раз был вызван инженер-механик Ильютович.
   - Владимир Владимирович, во сколько времени  будут  готовы  пары?-спросил
командир.
   - Через полчаса,-ответил Ильютович.
   Флаг-капитан Клапье-де-Колонг сказал:
   - Разводите же скорее пары!
   Ильютович пошел было, но его снова окликнули:
   - Нет, постойте. Не надо!
   Инженер-механик стал боком к начальству и, повернув к нему  лишь  голову,
вдруг сбычился. Бронзовое лицо его, черноглазое, с ястребиным носом,  шевеля
свисающими усами, вздулось и помрачнело. Он уставился  на  Клапье-де-Колонга
угрожающим взглядом и, выдержав небольшую паузу, громко крикнул:
   - Как-не надо?
   - Хорошо, разводите,-чуть слышно пролепетал флаг-капитан.
   На юте  безучастно  стояли  флаг-офицер,  лейтенант  Кржижановский,  врач
Тржемеский и волонтер Максимов. Потом из кают-компании вылез наверх  капитан
2-го ранга Семенов и, хромая на правую  ногу,  заковылял  по  направлению  к
мостику. Этот маленький и круглый человек, или,  как  его  прозвали  моряки,
"Ходячий пузырь", был самый ловкий и хитрый  офицер  во  флоте.  Из  всякого
пакостного дела он мог выйти сухим, как гусь из воды.
   Кают-компания на миноносце была так мала, а говорили в  ней  офицеры  так
много о подготовляемой сдаче судна, что нельзя было их не услышать. Все  это
было ему известно. Но тогда он молчал. И разве  не  ему  принадлежала  идея,
возникшая еще на "Буйном", превратить боевой корабль в госпитальное судно? А
теперь, когда замыслы его коллег по штабу и самого  адмирала  осуществлялись
на практике и когда у обеих мачт уже стояли  сигнальщики  с  приготовленными
флагами, он обращался к каждому встречному человеку и возмущенно кричал:
   - Что такое? Почему не даем полного хода?
   То же самое Семенов повторял, приблизившись к мостику, и потрясал руками,
как актер, желая обратить на себя внимание. Таким образом, его  невиновность
в  сдаче  в  плен  была  обеспечена.  Назад,  к  корме,  не  смущаясь  своим
штаб-офицерским чином, он пополз на четвереньках, как бы совсем изнемогая, и
скрылся в кают-компании +2.
   "Грозный" догнал "Бедового" и, зайдя на его правый  траверз,  спросил  по
семафору:
   - Что будем делать?
   - Сколько можете дать ходу?-в свою очередь спросил "Бедовый".
   - Двадцать три узла.
   - Идите во Владивосток.
   - Почему уходить, а не принять бой?
   На последний вопрос "Грозный" не дождался ответа.
   Японские миноносцы приблизились на расстояние выстрела. "Грозный", пробив
боевую тревогу, начал развивать  полный  ход.  На  "Бедовом"  комендоры,  не
дожидаясь распоряжения  начальства,  разошлись  по  орудиям.  Но  сейчас  же
залилась дудка, и за ней вслед раздался голос боцмана Чудакова:
   - Чехлы с орудий не снимать!
   С мостика спустились на палубу штабные чины. Лейтенант Леонтьев, бегая от
одной пушки к другой, начал кричать на комендоров:
   - Не сметь этого делать! Ни одного выстрела! Разве вы не  понимаете,  что
мы спасаем жизнь адмирала?
   - Как же это так, ваше благородие? Японцы потопят нас, как щенят...
   - Не имеют права: наш миноносец-госпитальное судно.
   Полковник Филипповский уговаривал матросов более ласково:
   - Братцы, мы  спасаем  адмирала,  а  он  для  России  стоит  дороже,  чем
миноносец.
   Клапье-де-Колонг добавил:
   - Миноносец-пустяк: можно новый  построить,  а  вот  адмирала  такого  не
найдешь.
   В это время хотели было поднять флаги,  но  флаг-капитан,  спохватившись,
послал  лейтенанта  Леонтьева  доложить  адмиралу.  Сопровождаемый  мичманом
Цвет-Колядинским, Леонтьев побежал вниз и, скоро вернувшись, сообщил:
   - Адмирал согласился.
   Моментально   взвились:   на   фок-мачте-белый   флаг   (скатерть),    на
грот-мачте-флаг Красного креста. Затем подняли сигнал: "Имею раненых".
