ерешительным, как и командиры на других  подобных
кораблях. Выслушав датчанина, он заколебался.  В  самом  деле,  вдовствующая
царица была урожденная датчанка, и могло оказаться, что  она  и  ее  высокие
родственники действительно состоят пайщиками этого пароходства, тогда ему не
избежать царского гнева. Не тут выступили офицеры:
   - Капитан несет ахинею, а мы слушаем.
   - А если и правду сказал, все равно "Принцессу" мы пустим ко дну...
   Команда, узнав через вестовых такую новость, заволновалась.
   - Наша царица помогает в войне Японии.
   - Жаль, что ее самой нет на пароходе. А  то  бы  вместе  с  ней  потопили
судно.
   Ингеманн отказался подписать протокол судовой комиссии и написал протест,
который был оставлен без последствий.
   Между тем "Терек" с пленным пароходом отходил все  дальше  в  сторону  от
торных морских путей. Настало ясное утро 9 июня. В половине шестого часа, по
сигналу  с  крейсера,  пароход  остановился.  С  "Принцессы  Марии"   начали
перевозить личный состав и вещи. К полудню возвратилась последняя шлюпка.
   На гребном катере подпоручик Максимович отправился с подрывной партией на
пароход. В  его  трюмах  они  заложили  два  подрывных  восемнадцатифунтовых
патрона и открыли кингстоны.
   Капитан Панферов, стоя на  мостике,  смотрел  на  обреченный  пароход  и,
видимо, был доволен своей работой. В нем не замечалось обычной  суетливости.
Плавными движениями правой  руки  он  оглаживал  черные  с  легкой  проседью
волосы, обрамлявшие его худое лицо, поправлял воротник, очень  свободный  на
его тонкой шее. Смущала его только перемена погоды: скорей  бы...  Посмотрев
на облака, которые начали заволакивать небо, Панферов с  нетерпением  достал
часы. Было без десяти два.
   - Казнь контрабандиста затянулась на двадцать часов, - спокойно промолвил
командир, обводя веселыми черными глазами своих помощников.
   И в тот же момент, как бы исполняя желание  командира,  пароход  исчез  с
глаз.  На  его  месте  возникло  облако  густого  дыма,  а  потом  донеслись
грохочущие взрывы. Дым, как отдернутый занавес, поплыл над  водою,  уносимый
зюйд-вестовым ветром. Теперь снова увидели пароход, но он  не  был  уже  так
огромен. Как бы уменьшаясь ростом, он медленно  оседал  в  воду.  Моряки  не
спускали с него глаз, а он, зарываясь носом, через  несколько  минут  совсем
исчез с поверхности моря.
   Штурман Матусевич, плотный брюнет, сутуловато  склонившийся  над  картой,
сделал характерный для него быстрый  поворот  головы  к  рулевому  и  мягким
баритоном объявил курс:
   - Зюйд-вест 70ё.
   "Терек" продолжал крейсировать. Встречались еще пароходы. На один из них,
который  направлялся  в  Шанхай,  пересадили  датчан.  При  осмотре  другого
парохода достали английскую газету. В ней вычитали  телеграмму,  оповещавшую
мир,  что  какой-то  русский  крейсер  коммерческого  типа  корсарствует   у
восточных берегов Японии. Нетрудно было догадаться,  что  это  говорилось  о
"Тереке".
   После потопления  "Принцессы  Марии"  командир  Панферов,  растревоженный
словами датчанина, никак не мог успокоиться, а тут еще  появилась  в  печати
такая телеграмма. Пора было подумать об окончании  крейсерства.  Но  "Терек"
неожиданно попал в полосу свирепого тайфуна. Все вокруг сразу изменилось.
   Казалось,  Великий  океан  вздыбился  и  смешался  с   лохмотьями   низко
клубящихся туч. Весь простор заполнился  серой  мглой,  подвижными  буграми,
крутящейся пеной и хлещущими,  как  горох,  брызгами.  Рев  заглушал  голоса
людей, и, чтобы расслышали слова, приходилось кричать во всю  мочь.  Десятки
тонн воды лезли на палубу крейсера, бурлили по ней шумными  потоками,  а  он
валился на тот или другой борт, словно стараясь стряхнуть  с  себя  тяжесть.
Корпус судна вздрагивал, точно испытывал таранные удары. В это  время  никто
не думал о ловле контрабанды. Часть людей находилась на мостике, а остальные
забились во внутренние помещения и, задраив за собою люки, отсиживались там,
как в осажденном форту. Двое суток  их  мотал  тайфун,  а  потом,  словно  в
награду им, наступила солнечная погода.
