боры, увеличивалось число
пробоин в бортах. Управлять  броненосцем  из  центрального  поста  оказалось
делом очень трудным. Чтобы следить за боем и принимать соответствующие меры,
командир должен был находиться или в  батарейной  палубе,  или  в  одной  из
орудийных башен. Свои распоряжения он отдавал голосом по переговорной  трубе
в центральный пост, расположенный на  самом  днище  корабля,  а  оттуда  эти
распоряжения, повторенные другим офицером, уже поступали в  остальные  части
корабля.  Стрельба   орудий,   взрывы   неприятельских   снарядов,   выкрики
трюмно-пожарного дивизиона, вопли  раненых  -  все  это  мешало  правильному
командованию.  Путали  слова,  переспрашивали.  Каждый  вновь  вступающий  в
обязанности командира быстро выходил из строя. Пока на его место приискивали
кого-либо  другого   из   начальствующих   лиц,   командование   броненосцем
обрывалось.
   Один за другим вышли из строя "Суворов" и "Александр III".  За  головного
остался  "Бородино".  Отстреливаясь,  он  шел   вперед,   едва   управляемый
оставшимися в живых мичманами. По палубам пронеслись крики:
   - Минная атака!
   Семен Ющин из носового каземата увидел на горизонте несколько миноносцев.
   По ним открыли учащенную  стрельбу.  Они  скоро  удалились,  не  причинив
эскадре вреда.
   Японцы два раза теряли из виду русские суда.  В  шестом  часу,  во  время
второго  перерыва  боя,  "Бородино"  немного  оправился.   Здоровые   начали
подниматься  из  нижних  помещений  наверх.  В  носовом  каземате  собралось
несколько человек. Пришел с перевязки и поручик Беннигсен, который незадолго
до этого был тяжело ранен, и, обращаясь к матросам, спросил:
   - Ну как, братцы, дела?
   - Никуда, ваше благородие, не годятся, - ответил ему Ющин. - Если еще раз
нападут японцы, то доконают нас.
   Поручик покачал головою и сказал:
   - Да, я не ожидал, что они будут так сражаться.
   Потом выглянул в орудийный порт.
   - А где же "Суворов" и "Александр"?
   Ему объяснили, что оба эти корабля вышли из строя с большими разрушениями
в верхних частях и с пожарами и что дальнейшая судьба неизвестна.
   Поручик вздохнул:
   - Эх, сунулись мы, неучи, воевать!
   "Бородино" имел небольшой крен  на  правый  борт.  Кто-то  кричал,  чтобы
тащили на срез пластырь. Где была пробоина и каких размеров, Ющин  не  знал.
Он принялся за починку своей пушки, заклиненной осколком. Пока он возился  с
нею, с правого борта показались шесть  неприятельских  кораблей.  В  носовом
каземате сразу все замолчали, предчувствуя, что  приближается  конец.  Снова
завязался бой.
   Эскадру вел "Бородино".
   Японцы и на этот раз применили к русским первоначальную  свою  тактику  -
бить по головному кораблю. До сих пор "Бородино", несмотря на повреждения  и
большие потери в людях, держался стойко. На  нем  еще  действовала  кормовая
двенадцатидюймовая башня и три шестидюймовые башни правого борта.
   Подводных пробоин корабль, по-видимому, не имел. Но теперь,  под  залпами
шести неприятельских кораблей, энергия его быстро истощалась.  Казалось,  на
него обрушивались удары тысячепудовых молотов. Он запылал,  как  деревенская
изба. Дым, смешанный с газами, проникал во все верхние отделения.
   Семен Ющин, работая у 75-миллиметровой пушки, задыхался вонючими газами.
   Из глаз катились слезы, что-то царапало  в  горле.  Почти  каждую  минуту
внутри  судна  раздавались   взрывы.   Поручик   Беннигсен   крикнул   своим
подчиненным:
   - Бесполезно стрелять из мелкой артиллерии. Надо уйти под укрытие.
   Беннигсен вдруг ухватился одной рукой за грудь и завопил:
   - Ай-ай!.. Горячо, горячо!..
   Потом закружился, словно в нелепом танце, и грохнулся на палубу.
   В ту же минуту прибежал  сверху  сигнальщик,  оторопелый,  в  разорванной
фланелевой рубахе, с лицом, покрытым пятнами крови.
   - Где офицеры? - оглядываясь, заорал он.
   - Вон один лежит мертвый, - ответили ему. - А что?
   - Наверху из строевого начальства не осталось ни одного человека. Ищем по
всем отделениям и никого не находим. Либо убиты, либо ранены.  Некому  стало
командовать кораблем.
