риплывем в Шанхай.
   Эти  невразумительные  слова,  распеваемые  на  церковный  мотив,   стали
навязчивыми и воспринимались надломленной психикой команды, как  прилипчивая
болезнь.
   Команда "Бодрого" и перебравшиеся на него матросы с  "Блестящего"  первое
время как бы слились с начальством в одном желании скорее попасть да твердую
землю. Но по мере того как рейс миноносца затягивался, между теми и  другими
начинался разрыв. С каждым днем он  все  углублялся.  Матросы  относились  к
офицерскому составу все враждебнее, выходили из повиновения.
   Иногда с их стороны раздавались угрозы. Начальство поняло,  что  все  это
может кончиться плохо, и распорядилось снести все винтовки в  кают-компанию.
А в ночь на 20 мая, когда "Бодрый", убрав паруса, стоял  на  якоре  (глубина
восемнадцать сажен)  и  рядом  ничего  нельзя  было  разглядеть  от  тумана,
командир Иванов призвал к себе  минного  квартирмейстера  Сергея  Руднева  и
ласково с ним заговорил:
   - Вот в чем дело, голубчик. Нас неожиданно могут настигнуть японцы.  А  я
не отдам своего миноносца. Лучше пусть он  на  воздух  взлетит.  Поэтому  на
всякий случай нужно приготовить миноносец к взрыву. Займись сейчас  же  этим
делом. Проведи провода из патронного погреба в  кают-компанию  и  приспособь
мне кнопку.  Как  только  покажется  противник,  я  нажму  на  кнопку,  чтоб
исполнить наш последний долг. Ну, действуй.
   - Есть, ваше высокоблагородие.
   Руднев истолковал мотивы  командира  по-своему  и,  покончив  с  работой,
рассказал по секрету об этом своему другу, трюмному квартирмейстеру Волкову.
   - А теперь сообрази, для чего он это затеял, - добавил Руднев.
   - Ну? - спросил Волков, сдерживая свое волнение.
   - Боятся офицеры, а  больше  всего  сам  командир,  что  мы  их  за  борт
выбросим.
   А японцы тут вовсе ни при чем. Да разве такой  трусливый  командир  будет
взрывать свое судно? Но ведь и я не лыком сшит. Провода я  провел  и  кнопку
сделал, а ток соединить он все равно не сможет.
   - Молодец, друг! - похвалил Волков. - Правильно сделал. И команда  скажет
тебе спасибо.
   К утру 20 мая туман исчез, как мутный сон. Заголубело  безоблачное  небо,
расширился  горизонт.  Морская  поверхность,  по  которой  сверкающей  рябью
рассыпался легкий ветер,  стала  похожа  на  синий  шелк,  расшитый  золотом
солнечных  бликов.  Безбрежный  простор  наполнился  блеском   ослепительных
красок. Появились чайки, обрадовав невольных скитальцев  вестью  о  близости
земли. Но "Бодрый", укачивая команду, по-прежнему находился в  своем  жутком
дрейфе. Ничего не изменилось к лучшему. От недостатка пищи и  пресной  воды,
от бессонных ночей  и  горьких  дум  люди  похудели,  стали  вялыми,  словно
внезапно пришла к  ним  дряхлая  старость.  И  все  же  они  не  переставали
провалившимися глазами следить за горизонтом.
   - Смотрите! Смотрите! Что это такое! - не то  радостно,  не  то  тревожно
выкрикнул один из матросов, показывая рукой в сияющую даль.
   Головы людей сразу повернулись по направлению руки.  Выкрики  повторились
другими на разные голоса. На горизонте,  приближаясь,  вырастали  два  белых
бездымных пятна. Проходили напряженные  минуты,  высказывались  всевозможные
предположения, пока, ясно, как на акварели, не увидели надутые  паруса.  Это
были две китайские джонки. Подгоняемые легким ветром, они, казалось, держали
курс прямо на миноносец, неся исстрадавшимся морякам избавление.
   Но вскоре с тревогой заметили, что джонки идут мимо. На "Бодром"  подняли
сигнал бедствия. С палубы, с грот-мачты, с мостика матросы  взмахами  рук  и
фуражек старались подозвать их к себе, а они не обращали на это внимание.
   Кто-то громко проголосил:
   - Манза... Манза...