   Через несколько дней "Терек" пересек экватор и попал в южное полушарие.
   Его путь лежал к Зондскому проливу,  отделяющему  Суматру  от  Явы.  Днем
палуба была заполнена людьми. Теперь взоры их не искали больше  пароходов  с
контрабандой, а любовались  красотами  тропиков.  Проходили  мимо  множества
мелких островов. Под жарким небом, на сверкающей равнине вод, спокойной, без
единой морщинки, словно разглаженной солнечными лучами, поднимались  зеленые
холмы, как разбросанные изумруды. Наиболее крупных островах виднелись  горы,
вершины которых походили на голубые испарения.  Там,  где  берега  Зондского
архипелага были отлоги, подступали к самому  морю,  словно  засматриваясь  в
него, кокосовые пальмы. Издали казалось, что они растут  прямо  из  воды  и,
щеголяя нарядными кронами, плывут навстречу кораблю.
   "Терек" отделился от эскадры 12 мая,  а  прибыл  в  Батавию,  где  бросил
якорь, 10 июля. Почти целый месяц он пробыл в отдельном плавании.  Голландцы
не разрешили ему  стоять  больше  двадцати  четырех  часов.  Он  должен  был
запастись топливом на семь  дней,  чтобы  дойти  до  намеченного  порта,  но
половина времени ушла на поиски русского  консула,  который  где-то  был  на
именинах, и на приготовление к погрузке угля. Туземцы не стали на  работу  -
не сошлись в цене. Командир Панферов пожадничал, и в этом была его ошибка.
   Он решил использовать силу личного состава. Усталая команда грузила уголь
кое-как. Офицеры тоже не очень старались подгонять  ее.  Поэтому  обеспечили
себя топливом только дня на три. Конечно, более расторопный командир мог  бы
все равно выйти  в  море  и  там,  встретившись  с  каким-нибудь  пароходом,
догрузиться за более дорогую цену углем. Но он этого не сделал.  И  "Тереку"
пришлось разоружиться и ждать в нейтральном порту до конца войны.
   Когда "Днепр", "Рион", "Кубань" и "Терек" отделились от эскадры и ушли  в
крейсерство, на нашем броненосце "Орел" много было о них разговора.
   Офицеры полагали, что адмирал Рожественский послал их  в  Сангарский  или
Лаперузов пролив, чтобы произвести демонстрацию. Эти четыре судна  могли  бы
обстрелять неприятельский берег и поднять большой переполох в Японии.
   Возможно, что японский флот, как полагали дальше наши  офицеры,  двинулся
бы к одному из проливов, считая, что это действуют главные наши силы. А  тем
временем 2-я эскадра свободно прошла бы Цусимский пролив.
   На самом же деле на эти четыре крейсера были возложены другие задачи,  но
и те они выполнили лишь отчасти. Могли бы больше  сделать.  И  вообще  в  их
действиях было много бестолочи, характерной для всей нашей эскадры.


   3. КТО СОРВАЛ ЯПОНСКИЙ ФЛАГ
   Броненосный крейсер "Адмирал Нахимов", как и другие наши корабли,  прибыл
в Цусимский пролив перегруженным. Помимо  излишнего  запаса  угля,  которого
хватило бы на три тысячи миль экономического хода, он имел около тысячи тонн
пресной воды, налитой в междудонное  пространство.  Также  обстояло  дело  с
провизией, со смазочными материалами. Зачем все  это  понадобилось  в  таком
огромном количестве? Как будто крейсер  шел  не  на  войну,  а  к  Северному
полюсу, где ничего нельзя было достать.
   По случаю дня царского коронования команде было приказано  переодеться  в
"первый срок". В одиннадцать часов просвистала дудка  к  вину  и  обеду.  На
верхнюю палубу вынесли ендову с ромом.  Матросы  выстроились  в  очередь  за
чаркой. В это время с разных сторон послышались возгласы:
   - Дай пройти!..
   Это означало, что на палубе появился старший офицер, капитан  2-го  ранга
Гроссман. Он был близорук, никого из команды не узнавал. Случалось,  что  он
судовые предметы не отличал от людей и властно приказывал:
   - Дай пройти!
   Матросы подметили это и каждый раз, как только он  появлялся  около  них,
повторяли эту фразу.