   "Грозный"  уходил  под  полными  парами.  За  ним  погнался   двухтрубный
миноносец "Качеро".  Между  ними  завязалась  перестрелка.  Другой  японский
миноносец, "Сазанами",  четырехтрубный,  открыл  огонь  по  "Бедовому".  Это
произошло в 3 часа 25 минут по левую сторону острова Дажелет,  в  пяти-шести
милях от него. Неприятельские снаряды падали возле миноносца, делая  недолет
или перелет. На мостике "Бедового" все всполошились. Мичман О'Бриен-де-Ласси
побежал в кочегарку сжечь сигнальные книги, карты и секретные документы.
   Баранов приказал застопорить машину,  поднять  шары  до  места,  а  потом
скомандовал:
   - Кормовой флаг спустить!
   Лейтенант Леонтьев и сигнальщик Тончук бросились на  гот,  и  андреевский
флаг, висевший на флагштоке, моментально исчез.
   Баранов спрятался за котельный кожух и, присев на корточки, закричал:
   - Проклятье! Зачем они стреляют,  косоглазые  варвары?!  Разве  не  видят
наших флагов?
   Потом бросился к сигнальному фалу и начал давать сиренные гудки,  как  бы
прося пощады у противника.
   "Грозный", отбиваясь от "Качеро", уходил все дальше и дальше.
   "Сазанами"  наконец  замолчал.  Он  приближался   к   "Бедовому";   очень
осторожно, а потом начал огибать его с криками:
   - Банзай! Банзай!
   Инженер-механик  Ильютович,  приказав  в  машине  приготовить  ручники  у
клинкетов холодильника, явился к флаг-капитану и сказал:
   - Разрешите утопить миноносец. Через десять минут он будет на дне.
   Клапье-де-Колонг ухватился за голову:
   - Что вы говорите?! Разводы хотите утопить адмирала? Доктор  сказал,  что
его нельзя трогать.
   Спустя некоторое время к "Бедовому"  пристала  японская  шлюпка.  В  этот
момент почти весь экипаж миноносца находился  на  верхней  палубе.  Командир
Баранов,  разгладив  атласную  бороду,  стоял   у   трапа,   впереди   всех,
вытянувшись, словно на смотру. Японский офицер,  как  потом  узнали-командир
миноносца "Сазанами", капитан-лейтенант Айба, поднявшись  на  палубу,  вдруг
выхватил тесак из ножен. Первое впечатление  было,  что  он,  оголтевший  от
счастья, сейчас начнет рубить головы пленникам, поэтому  многие  вздрогнули,
Другие в ужасе раскрыли глаза. Но он  пробежал  мимо  людей,  направляясь  к
радиорубке, и прежде  всего  перерезал  провода.  А  тем  временем  японские
матросы кинулись на корму и подняли на флаг-штоке флаг Восходящего солнца.
   После того  капитан-лейтенант  Айба  приказал  всем  собраться  во  фронт
объявил на английском языке:
   - Командир здесь-я!
   Штабные офицеры стали ему объяснять,  почему  сдался  "Бедовый".  Тут  же
находился и капитан 2-го ранга Семенов. Ему почему-то сразу стало легче:
   он  стоял  прямо,  приободрившись,  и  даже   пытался   разговаривать   с
противником на японском языке. Капитан-лейтенант Айба  слушал  и  много  раз
переспрашивал наших офицеров. Каково же было его удивление, когда он  узнал,
что вместе с судовыми офицерами попался к нему  в  плен  и  сам  командующий
эскадрой, вице-адмирал,  генерал-адъютант  Рожественский  со  своим  штабом.
Маленький и юркий, похожий на подростка, японский офицер оскалил редкие зубы
и, радуясь, втянул в себя воздух с таким шумом,  словно  схлебнул  с  блюдца
горячий чай. На его желтом, аккуратно  выбритом  лице  с  черными  раскосыми
глазами появилось выражение и торжества и растерянности, как будто случились
нечто такое, чего он не мог представить даже в своей фантазии.
   Он закивал головою и, задыхаясь, сказал:
   - Я возьму адмирала с собою на миноносец "Сазанами".
   Штабные офицеры начали уговаривать его:
   - Мы все просим оставить адмирала  на  "Бедовом".  Он  тяжело  ранен.  Он
умрет, если вы его возьмете.
   Согласились на том, что вместо адмирала на "Сазанами" переправятся четыре
судовых офицера в качестве заложников.
   - А где лежит адмирал?-осведомился японский офицер.
   - Он в командирской каюте. Но врач говорит, что его нельзя беспокоить.
   - О нет, нет, я не буду беспокоить адмирала. Я только взгляну на него.
