлеб жуем и думаем о горячих пирогах.
   Послышался знакомый голос машиниста Кучеренко:
   - Днем и то ничего не разберешь.  Такие  густые  туманы,  как  будто  они
сошлись сюда со всех сторон. А сейчас точно в сырое чертово логово попали.
   - Вот и  вспомнишь  свой  корабль,  как  родной  дом,  -  вставил  матрос
Леконцев.
   Забрезжил рассвет, мутный и пасмурный, но туман  заметно  рассеивался.  И
вдруг с палубы корабля раздалось протяжное пение петуха, оставленного там на
ночь в клетке вместе  с  курицей.  Ни  высокие  широты  севера,  ни  влияние
природных  стихий  не  могли  нарушить  инстинктивных  повадок  этой  чуткой
домашней птицы. Неутомимые летуны-чайки снизились к  воде  и  закружились  с
криками у самого бота, как бы  желая  разглядеть  голосистого  певуна,  быть
может впервые услышанного ими в этих диких местах. А петух еще несколько раз
повторил свой задорный салют туманному утру на море. Пение петуха  напомнило
людям о далекой родине, вызвало прилив силы и жажду жизни, за которую им еще
предстояла трудная борьба. Они быстро, начали подниматься на палубу.
   "Олдгамия" за ночь прогнулась срединой  корпуса.  У  командира  сложилось
впечатление, что она может разломаться пополам. Он торопил  боцмана.  Доски,
консервы, котлы, разная посуда, мука, ящики с галетами, клетка с  петухом  и
курицей и все, что могло пригодиться для временной  жизни  на  новом  месте,
старались увезти с собой на берег. Два бота и шлюпка долго  искали  удобного
пристанища и остановились за километр от  корабля,  но  и  здесь  подойти  к
берегу мешали отмели и камни. Матросы по пояс сходили в воду и,  окатываемые
бурунами и прибоем, тащили захваченное  добро  на  себе.  Только  к  полудню
закончилась переправа на неизвестный остров.
   Командир и три матроса остались на судне. Трегубов приказал  Кузьменко  и
Кошелеву зажечь керосин в двух трюмах  на  корме,  а,  Леконцев,  как  самый
смелый и расторопный человек, то же самое должен был сделать в двух  носовых
трюмах, эти люди рисковали своими жизнями. Под ними находилось около трехсот
тысяч пудов горючего груза. Матросы разошлись. Прошло  несколько  минут.  Не
видя признаков поджога, командир от нетерпения, громко закричал:
   - Скоро ли? Море, что ли, поджигаете?
   Наконец все четыре люка задымились. Матросы прибежали к  штормтрапу.  Они
посторонились, чтобы пропустить командира, но  тот,  подтолкнув  их  вперед,
последним спустился в ожидавшую шлюпку. Едва она успела отчалить  от  борта,
как внутри судна что-то с грохотом загудело. В ту же секунду  над  кораблем,
как парус, встала красная высокая стена и от порыва ветра повалилась вниз.
   Пламя, вытянувшись, метнулось к шлюпке. Казалось, огненный удав  хлестнул
хвостом сидящих в ней людей. Их обдало жаром, опалив брови и усы.
   - Навались! - во всю силу легких скомандовал командир гребцам.
   В следующее мгновение ветер подхватил пламя  вверх,  и  шлюпка  вышла  из
опасности. С каждой  секундой  огонь  на  судне  бушевал  яростнее,  и  даже
хлынувший ливень не мог подавить силу пожара. В его свете дождь  походил  на
низвергавшиеся с неба струи расплавленного серебра. Взрывы керосиновых банок
усилились, и это было похоже на то, как будто незримый противник  стрелял  в
"Олдгамию".
   Моряки зажили береговой жизнью.
   Первую ночь провели, греясь у костра и прикрываясь от дождя брезентами. И
все же люди успели отдохнуть, собраться с  силами.  Рано  утром,  словно  по
команде, поднялся весь отряд в сорок один  человек.  Проголодавшись,  первым
делом принялись за завтрак: ели мясные и  овощные  консервы  и  пили  чай  с
английским вареньем. Только теперь можно было  оглядеться  кругом.  Куда  их
занесло? Природа  поражала  своей  суровостью,  отвесные  утесы,  изрезанные
берега, скалистые горы в снегу, мелкие кустарники в  долинах,  буруны  среди
камней, мглистые дали океана. Неумолчно шумели соленые  воды,  разбиваясь  о
рифы. Тучами носились чайки разных пород,  то  замолкая,  то  вдруг  издавая
такие дребезжаще-визгливые выкрики, словно среди пернатого царства произошло
какое-то необычайное событие. Но больше всего удивляло людей  скопище  тысяч
каких-то птиц на отвесной скале маленького острова. Эти птицы сидели  молча,
копошились, некоторые из них по утиному ковыляли к краю  каменной  стены  и,
падая, расправляли крылья. Но на воде они  легко  плавали  и  ловко  ныряли.