   Теперь, держа в руке револьвер, он подошел к ендове и стал следить, чтобы
баталер не выдал кому-нибудь  лишней  чарки.  На  крейсере  дисциплина  была
расшатана. Гроссман не учел этого, как не учел  и  того,  что  он  не  любим
командой. Услышав возгласы матросов, он налился кровью, и, подняв револьвер,
заорал:
   - Замолчите! Расстреляю!
   Матросы ответили еще более усиленными выкриками, разнотонно повторяя одно
и то же:
   - Дай пройти!..
   Шум голосов донесся до походной рубки.  Командир  крейсера  капитан  1-го
ранга Родионов вышел из рубки и, пройдя по продольному мостику,  остановился
против  шкафута,  где  происходила  раздача  вина.  Небольшой,  сутулый,   с
порыжевшими от курения усами, он внимательно посмотрел на старшего офицера и
прошамкал беззубым ртом:
   - Владимир Александрович, потрудитесь подняться ко мне в рубку.
   Вслед сконфуженно уходившему  Гроссману  матросы  еще  раз  прокричали  с
хохотом:
   - Дай пройти!
   Команда начала  обедать.  Из  кают-компании  доносились  звуки  оркестр",
перебиваемые  криками  "ура".  Это  офицеры  выпивали  шампанское  во  славу
русского оружия.
   Когда появились на  горизонте  главные  неприятельские  силы,  управление
крейсером перешло в боевую рубку. При первых  раскатах  орудийных  выстрелов
командир Родионов снял фуражку и, перекрестившись, произнес вслух:
   - Господи, спаси нас.
   До вечера, за время артиллерийского  боя,  крейсер  получил  до  тридцати
пробоин, но все они были надводные. Подверглись разрушению  главным  образом
надстройки, шлюпки и разные приборы. Часть орудий вышла из строя.
   Пострадал и личный состав: человек двадцать был" убиты и около пятидесяти
ранены. С заходом солнца командир Родионов распорядился:
   - Приготовиться к минным атакам! Прожекторы поставить на место!
   На день  прожекторы  были  спрятаны  в  продольном  коридоре.  Теперь  их
извлекли наверх. Боевое освещение наладили  как  раз  в  тот  момент,  когда
начались минные атаки. "Нахимов" замыкал собою боевую колонну.  Может  быть,
поэтому на него так яростно  нападали  миноносцы.  А  он  лучами  прожектора
только указывал им свое местопребывание и притягивал их  к  себе,  как  маяк
ночных птиц.
   Вдруг рулевой Аврамченко, здоровенный гвардеец, находившийся около боевой
рубки, рявкнул, словно в трубу:
   - Миноносец рядом! Справа! Режет наш курс!
   Неприятельский миноносец тут же  был  уничтожен  снарядом  восьмидюймовой
пушки, но свое назначение он выполнил. Крейсер подпрыгивал от взрыва.
   Сотрясение настолько было сильное, что сдвинулась с места  боевая  рубка,
зазвенели стеклянные осколки полопавшихся иллюминаторов.
   Никто не  знал,  где  произошел  взрыв.  Некоторые  матросы,  находясь  в
кормовых отделениях, думали, что это случилось где-то рядом, около  них,  и,
уходя, задраивали за собой  двери.  Бросились  к  выходным  трапам  машинная
команда и кочегары. В боевой рубке, обращаясь  ко  всем,  хрипло  проговорил
командир:
   - Свистать всех наверх! Немедленно подвести  под  пробоину  пластырь!  Мы
погибаем.
   Но неизвестно было, куда  попала  мина.  Люди  метались  взад  и  вперед,
находясь под впечатлением, что они немедленно пойдут вместе  с  кораблем  ко
дну. С момента взрыва прошло минут десять в  невероятной  суматохе.  Наконец
послышалась дудка, а вслед за ней раздался голос старшего боцмана Немона:
   - Пробоина справа в носовой части! Все наверх! Пластырь подводить!
   Только теперь выяснилось, что  миной  был  разрушен  правый  борт  против
шкиперского помещения. Оно и  смежное  с  ним  отделение  динамомашин  сразу
наполнились водой. Электрическое  освещение  погасло.  Люди  оставляли  свои
посты и, выбегая наверх, задраивали за собой двери. Но и этой мерой не могли
задержать бурлящие  потоки.  Двери  были  проржавлены,  резиновая  прокладка
оказалась  никуда  не  годной,  непроницаемые  переборки  под  напором  воды
вздувались,  как  парус  под  ветром,  сдавали  и  лопались.  С  ревом  вода
распространялась  дальше,  попадая  в  тросовые  отделения,  в  малярную,  в
канатный ящик, в угольные ямы, в отделения мокрой провизии, в  поперечный  и
продольный коридоры. Она заполняла минный и бомбовые погреба, крышки которых
не могли быть задраены: этому мешал беспорядочно наваленный лес.