   Японский офицер быстро посеменил к кормовому люку и  спустился  по  трапу
вниз. С волнением открыл указанную дверь. Адмирал,  лежа  на  койке,  устало
посмотрел на незнакомое лицо, не выразив ни удивления, ни беспокойства.
   Молча встретились их взгляды.  Дверь  тихо  закрылась.  Капитан-лейтенант
Айба, торжествуя, осторожно зашагал от каюты на  цыпочках,  словно  охотник,
внезапно открывший крупную добычу.
   Через несколько минут Рожественский, узнав от флаг-капитана, что  четырех
судовых офицеров берут на японский миноносец в качестве заложников, приказал
призвать их к нему. Когда они пришли в каюту,  он  сидел  на  койке,  свесив
ноги,  в  одной  ночной  рубашке,  поникший,  с  мертвенно-бледным  лицом  и
обгорелой бородой. Забинтованная  голова  его  медленно  поднялась  и  слабо
закачалась, черные глаза налились  слезами.  Скривив  рот,  он  обрывающимся
голосом произнес:
   - Бедные, бедные вы мои...
   Жестокий, бессердечный, никогда не  знавший  жалости  к  другим,  адмирал
вдруг заплакал. Это было так же невероятно, как было бы  невероятно  увидеть
плачущим матерого волка  среди  маленьких  собачек,  на  которых  раньше  он
наводил только ужас. Офицеры смотрели на своего начальника молча. Прощаясь с
ними, он каждого из них расцеловал.
   Вскоре японская шлюпка направилась к "Сазанами", увозя своего  офицера  и
четырех заложников.


   7. МОЛОДАЯ ОТВАГА СТАРОГО КРЕЙСЕРА
   Японские суда продолжали гнаться за  "Донским".  Теперь  выяснилось,  что
первый  удар  обрушится  на  него  со  стороны  левых  двух   крейсеров,-они
сближались с ним быстрее,  чем  правые:  Смертельная  угроза,  нависшая  над
преследуемым  кораблем,  все  усиливалась.  Только  тьма   могла   бы   дать
возможность избежать страшных  бедствий,  но  пока  она  наступит-будет  уже
поздно.
   Прошлую ночь люди  с  нетерпением  ждали  желанного  рассвета,  а  теперь
враждебно косились на солнце, которое скатывалось к горизонту так  медленно,
словно оно находилось в союзе с японцами.
   Командир Лебедев послал минного офицера в  минный  погреб,  чтобы  он  на
всякий случай приготовил корабль к взрыву.
   Две сотни ослябской команды с их офицерами погнали в  жилую  палубу.  Они
знали, что может произойти при гибели  населенного  корабля;  они,  случайно
уцелевшие, пережили ужас и на "Буйном", когда под огнем неприятеля спасали с
флагманского броненосца адмирала с его штабом. За что, за  чьи  преступления
их  подвергают  еще  раз  жесточайшим  пыткам?  Бледные  и  посеревшие,  еле
передвигая одеревеневшие, как у ревматиков, ноги и  часто  оглядываясь,  без
надежды в застывших глазах, они спускались по трапам вниз, в  отведенное  им
помещение, как в мертвецкую.
   Старший офицер Блохин  обошел  своей  неуклюже-тяжелой  походкой  палубу,
отдавая последние распоряжения о приготовлении корабля к бою, и вернулся  на
мостик. В это время  два  крейсера  слева-"Отава"  и  "Нийтака"-приблизились
кабельтовых на сорок и открыли огонь по  "Донскому".  Это  было  в  половине
седьмого, как раз в тот момент, когда закатывалось солнце. Там,  на  далекой
родине, оно теперь светило с полуденной высоты, разливая  горячий  блеск  на
весеннюю землю, принося людям радость. А здесь, в этих чужих водах-о, скорее
бы догорели его последние лучи, заливающие, крейсер багровым светом!
   Командир Лебедев, не обращая внимания на стрельбу противника,  привалился
к поручням мостика, согнулся над ними и о чем-то задумался.
   - Иван Николаевич, разрешите пробить  боевую  тревогу?-сумрачно  глядя  в
согнутую спину своего начальника, промолвил старший офицер.
   Командир не пошевельнулся и молчал, как будто ничего не слышал.
   Блохин удивленно пожал широкими плечами,  поправил  флотскую  фуражку  на
голове и еще раз обратился к нему, заговорив более громко и уже  официальным
тоном:
   - Господин капитан первого ранга, разрешите пробить боевую тревогу?