   Сигнальщик убежал в сторону кормы.
   Броненосец "Бородино", содрогаясь  от  взрывов  неприятельских  снарядов,
продолжал идти вперед. По-видимому, он управлялся  только  матросами.  Огонь
его постепенно слабел. Куда он держал курс? Неизвестно. Пока на нем исправно
работали машины, он  просто  шел  по  тому  румбу,  на  какой  случайно  был
повернут. А вся эскадра при наличии оставшихся в живых многих капитанов 1-го
ранга и трех адмиралов плелась за ним, как за вожаком.
   Вероятно, так же было и в то время, когда вел ее "Александр III".  И  все
это произошло потому, что перед боем был приказ Рожественского: если выходит
из строя головное судно, то эскадру ведет следующий мателот.
   Все  матросы,  находившиеся  в  носовом  каземате,  спустились  вместе  с
кондуктором Чепакиным на один этаж  ниже,  под  броневую  палубу.  Там  было
несколько человек раненых, уже получивших медицинскую помощь в  операционном
пункте. Марсовой Ющин спросил у них:
   - Ну как командир?
   Ему ответили:
   - Лежит. Все расспрашивает, как идет бой. А сам командовать не может.
   Много крови потерял.
   - А где старший офицер Макаров?
   - Он тоже, говорят, ранен был, но только в операционный пункт не приходил
совсем. И никто не знает, где он находится.
   Кондуктор Чепакин ошалело крутился и, ругаясь, возбужденно говорил:
   - Ну на что это похоже? У нас не осталось ни одного строевого офицера.
   Некому  командовать  кораблем.  Что  теперь  делать?   Придется,   видно,
смываться на тот свет. Японцы больше всего жарят по нашему судну, потому что
оно  идет  головным.  "Бородино"  настолько  уже  избит,  что  пора  бы  ему
пристроиться в хвост эскадры и хоть немножко отдохнуть. А  начни  мы  сейчас
повертывать, вся эскадра повернет за нами.
   Над головою раздались крики:
   - Все наверх! Спасайся...
   Люди бросились к трапу. Через полминуты кондуктор Чепакин, марсовой  Ющин
и другие  матросы  снова  очутились  в  носовом  каземате.  Все  заметались,
загалдели, не понимая, что произошло на, судне и откуда угрожает бедствие.
   Корабль шел вперед и  слабо  отстреливался.  Вдруг  с  грохотом  ослепила
вздвоенная молния. Ющин перевернулся в воздухе  и  ударился  о  палубу.  Ему
показалось, что опрокинулось судно. Он даже не понял, что его,  находящегося
в момент взрыва снаряда за броневой переборкой, не задело ни одним осколком.
Он вскочил и с ужасом  увидел  на  палубе,  недалеко  от  своих  ног  чью-то
оторванную голову. "Не моя ли это?" - подумал Ющин  и  вскинул  вверх  руки,
чтобы пощупать свою голову. В носовом каземате остались в живых только он  и
кондуктор Чепакин. Сквозь дым увидели, что пушки были разбиты  или  вылетели
из цапф и что огонь, разгораясь, подбирался к патронам, поднятым из погреба.
Кондуктор начал выбрасывать их за борт, а Ющину приказал:
   - Пробеги до кормы, зови людей. Нам вдвоем не справиться с  пожаром.  Вон
из элеватора пошел дым...
   Ющин направился к корме, но туда не так легко было пробраться. На  каждом
шагу  встречались  разрушения,  валялись   куски   железа,   опрокинутые   и
разорванные на части Переборки. Проломы были не только  в  бортах,  но  и  в
палубе. Все внутреннее оборудование  превратилось  в  кучу  обломков.  Среди
этого хаоса  валялись  изувеченные  трупы.  Ющин  бросился  дальше,  но  ему
преградили путь развалины офицерских кают и бушующее пламя. Полыхало жаром и
разъедало дымом глаза. Кругом настолько все изменилось, что Ющин не мог даже
понять, куда он попал. Он остановился перед  люком  с  поломанным  трапом  и
увидел под собою батарейную  палубу.  Хотел  было  спуститься  вниз,  но  не
решился. Вокруг него не было ни одного живого человека,  и  никто  не  тушил
пожаров. Очевидно, панический страх загнал людей в нижние помещения. Но  ему
представилось, что он уцелел один  на  всем  корабле,  который  шел  вперед,
неизвестно куда, никем не управляемый. От такой мысли Ющин  содрогнулся.  Он
выскочил на срез и хотел подняться на верхнюю палубу. Зачем? Он и  сам  того
не  знал.  Смеркалось.  Крен  на  правый  борт  увеличился.  Верхние   части
броненосца  были  разгромлены  еще  больше,  чем  нижние.  Мачты   оказались
изломанными,  такелаж  порван,   дымовые   трубы   еле   держались,   шлюпки
развалились, задний мостик опрокинулся. Вся кормовая половина была  охвачена
огнем. А вокруг не переставали падать  снаряды,  поднимая  взрывами  водяные
смерчи. За кормою сквозь брызги виднелся "Орел", весь окутанный дымом, а  за
ним держали кильватер еще какие-то корабли. И непонятно было, почему это вся
эскадра тянется за умирающим броненосцем "Бородино".
