ишком часто  склонялись  над
разложенной на  столе  морской  картой,  однако  руководствоваться  ею  было
трудно. Старший штурман, щеголеватый лейтенант, беспомощно  разводя  руками,
ворчал:
   - Ну какая польза от этой карты? Почти всюду обозначены случайно открытые
банки и подводные рифы. Но это еще было  бы  полгоря.  Хуже,  что  постоянно
встречаешь надписи с предупреждением о недостоверных местах.
   Помощник его, с буграстым носом мичман, посоветовал:
   - Нам нужно держаться на кильватерной струе предыдущего корабля. Если  он
не наткнется на мель, то и мы благополучно пройдем. В  противном  случае  мы
успеем застопорить машины, дать ход назад или свернуть в сторону.
   На штурвале стоял лучший рулевой-старший унтер-офицер.  Сомнение  в  том,
что ничего не случится, длилось до рассвета.
   Офицеры с жадностью читали иностранные газеты, которые  добыли  во  время
стоянки у Сан-Мари. Газеты эти не прошли через  чистилище  русской  цензуры,
поэтому из них можно было узнать и о войне и о настроениях в России.
   Сегодня мне удалось побеседовать с инженером Васильевым, вернее, я только
слушал и лишь изредка задавал вопрос, а он говорил:
   - Судя по английским газетам, в России  наблюдаются  признаки  не  совсем
обычные. На войне мы терпим одно  поражение  за  другим.  Это  привело  наше
правительство к растерянности. Вы помните капитана 2-го ранга Кладо?
   - Очень хорошо знаю. Он из Виго отправился в Россию в связи с  "гулльским
инцидентом". Говорят, будет экспертом выступать в какой-то комиссии.
   -  Вот-вот;  Этот  человек   напечатал   в   "Новом   времени"   какую-то
разоблачительную статью о нашей эскадре. За это его посадили на  гауптвахту.
Но потом, под влиянием общественного мнения,  правительство  освободило  его
из-под ареста до срока. Небывалый в России случай!
   Общественное мнение начинает играть роль!  А  другая  новость  еще  более
интересная: правительство начинает заигрывать со своими верноподданными.
   Были призваны представители от земств. Им даны какие-то смутные  обещания
насчет будущих реформ. К сожалению,  эти  представители  ведут  себя  жалко,
трусливо, без надлежащего напора на власть.  По-видимому,  они  сами  боятся
нарастающих событий. Но независимо от них над страной  продолжают  сгущаться
грозовые тучи.
   - Вы думаете?-спросил я, воззрившись на Васильева, как голодный на хлеб.
   - Это так же верно, как верно то, что мы с вами сидим  у  меня  в  каюте.
Если уж в "Новом времени" печатают такую статью, за которую арестовывают  ее
автора, то какие же могут быть сомнения? Английские газеты сообщают еще, что
среди черноморских моряков были какие-то волнения. Интересно бы узнать,  что
теперь происходит внутри нашей страны,  когда  докатились  до  нее  страшные
вести о гибели первой эскадры и падении Порт-Артура? Мне кажется, что столпы
отечества еще больше потеряли головы.
   - Васильев,  разговаривая,  перебирал  английские  газеты.  У  него  была
привычка что-нибудь вертеть в руках.  Случайно  взгляд  его  остановился  на
статье, заголовок которой был подчеркнут красным карандашом.
   - Кстати, в английских газетах есть подробные данные о  гибели  Артурской
эскадры. Оказывается, наши моряки сами потопили свои корабли  на  внутреннем
рейде. Но как потопили! Верхние палубы  остались  наружи.  Очевидно,  что-то
умопомрачительное произошло, что не нашли более глубокого места в море.
   Все эти суда могут быть подняты, и  они  станут  добычей  японцев.  Может
быть, даже пойдут против нас воевать. Только один  броненосец  "Севастополь"
под командой капитана 1-го ранга фон Эссена решил погибнуть в бою. Он  вышел
на внешний рейд, где выдержал отчаянные атаки миноносцев.  Но  недолго  нему
пришлось оказывать сопротивление японцам. По распоряжению командира, он  без
их помощи был пущен ко дну на двадцатисаженной глубине. Вы теперь понимаете,
в чем тут трагедия?
   - Если не считать "Севастополь", мы даже не сумели как  следует  потопить
свои суда,-хмуро ответил я, чувствуя в себе усиливающееся раздражение.