   И тогда все матросы и офицеры, не исключая и самого командира, подхватили
это слово и,  хоть  не  понимали,  что  оно  значит,  но  как  можно  громче
выкрикивали его на все лады. Это было похоже на разноголосый  вопль  горя  и
отчаяния, как будто в эту минуту у каждого человека  на  миноносце  отнимали
жизнь. Но джонки на сигнал и крики не отзывались. Комендор Смолин  обратился
к командиру с просьбой:
   - Разрешите, ваше высокоблагородие, спустить вельбот. Мы сейчас  же  одну
джонку захватим на дрова. Раз они не хотят помочь нам по  чести,  то  и  нам
нечего с ними церемониться.
   Командир Иванов сказал:
   - Мы не пираты. Нельзя этого делать. Скорее бить рынду.
   Учащенно и тревожно зазвонил судовой  колокол.  Прогремели  два  холостых
выстрела из кормовой пушки. Не помогло в  это.  Джонки,  удаляясь  на  вест,
медленно скрылись в просторе моря.
   На "Бодром" угомонились, но ненадолго.  В  небольшие  промежутки  времени
один за другим показались еще два парусника. Но и они, несмотря на  сигналы,
крик и холостые выстрелы с застывшего на якоре миноносца, не приблизились  к
нему и без ответа ушли своим  путем.  Русский  андреевский  флаг,  очевидно,
устрашал китайцев. В предыдущие дни для  камбуза,  чтобы  приготовить  обед,
жгли изоляцию кочегарных переборок от нагревания и сдирали  щепу  с  обшивки
бортов. Но теперь и это подобралось.  Матросы  взяли  из  кают-компании  три
стула и передали их коку Назарову:
   - Жги! А завтра офицерский диван пойдет в топку.
   В полдень, взяв солнечную высоту, определили свое место в море - до маяка
"Шавейшан"  осталось  шестьдесят  пять  миль.   Потребуется   около   десяти
благоприятных дней, чтобы преодолеть, пользуясь только  приливным  течением,
такое пространство. За это время многие из команды будут выброшены за  борт.
Но может разразиться такая встречная буря, под напором которой миноносец  не
удержится даже на двух якорях, - он будет отброшен от  берега  на  несколько
десятков миль. Тогда в лучшем случае, получив о нем  сведения  от  китайцев,
японцы разыщут и возьмут в плен оставшуюся в живых часть команды, в худшем -
мертвый  корабль,  с  мертвым  экипажем  будет  долго  носиться  в   морских
просторах. Об этом теперь говорили матросы. Один из них сделал вывод:
   - Как видно, без людоедства не обойтись.
   - Да, по жребию будем есть друг друга, - мрачно добавил другой.
   От этой страшной мысли, переглянувшись, матросы замолчали, и  в  зловещей
тишине раздался громкий голос минера Осадченко:
   - Зачем по жребию? С командира начнем! Через него мы  все  страдаем.  Изо
всех офицеров он самый жирный. Его первого изрубим на котлеты.
   - Правильно! - раздраженно отозвались другие голоса. -  А  дальше  пойдут
еще кое-кто без всякого жребия!
   Командир  Иванов,  услышав   это,   побледнел   и   молча   спустился   в
кают-компанию.
   С этого дня решили выдавать пресной воды по одному стакану на человека.
   К вечеру засвежел ветер, заходили волны.  Миноносец,  качаясь,  скрежетал
канатом и едва удерживался на якоре. Команда была в отчаянии. Офицеры, боясь
нападения, заперлись в кают-компании и перестали выходить на верхнюю палубу.
Матросы были предоставлены самим себе и что хотели, то и делали.
   Одни из них по своей доброй воле следили  за  горизонтом,  другие,  точно
чем-то отравленные,  сонно  сидели  или  валялись  в  помещениях,  некоторые
бесцельно, как лунатики, бродили по кораблю. Иногда кто-нибудь спрашивал:
   - За что пропадаем?
   Этого было достаточно, чтобы стегнуть, словно бичом, по нервам команды.
   Начинался крик, сопровождаемый отъявленной руганью. Проклиная всех  царей
и богов, угрожали кают-компании. Но на длительную ярость у истощенных  людей
не хватало энергии - злоба спадала и наступало затишье. И опять  можно  было
слышать мирный, как в деревенской церкви, возглас:
   Тонн бы двадцать - двадцать пять угля.
   В ответ, по-нищенски, нудно тянули, голоса:
   Господи, подай, приплывем в Шанхай.
   Говорили о пище и питье, как о чем-то  недостижимом:  стонали  и  бредили
тяжело раненные.
   Все это было настолько ненормально,  как  будто  люди  находились  не  на
военном корабле, а на эстраде и разыгрывали нелепый спектакль.