   Командир повернулся на зов  и  выпрямился.  Лицо  у  него  было  бледное,
заплаканное. Слезы, застрявшие на усах и бороде, загорелись от  заката,  как
рубины. Он пожал руку своему помощнику и сказал:
   - Если со мною что-нибудь случится, позаботьтесь о  моих  двух  маленьких
девочках...
   Больше  он  ничего   не   сказал.   На   несколько   минут,   захваченный
воспоминаниями о далекой семье, этот храбрый человек перестал  быть  военным
командиром.
   Это был просто страдающий отец, оторванный от любимых детей и обреченный,
как и тысячи других жизней, на жертву преступно затеянной войне.
   По распоряжению старшего офицера заголосил горнист, загремел  барабанщик,
подгоняя людей к местам, назначенным по боевому  расписанию.  На  всех  трех
мачтах взвились стеньговые флаги. "Донской" загремел орудиями левого  борта.
До острова Дажелет оставалось приблизительно миль двадцать.
   Японцы скоро пристрелялись и начали накрывать цель. Раздались  взрывы  на
верхней палубе, появились разрушения в надстройках. То в одном месте,  то  в
другом вспыхивали пожары, но с ними успешно справлялись.
   "Донской", по распоряжению командира, часто менял курс в  ту  или  другую
сторону. Благодаря такому маневру японцы сбивались с пристрелки, действие их
огня уменьшалось. Но через некоторое время  подоспели  еще  четыре  корабля,
которые находились справа, и, несмотря на большое расстояние,  тоже  открыли
по нашему крейсеру стрельбу. Как после узнали, это был отряд адмирала  Уриу,
состоявший из  крейсеров  "Нанива",  "Токачихо",  "Акаси",  "Цусима",  Таким
образом, "Донской" очутился под перекрестным огнем.
   Положение его сразу ухудшилось, разрушение корабля пошло  быстрее,  число
убитых и раненых увеличивалось. Постепенно одна за другой, выходя из  строя,
замолкали пушки.
   Никакая храбрость не могла уже спасти крейсер от гибели. Единственный был
выход, да и то слабый-это скорее достигнуть острова. Облитый заревом заката,
Дажелет, надвигаясь, вырастал  и  ширился,  как  будто  морское  дно  начало
выпирать его из своих недр. До него было более десяти миль, но казалось, что
он  возвышается  над  поверхностью  воды  рядом,  очаровывая   людей   своим
величественным спокойствием, обещая им жизнь,  избавление  от  мук.  Но  что
произойдет с экипажем, когда корабль со всего разбега ударится о  прибрежные
скалы? На чью долю выпадет счастливый жребий спасения? Что бы ни  случилось,
командир Лебедев тверд в своем прежнем решении. Вместе с другими офицерами и
матросами он стоял в боевой рубке, высокий, тощий, с блуждающими огоньками в
сухих  глазах,  весь  охваченный  какой-то  зловещей  торжественностью,  как
человек,  который  сделал  важное   открытие.   Он   придумал   великолепный
маневр-прежде всего нужно попасть в теневую полосу, далеко протянувшуюся  от
острова к востоку: там ночь наступит быстрее, чем в другом месте, и если  он
успеет добраться туда, то сразу же лишит японцев меткости стрельбы. А  потом
это судно круто повернет влево, к гранитным, скалам,  чтобы  у  подножия  их
покончить расчеты с жизнью и разбитой развалиной погрузиться в пучину.
   В боевой распорядок вносила большой кавардак ослябская  команда,  которую
трудно было держать в повиновении. Не успевшая еще оправиться  от  вчерашней
катастрофы,  она  была  совершенно  деморализована  и   представляла   собою
полусумасшедшую толпу. Первый же  снаряд,  попавший  в  офицерскую  каюту  с
левого борта, вызвал в жилой палубе  панику.  Люди  ахнули,  шарахнулись  от
места взрыва  в  носовую  часть  судна.  Вместо  того  чтобы  начать  тушите
возникший пожар, они с дикими воплями бросились к выходным трапам.
   Ослябцев начали загонять обратно, пуская в ход кулаки и обливая водой  из
шлангов пожарных помп. Но несколько человек из  них  все  же  прорвались  на
верхнюю палубу. Сначала они заметались по ней, как одержимые, а  потом  один
за другим выбросились в море, вскипающее от взрыва снарядов,-выбросились  на
явную смерть.
   Капитан 2-го ранга Коломейцев и на чужом судне не оставался без дела.  Он
сам напросился помогать трюмно-пожарному дивизиону. Загорелись шестидюймовые
патроны. Костер полыхал ярким пламенем,  разбрасывая  по  сторонам  латунные
осколки. Унтер офицер, стоявший с пипкой от шланга, свалился мертвым.  Тогда
Коломейцев схватил пипку и  направил  тугую  струю  воды  на  огонь.  Бывший
командир "Буйного" работал до тех пор, пока сам не  получил  осколка  в  бок
навылет. Не отставали от командира и  его  матросы,  заменяя  выбывающих  из
строя людей.