   - Правильно! А ведь могло бы  быть  иначе.  Почему  Артурская  эскадра  в
последний момент не пошла ва-банк и не дала генерального  сражения?  Правда,
она все равно погибла бы. Но, погибая,  она  нанесла  бы  какой-то  ущерб  и
японскому флоту. А этим самым она облегчила бы задачу второй эскадры.
   Артурские морские руководители либо дрожали за свою шкуру, либо  страдали
куриной слепотой и не видели, в какую пропасть позора они скатываются.
   Мы еще поговорили, и я ушел. У меня осталось  впечатление,  что  Васильев
политически накачивает меня. Но ведь для него это было большим риском.
   Стоит только сообщить о нем Рожественскому, он будет уничтожен,  несмотря
на офицерское звание. В оправдание его можно сказать лишь одно: он знал, что
я нахожусь под следствием как политический преступник. На  меня  он  смотрел
как на проводника его идей в массы. Все, что  мне  удавалось  почерпнуть  от
него, я немедленно сообщал своим близким товарищам,  а  те  в  свою  очередь
делились такими сведениями  с  другими.  Это  было  похоже  на  то,  как  от
брошенного камня в небольшом озере расплываются круги, достигая его берегов,
так и  в  нашей  жизни,  ограниченной  бортами,  всякая  интересная  новость
вызывала в той или иной степени душевное колебание почти всей команды.
   Пароход  "Русь"  поднял  сигнал:  "Взбунтовалась  команда".  К  нему   по
распоряжению адмирала сейчас же помчался миноносец "Бедовый" для  усмирения.
Как после узнали, командиру миноносца, капитану 2-го  ранга  Баранову,  были
даны широкие полномочия-вплоть до расстрела  людей,  если  это  понадобится.
Выяснилось,  что  матросы,  изнуренные  непосильной  работой,  хотели   было
устроить забастовку. Дальше пароход "Русь" продолжал свой путь  под  конвоем
"Бедового".
   Вечером  мы  находились  в  тридцати  милях  от  Носси-Бэ.  Контр-адмирал
Фелькерзам выслал нам навстречу  миноносец.  Очевидно,  на  его  обязанности
лежало  провести  наши  корабли  к  месту  якорной  стоянки.  Он  подошел  к
флагманскому броненосцу. Но вследствие опасности входа в бухту и наступающей
ночи Рожественский решил продержаться с эскадрой в море до утра.
   На следующий день, приближаясь к месту якорной стоянки, мы все находились
в том возбужденном состоянии, в каком бывают люди, ожидая важного события.
   Носси-Бэ в переводе на русский язык означает  "Большой  остров".  Тут  же
расположилось еще несколько островов меньших размеров,  образуя  все  вместе
великолепный рейд. Этот рейд превосходно защищен со всех сторон:  с  востока
он     прикрыт     конусообразной     возвышенностью     Носси-Комба,      с
юго-востока-мальгашским полуостровом Анкифи, а с запада-группою рифов.
   3десь так просторно, что могли бы вместиться несколько таких эскадр.
   Жажда новых впечатлений превозмогла нестерпимый зной. То в одну  сторону,
то в другую поворачивались головы людей. Взор,  блуждая,  не  знал,  на  чем
остановиться. Все прельщало своей экзотикой:  и  просинь  меж  лиловых  гор,
похожих на вздувшиеся паруса  и  холмы,  истекающие  изумрудом  растений,  и
таинственная тень, залегшая в  ущельях,  и  своеобразные  извилины  берегов,
изрытых фиордами. Бывалые моряки уверяли, что окрестность Носси-Бэ по  своей
красоте  напоминает  Неаполитанский  залив.   Слева   среди   яркой   зелени
тропической чащи начали показываться белые здания европейцев, а за  ними  на
уступах красного глинистого холма  мостились  жалкие  хижины  туземцев.  Это
оказался  небольшой  город  Хелльвиль,  который  был  назван  так  в   честь
французского адмирала Хелля, присоединившего  в  1841  году  эти  острова  к
колониальной империи. Наконец в бухте, под высокой лесистой  горой,  увидели
корабли, с которыми мы расстались в Танжере. Здесь  же,  помимо  угольщиков,
транспортов,  добровольцев,  стоял  и   крейсерский   отряд   контр-адмирала
Энквиста.