   Боцман "Бодрого" заболел. Его место занял боцман с  "Блестящего",  Фомин,
твердый и решительный человек. Он же выполнял роль и вахтенного  начальника.
Теперь все распоряжения по кораблю исходили только от Фомина.
   Он подбадривал людей, уговаривал их терпеть еще сутки. Ночью, вступив  на
вахту он без ведома командира приказал поднять на мачте два красных  фонаря.
Излучая красный свет, они бросали в бурную тьму сигнал, что  корабль  терпит
бедствие, они безмолвно взывали о помощи.  Усиливался  ветер,  ревела  ночь,
вселяя в душу безнадежность. Море обдавало миноносец потоками шипящей  воды.
Но многие из матросов, не обращая внимания на  это,  не  уходили  с  верхней
палубы и, промокшие, всматривались во все стороны горизонта. Прохаживаясь по
мостику, напрягал свое зрение и боцман Фомин.
   Под завывание ветра и всплески волн  он  думал  о  завтрашнем  дне.  Если
погода успокоится, то он вместе с мичманом Ломаном или с мичманом Зубовым  и
пятью гребцами отправится на вельботе в далекий и  рискованный  путь  искать
спасение для корабля  и  для  самого  себя.  К  отплытию  у  него  уже  были
приготовлены бочка воды и  мешок  сухарей.  Целый  день  он  провозился  над
запайкой банок из-под парафина и  прилаживанием  их  под  сиденья  вельбота,
чтобы этим увеличить его плавучесть.
   А  теперь  Фомин  чувствовал  себя  усталым.  Чтобы  сохранить  силы  для
следующего дня, он в десять часов сдал свою  вахту  минному  квартирмейстеру
Бугоркову, а сам здесь же, на мостике, завернувшись в брезент, улегся спать.
Но не успел он сомкнуть глаза, как услышал знакомый голос:
   - Вставай, Иван Абрамович! На горизонте - огонек!
   Фомин быстро вскочил.  Перед  ним  стоял  Бугорков.  Оба  они  пристально
посмотрели вдаль, откуда приближался белый  огонек.  Увидели  его  и  другие
матросы и с радостью оповещали об этом друг друга. Бугорков,  спустившись  в
кают-компанию, взбудоражил новостью офицеров. Командир  Иванов,  направляясь
вслед за мичманами к мостику, боязливо оглядывался -  не  обман  ли  это  со
стороны матросов, замысливших его убить. Но когда увидел отличительные  огни
неизвестного судна (изумрудный и рубиновый), он взволнованно откашлялся, как
артист, прочищающий свое  горло.  Все  матросы,  исключая  тяжело  раненных,
заполнили верхнюю палубу. Слышался глухой говор. Из него можно  было  понять
лишь одно - чей бы корабль ни приблизился к "Бодрому",  но  наступает  конец
мучительной жизни. С мостика командир Иванов зычно командовал:
   - Зарядить орудия! Приготовить минные аппараты!  Пустить  ракеты!  Зажечь
фальшфееры!
   Суматоха на палубе сопровождалась бестолковыми выкриками.
   "Бодрый" сначала озарился фальшфеерами, а потом с  него  одна  за  другой
взвились ракеты, пущенные комендором Ключегорским; рассыпаясь  искрами,  они
прорезали тьму, как две огненные змеи.
   Во  мраке  выступали  очертания  приближающегося  корабля.  С  миноносца,
радуясь, разглядели небольшой коммерческий пароход. Оттуда кто-то в  мегафон
прокричал по-английски. Но из русских офицеров  никто  не  знал  английского
языка. Ответили по-русски:
   - Миноносец русский... Авария... Гибнем...
   То же самое повторили по-французски. Но это не  помогло.  Переговоры  шли
впустую - люди не понимали друг друга. Что делать? Как  скорее  растолковать
англичанам, что спасение людей "Бодрого"  зависит  только  от  них?  Офицеры
растерянно суетились на мостике и беспомощно хватались за головы,  с  палубы
доносился ропот встревоженной команды.  Все  боялись,  что  англичане  могут
рассердиться и уйти.
   В этот момент матросы вспомнили, что на миноносце находился  спасенный  с
"Руси" рулевой, странный  эстонец.  В  предыдущие  дни,  когда  команда  так
волновалась,  он  один  ни  во  что  не  вмешивался  и  держался  особняком,
совершенно  спокойно,  словно  попал  к  себе   домой.   Пробовали   с   ним
разговаривать, но он отмалчивался и невозмутимо разгуливал  по  палубе,  как
турист. От  него  узнали  лишь  одно,  что  до  войны  он  много  плавал  на
иностранных коммерческих судах. А такие моряки обычно говорят  по-английски.