   Нос крейсера  стал  погружаться  в  море,  а  корма  подниматься  на  его
поверхность. Ход уменьшился. Эскадра уходила от "Нахимова", оставляя  его  в
одиночестве.  Наладили  электрическое  освещение,  взяв  ток   от   кормовых
динамомашин. Но сейчас же с мостика, желая скорее  скрыться  от  противника,
поступило распоряжение:
   - Прекратить действие прожекторов и погасить все наружные огни!
   Крейсер уклонился от общего курса влево и, уйдя от миноносцев, застопорил
машины. Около сотни людей занялись подводкой пластыря под пробоину.  Но  так
как в течение похода эскадры практических учений в этом деле не было,  то  и
теперь никто не знал, как успешнее выполнить  данное  задание.  Распоряжения
начальства противоречили одно другому. Все бестолково суетились и галдели.
   Затруднение было и в том, что работали в темноте, при свежей погоде и что
судно погрузилось носом и дало на  правый  борт  крен,  дошедший  до  восьми
градусов. Кроме того, заводке пластыря мешал правый якорь. Он еще  днем  был
сброшен снарядом со своего места и повис на заклинившемся в клюзе канате.
   Пришлось долго  повозиться,  чтобы  отклепать  канат,  после  чего  якорь
бухнулся в море. Здесь работой руководил старший офицер Гроссман. Он  больше
не ругался, он только просил продрогшим голосом:
   - Братцы, дружнее, иначе мы утонем.
   И матросы уже не кричали ему:  "Дай  пройти!"  Все  внимание  людей  было
направлено к спасению корабля.
   Пластырь наконец кое-как подвели, но, по-видимому, он не закрыл пробоины.
   Вода прибывала, несмотря на то, что ее усиленно  откачивали  из  носового
отсека пожарная, центробежная и циркуляционная помпы. Она  начала  затоплять
жилую палубу.
   Дали малый ход вперед.
   На мостике собравшиеся офицеры обсуждали вопрос, каким курсом идти.
   Выяснилось, что крейсер, находясь в таком бедственном положении, не может
ни догнать эскадры, ни достигнуть Владивостока. Поэтому только остается одно
- приблизиться к какому-нибудь берегу и спасти людей, а судно  затопить.  Но
командир твердо прошамкал:
   - Курс - норд-ост двадцать три градуса!
   И перестал разговаривать.
   Чтобы уменьшить крен судна, кочегары перетаскивали уголь с правого  борта
на левый.
   Не успели люди опомниться, как раздалась команда:
   - Прислуга, по орудиям!
   Никто не сомневался, что  опять  начинаются  минные  атаки.  Находившиеся
наверху офицеры и  матросы  видели,  как  впереди,  обрезая  нос,  двигались
какие-то черные небольшие суда. Их было более двух десятков, и на каждом  из
них горел огонек. "Нахимов" приготовился к отражению минной атаки и к  своей
гибели.  Комендоры  навели  пушки  на  приближающиеся  огоньки.  Но   кто-то
радостно, словно объявляя людям награду, возвестил:
   - Не стреляйте! Это рыбачьи суда!
   Только теперь все поняли,  что  если  бы  это  были  миноносцы,  то  они,
готовясь к атакам, не стали бы ходить с открытыми огнями.
   Вскоре мысль  людей  переключилась  на  действительную  опасность.  Когда
взошла луна, то под  пробоину  вместо  второго  пластыря  с  трудом  подвели
огромный парус. Но  и  этим  не  помогли  крейсеру.  Дифферент  на  нос  все
увеличивался.
   Вся передняя часть судна до тридцать шестого шпангоута была затоплена.
   Проржавевшая за двадцать лет плавания, эта  переборка  под  напором  воды
стала гнуться словно была картонная. Матросы, рискуя собою, ставили под  нее
упоры из деревянных брусьев, а она сочилась по швам, как ненадежная плотина,
и звенела от  водяных  струй.  До  носового  отделения  это  была  последняя
преграда. Если она  не  выдержит,  то  произойдет  взрыв  котлов  и  крейсер
немедленно пойдет ко дну.