   Когда мы только еще входили на  рейд,  нас  встретила,  щеголяя  белизной
корпуса, маленькая и проворная французская миноноска  с  поднятым  на  мачте
сигналом: "Добро пожаловать". Предводительствуемые ею, мы  направились  мимо
судов, стоящих на якоре. Потом "Суворов" положит право руля и, сделав крутой
поворот, прорезал их строй. Колонна наших броненосцев последовала за ним. На
флагманских  кораблях,  сверкая  начищенной  медью  труб,  музыканты  играли
военный марш. В слепящем сиянии полудня, в  горячем  мареве  воздуха,  среди
береговой роскоши островов, на время волнуя душу, далеко  разливались  звуки
духового оркестра. Общая радость увидеть друг друга  охватила  всех,  и  мы,
обливаясь потом,  неистово  кричали  "ура",  кричали  искренне,  с  ошалелым
вдохновением, не жалея голоса, как будто эта встреча навсегда избавляла  нас
от смертельной тоски.


   3. НА РЕЙДЕ НОССИ-БЭ
   Сутки тянулись за сутками, как звено за звеном якорного каната.
   Я продолжал с упорством ненасытного наблюдателя следить за  жизнью  нашей
эскадры.
   Знакомые матросы из отряда Фелькерзама рассказали мне о  своем  плавании.
Им было легче, чем нам.  Они  прошли  расстояние  гораздо  меньше  нашего  и
останавливались  в  более  благоустроенных  портах.  Расставшись  с  нами  в
Танжере, их корабли направились Средиземным морем в бухту  Суда  на  острове
Крит. Здесь простояли  десять  дней.  Команда  часто  отпускалась  на  берег
освежиться. Порядочно  покутили.  Случались  такие  скандалы  на  улицах,  о
которых потом  писали  в  иностранных  газетах.  Следующая  стоянка  была  в
преддверии Суэцкого канала-Порт-Саиде. Благополучно прорезали Красное  море,
с заходом в Джибути, где пробыли полторы недели. В Индийском океане  на  два
дня бросали якорь у мыса  Рас-Гафун,  самой  восточной  оконечности  Африки.
Наконец  соединились  с  нами  в  Носси-Бэ.  Во  всех  перечисленных  портах
грузились углем, принимали провизию и другие  необходимые  припасы,  немного
чинились.
   Контр-адмирал  Фелькерзам,  в  противоположность  командующему  эскадрой,
относился к своим подчиненным более заботливо. Как только вошли  в  тропики,
матросы у него начали носить пробковые шлемы, а мы в это время покрывали  от
солнца  свои  затылки  тряпками.  В  девять  часов  утра,  когда  начиналась
убийственная жара, у него на кораблях прекращались все работы, тратилось еще
немного времени на уборку, а потом длился отдых до трех  часов  дня.  У  нас
этого не было. В Носси-Бэ он каждый день отпускал матросов на берег большими
партиями. С нашим приходом сразу все это прекратилось, и стали  увольнять  с
судов на прогулку только по выбору или больных.
   По всей команде до последнего времени носился слух, что Россия  будто  бы
приобрела в  Южной  Америке  шесть  броненосных  крейсеров  и  что  они  уже
находятся в пути и скоро догонят нас. После гибели Артурского  флота  многим
хотелось верить в такой миф. Команда и офицеры из отряда Фелькерзама в  этом
отношении пошли еще дальше: они даже были убеждены, что мы  присоединимся  к
ним не одни, а приведем е собою новые иностранные корабли.
   И только теперь, с приходом в Носси-Бэ, выяснилось, что дело  с  покупкой
чилийских и аргентинских судов провалилось окончательно. Но тут же мы узнали
другую новость, смягчающую  отчасти  тяжелое  настроение:  в  Либаве  спешно
снаряжается 3-я Тихоокеанская эскадра. В нее вошли следующие суда:
   эскадренный  броненосец  "Император  Николай  I",  броненосец   береговой
обороны "Адмирал Сенявин", "Генерал-адмирал Апраксин",  "Адмирал  Ушаков"  и
крейсер  1-го   ранга   "Владимир   Мономах".   Командовать   ими   назначен
контр-адмирал Небогатов,  который  в  половине  января  тронется  со  своими
кораблями на соединение с нами.
   Моряки острили по поводу этой эскадры:
   - Посылают к нам поскребыши Балтийского флота.
   - Хотя этот кулак из пяти пальцев, но по-стариковски дряхлый и слабый.
   - Плавающие опорки.
   - Самотопы.
   Долго еще говорили в этом же  духе,  но  в  душе  многие  радовались:  от
кораблей Небогатова  по  крайней  мере  хоть  та  будет  польза,  что  часть
неприятельских ударов они примут на себя. При этом  сам  собою  напрашивался
вывод: раз высылают 3-ю эскадру, значит, мы будем ждать ее здесь. Но в таком
случае зачем же мы немедленно приступили к погрузке угля? У нас его  имелось
в запасе достаточно.