Необычайное зрелище представлял собою берег моря против лагеря - весь он был
загроможден грудами ящиков и белых жестяных банок  с  Керосином,  досками  и
разными деревянными вещами. Все это было выброшено, как  балласт,  во  время
разгрузочного аврала и затем волнами прибито к острову. На берегу валялись и
мертвые птицы с опаленными перьями. Очевидно, ночью  они  попадали  в  пламя
пожара и, задыхаясь, падали в воду. "Олдгамия" все  еще  продолжала  гореть,
поднимая огненные языки до ста футов высотой, и от  нее  расплывались  клубы
черного дыма, смешиваясь с туманом и сак бы образуя грозовые тучи,  нависшие
над морем.
   По распоряжению командира матросы принялись за оборудование лагеря. Доски
и брезенты, снятые с парохода,  пошли  на  постройку  палаток.  Приступив  к
работе, люди обнаружили, что они захватили с собою из кочегарки  лопаты,  но
топор  и  пилу  из  плотницкой  второпях  взять  никто  не  догадался.   Эти
инструменты пришлось заменить ножами, что значительно затрудняло дело.
   Однако к вечеру на диком месте лагерь принял благоустроенный вид:  стояли
недалеко друг от  друга  две  палатки,  одну  из  них,  офицерскую,  назвали
"кают-компанией", а другую, матросскую, "кубриком"; вырытая под  продуктовый
склад яма называлась  по-корабельному  "ахтерлюком";  сделанное  в  пригорке
углубление с отверстием для дымохода гордо именовалось  "камбузом".  Главное
богатство лагеря заключалось в огромном запасе топлива: с  берега  натаскали
множество ящиков и банок с керосином - пригодятся для разжигания костров.
   Командир и здесь поддерживал  порядок  и  дисциплину.  По  утрам  старший
офицер Лейман выстраивал команду во  фронт.  Трегубов  выходил  из  палатки,
принимал рапорт от своего помощника и важно,  как  на  судне,  здоровался  с
матросами.
   Некоторые из них слышали, как он наказывал своему помощнику:
   -  Прошу  вас  держать  нижних  чинов  в  строгости.  Я  ни   при   каких
обстоятельствах не допущу распущенности.  Если  кто  нарушает  дисциплину  -
доложите мне. Я найду меры воздействия на виновных.
   Старший офицер Лейман слабо возражал:
   - По-моему, команда у нас отличная. И мне кажется, нет  надобности  очень
подтягивать ее. Здесь все стараются сами для себя.
   - Я не говорю, что матросы у нас плохи, но они хороши, пока  держишь  над
ними кулак наготове. Нужно, чтобы каждый из них на  каждом  шагу  чувствовал
власть офицера, как чувствует лошадь узду своего хозяина.
   Три дня стоял туман. За это время люди ничего не предпринимали  и  только
пили, ели и спали. Посменно, днем и ночью, дежурил  часовой,  охраняя  покой
лагеря и следя за мутным горизонтом - не появится ли какое-нибудь судно.
   Петух, привязанный на длинном шнуре к колышку,  встречал  каждый  рассвет
голосистым пением. Это доставляло  тоскующим  морякам  большую  радость.  Но
наступило такое утро, когда никто не  услышал  его  голоса.  Оказалось,  что
ночью он был похищен лисою.  Ей  тоже  отомстили  матросы  -  унесли  у  нее
лисенят. Три ночи подряд она приходила к лагерю и тихим лаем и повизгиванием
манила своих детей из человеческого плена.
   Офицеры  продолжали  гадать,  куда  они  попали.  Командир  уверял,   что
"Олдгамия" наткнулась на остров Итуруп. Но каково было его удивление,  когда
25 мая рассеялся туман и по солнцу удалось наконец  определить  свое  место:
широта 45ё55' нордовая и долгота 150ё восточная. А  это  означало,  что  они
попали на более северный остров  -  Уруп,  отделяющийся  от  предполагаемого
проливом Фриза. Командир объя