   По  инициативе  судового  механика  догадались   дать   задний   ход   и,
повернувшись, пошли вперед не носом, а кормою. Этот маневр оказался удачным.
Напор воды значительно уменьшился, и  катастрофа  на  некоторое  время  была
отсрочена.
   Корма  крейсера  настолько  приподнялась,  что   его   винты   наполовину
обнажились из воды и хлопали по ней лопастями, словно гигантскими  ладонями;
Он стал плохо слушаться руля и мог  дать  ходу  не  больше  трех  узлов.  На
мостике офицеры доказывали командиру, что при таких  условиях  "Нахимов"  не
годен к дальнейшему плаванию, и  что  нужно  заботиться  только  о  спасении
людей.
   Родионов долго не соглашался изменить курс.
   - Ну хорошо, - с горечью прошамкал он. - Мы пойдем к корейскому берегу.
   Там при помощи водолазов справимся с пробоиной, а потом опять двинемся на
север. Мы должны быть во Владивостоке.
   Люди с нетерпением ждали, когда пройдет эта страшная ночь. Не  многие  из
них могли уснуть. Все чувствовали себя на грани жизни и  смерти.  Поэтому  с
такой радостью  встретили  первые  признаки  рассвета.  А  когда  показалось
солнце, то увидели вершины каких-то гор. Но никто не мог определить, чей был
этот берег.
   За ночь под напором воды разрушились ветхие продольные переборки, и  вода
постепенно заполнила собою погреба левого борта. На  этот  же  борт  команда
перетащила много угля. Крен к утру исправился. Но  зато  вся  носовая  часть
судна еще больше погрузилась в море. Командир, волнуясь, приказал:
   - Держать к берегу!
   - Есть, - ответил старший штурман, лейтенант Клочковский.
   Не доходя четырех миль досуши, смерили глубину - сорок две сажени.
   Застопорили  машины.  "Нахимов",  весь  израненный   и   одряхлевший   от
многолетних плаваний, послушно остановился, чтобы здесь навсегда исчезнуть с
поверхности моря.
   Командир Родионов, узнав, что перед ним возвышается северная  оконечность
острова Цусима, рассердился на штурмана:
   - Я вам приказал вести корабль к корейскому берегу, а вы что сделали?
   Лейтенант Клочковский, глядя сквозь очки на командира, смущенно ответил:
   - Я точно старался  выполнить  ваше  распоряжение,  но  после  вчерашнего
сотрясения корабля кто может поручиться за правильные показания компаса?
   Приступили к спуску уцелевших от боя шлюпок. Но приспособления для  этого
были испорчены, работа шла медленно. Когда на спущенный гребной катер начали
переносить раненых,  вдали,  с  севера  показался  неприятельский  миноносец
"Сирануи".
   Командир сейчас же распорядился:
   - Открыть кингстоны! Приготовить крейсер к  взрыву!  Команде  вооружиться
спасательными средствами!
   Вскоре заметили, что с юга  приближается  неприятельский  вспомогательный
крейсер "Садо-Мару", очевидно вызванный по телеграфу миноносцем.
   На "Нахимове" в минном погребе, где  хранились  капсюли  гремучей  ртути,
сухой и влажный пироксилин, заложили подрывной патрон.  Провода  от  него  с
двумя батареями Гринэ протянули на шестерку, на которой уже сидел с гребцами
младший минный офицер, мичман Михайлов. Шестерка, вытравливая провода, стала
удаляться от крейсера. Мичман Михайлов хорошо запомнил слова командира:
   - Я буду находиться на мостике судна. Следите за мною. Когда  потребуется
произвести взрыв, я помашу вам носовым платком.
   - А как же сами  вы?  -  испуганно  спросил  Михайлов,  догадываясь,  что
командир хочет погибнуть вместе с кораблем.
   - Это вас не касается, - шамкая, проворчал  Родионов  и  строго  нахмурил
брови.
   - Есть.
   Михайлов со своей шестеркой остановился в трех кабельтовых от крейсера и,
глядя на мостик "Нахимова", стал ждать условного сигнала.
   Гребной катер,  наполненный  ранеными  и  возглавляемый  старшим  врачом,
направился к берегу. Здоровые, усаживались на баркасы. Те,  для  которых  не
хватало места на шлюпках, торопливо разбирали койки,  спасательные  круги  и
пояса. В нижних помещениях не осталось ни одного человека: там уже бурлила и
клокотала вода, врываясь через открытые кингстоны и клапаны затопления.
   Миноно