   Гонимый ужасом, Ющин бросился обратно в носовой каземат,  чтобы  сообщить
обо всем кондуктору Чепакину. Но когда он добежал туда, кондуктора на  месте
уже  не  было:  Вдруг  броненосец  весь  затрясся  от   попавшего   в   него
неприятельского залпа и стал быстро валиться на правый  борт.  Ющин  в  этот
момент находился около орудийного  порта  и  успел  ухватиться  за  какую-то
трубу.
   Что  произошло  с  ним  дальше,  об  этом   у   него   осталось   смутное
представление.
   Броненосец опрокинулся, а он, смятый и оглушенный ревущими потоками,  все
еще находился внутри его, в носовом каземате. Ющин одной рукой  разорвал  на
себе платье и, нащупав ногою орудийный порт, нырнул в него.  А  может  быть,
последние действия его были совсем не такие. Но верно было то, что  какое-то
неопределенное время, показавшееся ему невероятно длительным,  он  находился
под водою на большой глубине, захлебывался и кружился. Не было сомнения и  в
том, что на поверхность моря он всплыл голым.  Только  на  ногах  оставались
сапоги, потому что они были тесны и не удалось их стащить.
   Все, что испытал Ющин в какую-нибудь минуту  или  две,  подействовало  на
него настолько ошеломляюще, что ему даже не было страшно. Открыв  глаза,  он
увидел свой корабль, плавающий вверх килем. Работали, бурля воду, два винта.
Над поверхностью моря, среди вздымающихся волн,  то  в  одном  месте,  то  в
другом  показывались  матросские  головы.  А  человек  десять  забрались  на
громадное днище судна и, размахивая руками, что-то кричали. Один из них снял
с себя нательную рубаху и, придерживаясь за боковой киль, протянул ее Ющину.
   - Семен, хватайся за нателку и выбирайся к нам.
   Ющин ухватился было за рукав, но ударила волна, и  в  сжатом  кулаке  его
осталась лишь часть материи. Он снова окунулся  в  воду.  Броненосец  быстро
уходил от него. Чтобы не попасть под работающие в корме  лопасти,  он  начал
отплывать в сторону. Под руки ему попался шлюпочный рангоут,  с  которым  он
решил не расставаться до самой смерти.
   Ющин  не  видел,  как  утонул  его  броненосец,  а  все   свое   внимание
сосредоточил на других кораблях,  взывая  к  ним  о  помощи.  В  сгущавшихся
сумерках, весь в огне, как чудовищный факел, прошел мимо  "Орел",  осыпаемый
взрывающимся  металлом.  Грохотало  небо,  потрясая  простор,  ревело  море,
расцвечиваясь  огненными  фонтанами,  качались  волны  с  прилипшими  к  ним
клочьями дыма.
   Казалось, наступил час гибели всего  мира.  "Николай  I",  увеличив  ход,
намеревался, видимо, обогнать переднее судно, чтобы стать во главе  эскадры.
Главные неприятельские силы прекратили огонь. Но русские корабли  продолжали
стрелять - вероятно, по  японским  миноносцам.  Поочередно  один  за  другим
проходили  мимо  Ющина  остатки  разбитой  эскадры:  "Апраксин",  "Сенявин",
"Ушаков", "Сисой Великий", "Наварин". Он кричал им, он называл каждое  судно
поименно, а они все уходили  от  него.  Порядочно  отстав  от  эскадры,  шел
крейсер "Нахимов". Сзади него уже не  было  видно  ни  одного  судна.  Ющин,
барахтаясь в волнах, заметался, напряг все свои силы, готовый выпрыгнуть  из
воды и бегом помчаться в сторону последней надежды.
   "Нахимов" как будто услышал его голос и повернул к нему, но через  минуту
корма крейсера начали уходить, сверкая гакабортным огоньком.