   Старший офицер находился  на  палубе,  когда  к  нему  подлетел  один  из
матросов и, захлебываясь словами, доложил:
   - Ваше высокоблагородие... вас командир просит.
   Блохин немедленно поднялся  на  мостик  и,  заглянув  в  исковерканную  и
полуразрушенную рубку, на мгновение остолбенел. Вся палуба  в  ней  блестела
свежей кровью. Лейтенант Дурново, привалившись к стенке,  сидел  неподвижно,
согнутый, словно о чем-то задумался, но у него с фуражкой был снесен череп и
жутко розовел застывающий мозг.  Рулевой  квартирмейстер  Поляков  свернулся
калачиком у нактоуза. Лейтенант Гирс валялся с распоротым животом. Над этими
мертвецами, стиснув от боли зубы, возвышался  один  лишь  командир  Лебедев,
едва удерживаясь за ручки штурвала. У него оказалась сквозная рана в бедре с
переломом кости.
   Кроме того, все его тело было поранено мелкими  осколками.  Он  стоял  на
одной ноге и пытался удержать крейсер на курсе, сам не подозревая того,  что
рулевой привод разбит и что судно неуклонно катится вправо. Увидев  старшего
офицера, он удивленно поднял брови и промолвил посиневшими губами:
   - Сдаю командование...
   -  Я  сейчас  распоряжусь,  чтобы  перенесли  вас,  Иван  Николаевич,   в
перевязочный пункт.
   - Не надо. Я здесь останусь. Старайтесь скорее попасть в тень острова.
   Судно не сдавайте. Лучше разбейте его...
   Старший офицер уложил  Лебедева  среди  мертвецов  в  рубке,  на  палубу,
смоченную кровью, и, повернувшись, приказал  ординарцу  вызвать  доктора,  а
потом, не теряя ни минуты времени; спустился вниз. Управление кораблем,  как
и накануне, опять пришлось перенести на задний мостик, пользуясь  для  этого
ручным штурвалом.
   Прежде  чем  судно  поставили  на  прежний  курс,  оно  описало   большую
циркуляцию. Это дало возможность правым четырем крейсерам сразу приблизиться
к нему.
   Потухала заря. Японцы, усиливая огонь, торопились  засветло  покончить  с
"Донским".  Теперь  стреляли  по  нему  с  двадцати  пяти  кабельтовых.   Он
отстреливался обоими бортами, но  неприятельские  снаряды  разламывали  его,
рвали железо, портили приборы, дырявили корпус, калечили и уничтожали людей.
   Блохин, командуя судном, стоял, нахлобучив фуражку,  на  заднем  мостике,
тяжелый и застывший, как монумент. Серые  немигающие  глаза  его  отвердели,
пристально вглядываясь вперед, в теневую полосу острова. Казалось, он собрал
всю силу воли в один тугой  узел,  чтобы  выдержать  эти  последние  минуты,
решающие судьбу. Рулевой, что-то крикнув; показал ему направо.  Он  повернул
голову и увидел, как, японский  крейсер  "Нанива",  накренившись,  вышел  из
строя. Вскоре возник пожар на крейсере "Отава", что шел слева.
   Старший офицер промолвил, словно отвечая на свои мысли:
   - Н-да... Это сверх ожидания...
   Около него появился младший боцман с тревожным сообщением:
   - Ваше высокоблагородие!  Ослябская  команда  сбесилась  совсем.  Офицеры
ихние тоже. Бунтуют все. Никак не справиться с ними. Могут бед натворить.
   Блохии, не глядя на него, распорядился:
   - Усилить стражу над люками! Ни одного человека  не  выпускать  из  жилой
палубы!  Передай  мичману  Сенявскому  и  прапорщику  Августовскому,  что  я
приказываю им заняться этим делом.
   - Есть!
   В жилую палубу давно уже  был  послан  священник  Добровольский.  На  его
обязанности, лежало успокаивать людей. Широкий, чернобородый,  с  серебряным
крестом на выпуклой груди, он сам пугливо  озирался,  видя  вокруг  себя  не
воображаемый,  а  действительный  ад,  населенный  сумасшедшими  существами,
стенающими призраками и полный орудийным грохотом. Священник что-то бормотал
о "христолюбивом  воинстве",  но  его  никто  не  слуша