Несколько человек обратились к эстонцу.  Предположения  их  оправдались.  Он
неторопливо поднялся на мостик и взял в руки мегафон.
   Офицеры  и   матросы   затаив   дыхание,   услышали   непонятные   слова,
произнесенные  эстонцем.  С  парохода  что-то  ответили  ему.   Он   пояснил
по-русски, обращаясь к командиру Иванову:
   - Английский пароход "Квейлин". Идет в Шанхай. Спрашивает, в чем дело.
   Командир приказал эстонцу:
   - Спроси, может ли он снабдить нас углем? Скажи - у нас нет ни продуктов,
ни пресной воды. Мы погибаем.
   Волны мешали пароходу подойти ближе к "Бодрому": они могли столкнуться.
   Эстонец  стоял  на  мостике  и,  напрягая  всю  силу   легких,   старался
перекричать шум ветра и моря. С парохода "Квейлин" доносились только обрывки
английских фраз. Разговор затянулся, нетерпение на миноносце усиливалось.
   Более ста человек окружили мостик, подняли головы  вверх,  вытянули  шеи,
ловили и произносили про себя каждое слово, хотя и не понимали его смысла.
   Случайно спасенный ими эстонец неожиданно превратился в  героя  и  теперь
выручал их из бедственного положения. Застыв на месте, все смотрели на  него
с такой надеждой, с какой  подсудимые  смотрят  на  своего  защитника,  и  с
нетерпением, с дрожью в  сердце  ждали  решения  своей  участи.  Наконец  он
объявил, что пароход не может дать угля, но он станет поблизости на якорь, а
завтра с рассветом возьмет "Бодрого" на буксир.
   Заворочались офицеры и команда, закачали  головами.  На  время  забыли  о
голоде и жажде. Оживленным говором наполнилась  палуба.  Многие  из  команды
подходили к эстонцу, жали ему руки, а он только  молча  улыбался  на  это  и
стремился скорее спуститься в нижнее помещение.
   Утром "Квейлин" взял "Бодрого" на буксир и потащил за собой.

   15. ЧЕЛОВЕК, ВОЗВРАЩЕННЫЙ МОГИЛОЙ
   Эскадренный броненосец "Бородино", так же как и "Орел", вступил в  состав
2-й эскадры прямо с постройки. Он начал свою жизнь раньше времени, не  успев
избавиться от многих недостатков в механизмах. Поэтому в походе на нем то  и
дело случались разные неполадки с рулем, машинами и котлами. На поворотах он
часто выходил из строя, угрожая  соседним  кораблям  столкновением.  На  нем
неоднократно  наблюдалась   потеря   большого   количества   пресной   воды,
предназначенной  для  питания  котлов.  Кроме  того,   броненосец   оказался
чрезвычайно валким, особенно когда шел перегруженный углем. Во время  шторма
он так ложился на тот или другой борт,  что  старые  бывалые  моряки,  качая
головами, говорили:
   - Не миновать беды.
   "Бородино" почти ежедневно получал выговоры сигналами. В глазах  адмирала
Рожественского это был самый неисправный корабль во всей эскадре.
   Раздражало командующего и то,  что:  командир  броненосца,  капитан  1-го
ранга Серебренников, был самостоятельным офицером, и  то,  что  в  молодости
своей он, как и командир "Орла", был захвачен революционными идеями  и  даже
сидел в тюрьме.
   - Безмозглый нигилист. Ему командовать  только  чухонской  лайбой,  а  не
броненосцем, - говорил о нем адмирал.
   Совсем иначе относилась к своему командиру команда. Он понимал  ее,  умел
подойти к ней  по-человечески,  вникал  в  ее  нужды.  Не  в  пример  другим
кораблям, матросы его были и одетый лучше,  и  накормлены  более  сытно.  На
библиотеку для них, уходя из России, он  потратил  не  только  экономические
суммы, но и доложил из своих собственных денег. Он сам раздавал  им  газеты,
какие получались во время плавания. А в той мрачной жизни, какая  царила  на
всей эскадре, и этого было достаточно, чтобы овладеть любовью команды.
   Поэтому и служба  на  "Бородине"  была  налажена  лучше,  чем  на  других
кораблях +13.
   В день сражения при Цусиме, после обеда,  когда  на  горизонте  появились
главные неприятельские силы, команда "Бородина" была собрана на шканцах.