   - Проклятые! Чтоб вам  всем  очутиться  на  морском  дне!..  -  кричал  и
безумствовал Ющин.
   Он  в  отчаянье  зажмурился.  Закружилась  голова.  Почудилось,  что   он
проваливается в пропасть.  Он  упустил  было  рангоут  из  рук,  но  тут  же
опомнился и, открыв глаза, снова  ухватился  за  него.  Наступил  мрак.  Где
кончалось море и где начиналась тьма, ничего нельзя было разобрать.
   Изредка даль сверкала орудийными вспышками, но и это скоро прекратилось.
   Прислушался - ни одного человеческого голоса. Значит, Ющин  остался  один
среди грозного моря, под черным небом ночи. Минуты ли проходили,  или  часы,
он не имел представления о времени. Он продолжал мучиться в неравной  борьбе
со стихией. Волны  поднимали  его  вверх,  швыряли  вниз,  ударяли  в  лицо,
злорадно хохотали в уши, вырывали из рук рангоут, опрокидывали тело,  давили
грудь, перекатывались через голову. Иногда казалось, что это напала на  него
разъяренная  толпа  и  перебрасывала  пинками  из  стороны  в  сторону.   Он
захлебывался горько-соленой водой, откашливался,  кричал  и  ловил  моменты,
чтобы наполнить грудь свежим воздухом. Он давно перестал ощущать разбухшие в
сапогах ноги, словно они  совсем  отвалились.  Коченело  тело,  изматывались
последние силы, путалось сознание...
   Неожиданно Ющин увидел,  как  черная  даль  засверкала  молниями  орудий,
прорезалась лучами прожекторов, и послышались удары, от которых  содрогалась
ночь. Неужели эскадра  повернула  обратно?  Багровые  вспышки  приближались.
Вскоре мимо Ющина, в двух-трех кабельтовых от него, по  взрытой  поверхности
моря в беспорядке  проползли  какие-то  бесформенные  тени.  Он  задергался,
завопил, а черные тени, грохоча раскатами артиллерийского огня,  уходили  от
него все дальше, в темную страшную неизвестность +14.


   ПРИМЕЧАНИЯ +1. В ленинградском военно-морском архиве, фонд N 417, дело по
описи N 81
   - "Олдгамия", сохранился этот документ, который был представлен в главный
морской штаб Трегубовым при донесении о плавании. Содержание его  следующее:
"Прапорщику  Трегубову,  командиру  погибшего  призового  судна  "Олдгамия".
Рапорт. Доношу Вашему благородию, что Ваше  снаряжение  считаю  постыдным  и
преждевременным бегством от вверенных Вам людей, не согласующимся  с  долгом
чести, а есть позорный инстинкт самосохранения, есть ни на чем не основанное
превышение власти, и, кроме того, не служащее на пользу и спасение  людей  в
смысле некомпетенции прапорщика Зайончковского в морском деле и  считаю  его
приказ  одним  из  тех  бессмысленных  распоряжений,  основанных  на  личных
отношениях, неоднократно сделанных Вами. Прапорщик Владимир Потапов, 22 июня
1905 года".
   +2. Кроме "Орла", при 2-й эскадре  было  еще  другое  госпитальное  судно
"Кострома". Оно также одновременно было захвачено  японским  вспомогательным
крейсером "Садо-Мару". Но через полмесяца оно  было  отпущено  на  основании
правил  Красного  креста  в  морской  войне,   установленных   на   Гаагской
международной  конференции.  Эти  правила  японцами  не  были  применены   в
отношении "Орла".
   +3. В английской газете "The Japan Daily Mail", издававшейся в  Иокогаме,
от 31 мая 1905 года было напечатано: "Крейсер "Идзуми" (прежде "Эсмеральда",
2950 тонн) был тяжело поврежден и должен был покинуть поле сражения".
   +4. Впоследствии Н. Новиков написал следующие книги: "Поход  2-й  эскадры
Тихого океана", изд. Морского генерального  штаба,  1914  г.;  "На  кораблях
Крузенштерна", изд. "Молодой гвардии", 1930  г.;  "Кругосветное  путешествие
"Литке", изд. МТП, 1933 г.