   Четвертый день пошел, как мы глотаем кардифскую пыль.  Ночью  люди  спали
как попало, валяясь прямо на грудах угля и задыхаясь в теплом и влажном, как
в оранжерее, воздухе.  Днем  тупели  от  непривычного  зноя.  Нигде  еще  не
испытывали такой жары, как здесь. Иногда казалось, что все видимое, чарующее
глаз  пространство  под  голубым  сводом  неба  превратилось  в  грандиозную
калильную печь. Мы потели днем и ночью и  поглощали  неизмеримое  количество
морской  воды,  прошедшей  через  судовые   опреснители.   Без   минеральных
растворов, теплая, она  была  отвратительна  на  вкус,  если  только  ее  не
сдобрить  лимонной  кислотой.  Постоянная  жажда  мучила   людей,   ослабляя
организм. Некоторые начинали страдать тропической болезнью-тело  покрывалось
сыпью, еле заметными волдырями. Вдобавок ко  всему,  у  большинства  команды
поизносилась обувь, а ходить босиком по углю, который валялся почти во  всех
помещениях броненосца, было невыносимо. По распоряжению начальства  марсовые
начали плести из прядей троса лапти.
   Матросы, всегда отличавшиеся чистым и опрятным видом,  теперь  напоминали
оборванцев. Мне не раз приходилось слышать озлобленный ропот:
   - Что за проклятые порядки в нашей стране! Посылают нас на  смерть  и  не
могут снабдить даже обувью.
   Вместо сапог нам прислали из Иерусалима через  председательницу  дамского
комитета крестики, освященные, как говорилось в приказе  Рожественского,  на
гробе господнем. По разверстке таких крестиков на наш  броненосец  досталось
шесть для офицеров и двадцать пять для всей команды.
   - Нечего сказать, утешили! Каждый крестик стоит  всего  копейку.  Значит,
подарок для девятисот человек-на четвертак!
   - Не в том дело. А вот вопрос, как  разделить  между  собою  такую  божию
благодать?
   - Не иначе как по жребию.
   - Так тоже не годится. Тебе достанется, а другому нет.  Надо  по  очереди
носить крестики, чтобы всем прикоснуться к святыне.
   И тут же прибавлялись такие слова, от которых, если бы только услышал их,
шарахнулся бы весь дамский комитет.
   К нам присоединились еще три вспомогательных крейсера: "Кубань", "Урал" и
"Терек".  Не   хватало   еще   отдельного   отряда   капитана   1-го   ранга
Добротворского, но он должен уже быть в Красном море. Ожидаемые суда  и  все
те, которые находились уже здесь согласно приказу  Рожественского,  получили
новое тактическое распределение. Броненосцы были разделены на два отряда:
   первый-"Князь Суворов", "Император Александр III", "Бородино"  и  "Орел",
второй-"Ослябя", на который  перенес  свой  флаг  контр-адмирал  Фелькерзам,
"Сисой Великий", "Наварин" и  броненосный  крейсер  "Адмирал  Нахимов".  При
главных силах должны еще находиться  два  крейсера-"Изумруд"  и  "Жемчуг"  и
четыре миноносца-"Бедовый", "Буйный", "Быстрый" и  "Бравый".  В  крейсерский
отряд были назначены "Алмаз" под  флагом  контр-адмирала  Энквиста,  "Олег",
"Аврора", "Дмитрий Донской", вспомогательные крейсеры  "Рион"  и  "Днепр"  и
миноносцы:  "Блестящий",  "Безупречный"  и  "Бодрый".  В  разведочный  отряд
входили: крейсер "Светлана" под брейд-вымпелом Капитана 1-го ранга  Шеина  и
вспомогательные  крейсеры:  "Кубань",  "Терек"  и  "Урал".  Остальные   суда
представляли собою транспортный отряд: "Киев"  под  брейд-вымпелом  капитана
1-го ранга Радлова, "Воронеж", "Камчатка",  "Анадырь",  "Метеор",  "Юпитер",
"Меркурий", "Ярославль", "Корея", "Тамбов", "Китай", "Владимир" и "Русь".
   Госпиталь "Орел" имел свою цель.