   Командир Серебренников произнес краткую речь,  призывая  всех  поддержать
честь корабля, в числе других матросов  находился  здесь  и  марсовой  Семен
Ющин. Уроженец Тамбовской губернии, выросший в  глухих  лесах  Темниковского
уезда, он выделялся среди остальных товарищей своей плотной,  словно  литой,
фигурой с могучей грудью  и  широкими  плечах  ми.  Большие  и  густые  усы,
склеенные для красоты мылом, устрашающе торчали в стороны,  как  две  острые
пики. Это был малограмотный,  но  сообразительный  и  лихой  матрос.  Слушая
командира, он смотрел на него  так,  как  смотрит  верующий  на  чудотворную
икону.
   После речи ударили боевую тревогу.
   Марсовой  Ющин  бегом  направился  в  носовой  каземат,  где  по  боевому
расписанию  он  должен  был  выполнять  обязанности   второго   номера   при
75-миллиметровой  пушке.  Здесь  собрались  двенадцать  матросов,  кондуктор
Чепакин и поручик граф Беннигсен. Этот поручик, командуя носовым  казематом,
приказал, согласно распоряжению из боевой рубки, наводить орудия на головной
неприятельский броненосец, когда тот появился на левом траверзе.  Броненосец
содрогнулся от выстрелов.
   Неприятельский огонь был  сосредоточен  главным  образом  на  флагманских
кораблях. На "Бородино" как будто не обращали внимания. В первый час боя  он
имел мало повреждений. Несколько снарядов попало в  верхнюю  часть  корабля.
Вспыхнули пожары, но их скоро удалось потушить.
   Ющин работал с увлечением, совсем не думая о смерти. И само сражение  уже
не  казалось  таким  страшным,  каким  представлялось  раньше.   Настроенный
патриотически, он заботился лишь о том, чтобы нанести больше вреда  японцам.
Разгоряченное лицо его покрылось потом.
   Неожиданно стрельба прекратилась. Ющин выпрямился и тут  только  заметил,
что "Бородино" выкатился из  строя  вправо  и  шел  в  одиночестве.  "Что-то
случилось с рулевым приводом, - подумал  марсовой,  -  вероятно,  заклинился
штурвал в боевой рубке". Минут через пятнадцать повреждения были исправлены.
Когда броненосец поворачивал, чтобы вступить на свое место, Ющин выглянул  в
орудийный порт. Сбоку боевой колонны, кабельтовых в десяти, горел  "Ослябя",
зарывшийся носом в море по самые  клюзы.  Увидел  это  и  командир  каземата
Беннигсен, отметивший как бы про себя:
   - Недолго продержится на воде.
   - Бить их нужно, ваше благородие, японцев-то!  -  словно  пьяный,  заорал
вдруг Ющин.
   Но поручик Беннигсен ничего  не  ответил,  -  раздались  крики  матросов,
стоявших на голосовой передаче:
   - Носильщики, бегом на боевую рубку!
   Сверху в носовой каземат  спустился  матрос.  Лицо  у  него  раздулось  и
почернело, с одной щеки до самого уха была содрана кожа. Мотая  головой,  он
выкрикивал:
   - О дьяволы, дьяволы!
   Ющин, полагая, что этот матрос разыскивает перевязочный пункт и не  может
найти, хотел отвести раненого туда, но тот оттолкнул его:
   - Отстань!
   И торопливо полез наверх.
   В носовом каземате вскоре узнали  от  носильщиков  подробности  о  боевой
рубке. Оказалось,  что  у  ее  входа  разорвался  снаряд  крупного  калибра,
разрушивший весь мостик. Старший штурман Чайковский  и  младший  штурман  де
Ливрон были разорваны.  Старший  минер,  лейтенант  Геркен,  был  отнесен  в
операционный  пункт  в  бессознательном  состоянии.   Старший   артиллерист,
лейтенант Завалишин, сам спустился с мостика, но из его  распоротого  живота
вываливались внутренности, - он упал и  через  несколько  минут  умер.  Были
убиты телефонисты и  рулевые.  У  командира  Серебренникова  оторвало  кисть
правой руки. Командовать  судном  он  больше  не  мог,  и  его  отправили  в
операционный пункт.
   Боевая рубка  с  артиллерийскими  приборами,  со  штурвалом,  с  машинным
телеграфом, с переговорными трубами окончательно вышла из строя.
   Управление кораблем перешло в центральный пост. За  командира  вступил  в
командование старший офицер, капитан 2-го ранга Макаров.
   Выходили из строя орудия и люди, разрушались при