   +5. Вот что сами японцы пишут о сражении с "Громким": "Неприятель  храбро
сражался; когда нашим отрядом был сбит его флаг, он  немедленно  поднял  его
снова, затем он ловко выпустил мину, которую  "Сирануи"  с  трудом  избежал;
снаряды его ложились хорошо, и в "Сирануи" попало свыше 20 штук, так что, не
будучи в состоянии пользоваться правой машиной и рулевым приводом, он не мог
свободно  управляться  и  очутился  в  невыгодном  положении,   принужденный
сражаться, вертясь на одном месте. На  "Сирануи"  уже  более  4  раз  меняли
боевой флаг"... ("Описание военных действий на море в, 37 - 38 гг.  Мейдзи".
Составлено Морским генеральным штабом в Токио. Том IV, стр.
   158 - 159.) +6. Как впоследствии выяснилось, из семисот  человек  команды
"Наварина" спаслись, кроме Седова,  еще  двое:  кочегар  Порфирий  Тарасович
Деркач и комендор Степан Дмитриевич Кузьмин. После гибели броненосца они оба
вместе продержались на воде четырнадцать  часов,  плавая  на  крышке  ящика.
Точно такие же ужасы, как и Седов, пережили на волнах Деркач  и  Кузьмин.  В
полубессознательном состоянии  их  подобрал  английский  пароход  и  сдал  в
Тянь-Цзине  русскому  консулу.  П.Т.  Деркач  был  уже  в  советское   время
ветеринаром колхоза "Молодой хлебороб". Винницкой области УССР, С.Д.
   Кузьмин - работник лесокомбината "Заветы Ильича" в городе Кинешме.
   +7. О судьбе трех  транспортов,  которых  безуспешно  защищали  крейсеры,
можно сказать кратко. Транспорт "Иртыш" вышел  из  боя  14  мая  с  большими
повреждениями и с креном в девять градусов. Он  хотел  было  направиться  во
Владивосток, держась японского берега,  но  через  пробоины  принял  столько
воды, что не мог продолжать свой  путь.  На  второй  День  вечером  он  близ
японского города Хамада затонул. Весь экипаж с него был свезен на берег.
   Транспорты "Анадырь" и "Корея", отстав от эскадры, шли  до  девяти  часов
утра 15 мая вместе, а потом разошлись в разные стороны. Первый ушел в Россию
с заходом  на  Мадагаскар,  второй  17  мая  пришел  в  Шанхай,  где  и  был
интернирован.
   +8.  Русским  крейсерам  все  же  пришлось   разоружиться.   Впоследствии
правительство не знало, как отнестись к адмиралу Энквисту и его офицерам:
   не то их отдать под суд за то, что они не выполнили боевого  приказа,  не
то наградить их за то, что они спасли  три  судна.  На  них  просто  махнули
рукой.
   Энквист вскоре вышел в отставку, поселился в тихой Гатчине  и  совершенно
не появлялся на людях. Он даже не присутствовал на похоронах своей жены.
   Тоска черным облаком заслонила от него  жизнь.  Он  постепенно  хирел,  и
медицина, не зная его  болезни,  не  могла  помочь  ему.  У  него  появилась
слезоточивость, словно он таял, как снеговая фигура в оттепель. В 1911  году
останки его бренного тела свезли на Кронштадтское кладбище.
   +9. В японской книге "Описание военных действий на море в 37 - 38 гг.
   Мейдзи", на стр. 156 говорится: "В  "Отава"  также  попало  два  снаряда,
причем были убиты мичман Миязака и 4 нижних чина и ранены старший  лейтенант
Исикава, ревизор Номура, 19 нижних чинов и 2 нестроевых".
   +10. На следующий год моряки "Быстрого" вернулись из японского  плена  на
родину, где  прокатилась  широкая  волна  революционных  событий.  Вероятно,
многие из матросов "Быстрого" узнали о том, что  произошло  в  1906  году  в
Эстонии. Там подавляли революцию особые карательные отряды. Эти отряды  были
сформированы из матросов, осужденных за уголовные преступления  и  набранных
из тюрем и дисциплинарных батальонов. Царской властью им было обещано полное
помилование, если они постараются  разделаться  с  революционерами.  И  они,
находясь  под  угрозой,  действительно  постарались,  заливая  землю  кровью
рабочих и крестьян.
   Но едва ли кто из команды "Быстрого", рассеянной  по  родным  городам;  и
селам, узнал о том, что один из этих страшных карательных отрядов возглавлял
когда-то любимый их командир, уже произведенный в капитаны 2го ранга -  Отто
Оттович Рихтер.
   +11. В книге "Описание военных действий на море в 37 -  38  гг.  Мейдзи",
изданной Морским генеральным штабом в Токио, на стр.  157,  в  заключение  о
"Быстром" сказано следующее: "С неприятельского миноносца был  взят  в  плен
один оставшийся на миноносц