   Если еще подвалит отряд Небогатова с транспортами, то у нас  будет  всего
более пятидесяти кораблей. С внешней стороны уже и теперь  эскадра  казалась
внушительной силой.  Это  ложное  впечатление  получалось  оттого,  что  при
эскадре находился большой обоз в виде всяких транспортов, правда необходимых
в нашем бездомном положении, но совершенно не имеющих боевого значения.
   А что еще осталось у нас в  Балтийском  море?  Ничего,  кроме  устарелого
хлама. Только теперь, спустя два года с тех пор как состоялось свидание двух
императоров в Ревеле, политика Вильгельма стала понятна для многих.
   Недаром он подстрекал недальновидного Николая II расширять  свое  влияние
на Дальнем Востоке. Кайзеру хотелось спровадить  подальше  от  себя  русский
флот,  чтобы  в  будущем  свободнее  хозяйничать  на  Балтике.  По  этим  же
соображениям он явился для нас единственным благодетелем  в  мире,  приказав
немецким транспортам снабжать углем 2-ю  эскадру,  отправившуюся  в  далекое
плавание.  Его  затаенная  цель  была  достигнута   полностью:   пограничный
водораздел между нашей страной и Германией  оказался  очищенным  от  русских
военно-морских сил. По совету  Вильгельма,  весь  наш  Балтийский  флот  был
брошен на Дальний  Восток  добывать  царю  высокое  звание  адмирала  Тихого
океана.
   В Носси-Бэ эскадра принимала более строгие меры охраны, чем в Сан-Мари.
   Каждый день какой-нибудь крейсер, снявшись с якоря, уходил  в  дозор  для
наблюдения за горизонтом. Помимо того, два  миноносца  посылались  сторожить
вход на рейд. С заходом солнца ставили сетевые  заграждения  и  прекращалось
сообщение с берегом и между судами. Шлюпка могла пойти куда-нибудь не иначе,
как только с разрешения самого Рожественского. Ночью со  всех  боевых  судов
эскадры уходили в море минные катеры, вооруженные  прожекторами,  маленькими
пушками и минами. На кораблях  с  постановкой  сетей  били  боевую  тревогу,
проверяли орудийную прислугу, заряжали дежурные пушки и готовили к  действию
боевые фонари. Темно-синяя безмерность неба искрилась  самоцветами.  Эскадра
стояла без огней, погруженная в мрак и безмолвие.
   Иногда лишь окрики  часовых  нарушали  покой.  В  дали,  не  загороженной
островами, тревожа ночь, ползали  над  сонным  океаном,  как  хвосты  комет,
отблески прожекторов со сторожевых судов.
   В такие моменты все казалось в порядке. Хотелось верить в организационные
способности и незаурядный ум командующего эскадрой. Он  не  даст  противнику
застигнуть нас врасплох, он знает,  что  нужно  делать,  куда  и  как  вести
вверенные ему корабли.
   Утро начинали с того,  что  пускали  вход  стрелы  Темперлея  у  лебедки,
освобождая коммерческие пароходы от груза угля.
   Наступил новый год, такой же скучный  и  безотрадный,  как  и  старый.  В
будущем судьба, вероятно, еще сильнее  и  безжалостнее  будет  комкать  наши
жизни. Мы почти каждый день кого-нибудь хороним. На вспомогательном крейсере
"Урал" сорвавшейся стрелой  тяжело  ранило  лейтенанта  Евдокимова  и  убило
насмерть прапорщика по механической части Попова. Там же погиб от солнечного
удара матрос. Из команды "Бородино" убыли двое:  они  спустились  в  боковой
коридор трюма и, хотя горловины были  открыты,  оба  задохлись  от  ядовитых
газов. Умирали еще от  туберкулеза  и  других  болезней.  Печальную  картину
представляли  собою  похоронные  процессии.  К  тому  судну,  где  находился
мертвец, приближался вплотную миноносец, брал покойника к  себе  на  борт  и
направлялся к выходу в  море.  В  это  время  раздавался  пушечный  выстрел,
приспускались флаги, музыка играла "Коль славен",  офицеры  и  команда  всех
кораблей стояли на палубе во фронт. На  океанском  просторе,  удалившись  от
берегов, покойника, зашитого в брезент, с  грузом,  прикрепленным  к  ногам,
выбрасывали за борт. Лишь всплеск воды сопровождал мгновенное,  исчезновение
человека.
   Так незаметные герои находили себе  могилу  в  чужих  краях,  в  глубоких
пучинах, никем не оплаканные. Потом появлялся короткий  стереотипный  приказ
командующего эскадрой: такой-то скончался там-то и  потому  "исключается  из