он отплатит им за это с благодарностью.
   Вспомнил ли он в это время отвоем сыне? Ведь тот, мичман Баранов, высокий
худощавый юноша, остался на погибающем корабле "Александр III"  без  надежды
на спасение. При одной только мысли  об  этом  должно  было  содрогнуться  ,
отцовское сердце,

   9. МЫ ВСЕ УМРЕМ, НО НЕ СДАДИМСЯ
   В августе 1904 года, перед отходом 2-й эскадры из Кронштадта, в блестящей
кают-компании броненосца "Александр III"  жены  и  родственники  офицеров  и
отборная штатская публика собрались на прощальный банкет.
   Проводы были торжественные. То и дело над роскошно сервированным  столом,
установленным  батареей  бутылок,  яствами  и  цветами,  поднимались  бокалы
шампанского с тостами во славу русского оружия.  Горячи  были  напутственные
речи гостей, пожелания  победы  над  врагом  и  счастливого  возвращения  на
родину. И в самый разгар шумных оваций неожиданно раздались мрачные слова.
   Восторженной  публике  ответил  командир  броненосца  "Александр  III"  ,
капитан 1-го ранга Бухвостов:
   - Вы смотрите и думаете, как тут все хорошо устроено. А я вам скажу,  что
тут совсем не все хорошо. Вы желаете нам победы. Нечего и говорить,  как  мы
ее желаем. Но победы не будет!.. Я боюсь, что мы растеряем половину  эскадры
на пути, а если этого не случится, то нас разобьют  японцы:  у  них  и  флот
исправнее, и моряки они настоящие. За одно я ручаюсь: мы все  умрем,  но  не
сдадимся...
   Бухвостов кончил. В кают-компании  стало  тихо,  как  в  морге.  Нарядная
аудитория была ошеломлена. Мало того, что  речь  была  траурная,  но  больше
всего удручало присутствовавших то, что  такую  заупокойную  русскому  флоту
произнес один из лучших морских  командиров-кандидат  в  адмиралы.  Не  того
ждали   от   Бухвостова,   который   недавно    отпраздновал    двухсотлетие
Преображенского полка как потомок первого солдата-гвардейца.
   Слова командира оказались пророческими.  Но  они  прозвучали  не  на  всю
страну, которая ничего не знала о неподготовленности своего флота, а  только
в тесных стенах кают-компании.
   Но вернемся к 14 мая.
   За "Суворовым" последующим мателотом  был  "Александр  III".  Флагманский
корабль с самого начала боя подвергся таким  повреждениям,  что  ему  трудно
было оправиться. Он вышел из строя.
   Эскадра, никем не управляемая, была предоставлена самой себе.
   И вот тогда-то на смену "Суворову" явился броненосец "Александр  III",  с
именем которого навсегда останутся связаны наиболее жуткие  воспоминания  об
ужасах Цусимы. После того как эскадра лишилась адмирала, он  стал  во  главе
боевой колонны и повел ее дальше. На этот броненосец  обрушился  весь  огонь
двенадцати  японских  кораблей.  А  он,   приняв   на   себя   всю   тяжесть
артиллерийского удара, ценою своей гибели  спасал  остальные  наши  суда.  В
безвыходной обстановке сражения он иногда даже проявлял инициативу, на какую
только был способен, не раз прикрывал собою "Суворова" и пытался  прорваться
на  север  под  хвостом  неприятельской   колонны.   Однажды   ему   удалось
воспользоваться  туманом  и  временно  вывести  эскадру   из-под   огня.   В
продолжением нескольких часов он  с  выдающимся  мужеством  вел  бой  против
подавляющих сил врага.
   К вечеру это была уже не война, а бойня.
   Броненосец "Александр III", как и другие  корабли,  не  выдержал  наконец
неприятельского натиска. В шесть часов, сильно  накренившись,  он  вышел  из
строя. Вид у него в это время был ужасный. С  массою  пробоин  в  бортах,  с
разрушенными верхними  надстройками,  он  весь  окутался  черным  дымом.  Из
проломов, из кучи. разбитых частей вырывались фонтаны  огня.  Казалось,  что
огонь вот-вот доберется до бомбовых погребов и крюйт-камер и корабль взлетит
на  воздух.  Но  броненосец  через  некоторое  время  оправился   и,   слабо
отстреливаясь, снова вступил в боевую колонну. Это  была  последняя  попытка
оказать врагу сопротивление.
   Что происходило во время боя на его мостиках, в боевой рубке, в башнях  и
на палубах? Кто же именно  был  тем  фактическим  командующим,  который  так
талантливо маневрировал в железных  тисках  японцев?  Был  ли  это  командир
корабля, капитан 1-го ранга Бухвостов, его старший  офицер  Племянников  или
под конец последний уцелевший в строю младший из  мичманов?  А  может  быть,
когда никого из офицеров не осталось, корабль, а за ним и  всю  эскадру  вел
старший боцман или простой рулевой? Это навсегда останется тайной.
   Но поведение этого гордого корабля в самом  ужасном  морском  бою,  какой
только знает история, у многих будет вызывать удивление.
   Броненосец, вступив снова в строй, переместился уже в середину колонны, а
свое почетное головное место уступил однотипному собрату "Бородино".
   Здесь, на новом  месте,  "Александр  III"  продержался  еще  каких-нибудь
двадцать-тридцать минут. Достаточно было ему  подвергнуться  еще  нескольким
ударам крупнокалиберных снарядов, чтобы окончательно лишиться последних сил.
На этот раз он выкатился влево. Очевидно, у него испортился рулевой  привод,
руль остался положенным на борт. От циркуляции получился сильный крен. Вода,
разливаясь внутри броненосца, хлынула к накренившемуся борту,  и  сразу  все
было кончено...
   С крейсеров  "Адмирал  Нахимов"  и  "Владимир  Мономах",  следовавших  за
броненосцем, видели, как он повалился набок, словно подрубленный дуб.
   Многие из его экипажа  посыпались  в  море,  другие,  по  мере  того  как
переворачивалось  судно,  ползли  по  его  днищу  к  килю.  Потом  он  сразу
перевернулся и около двух минут продолжал плавать в таком положении.  К  его
огромному днищу, поросшему водорослями, прилипли люди. Полагая, что  он  еще
долго будет так держаться на поверхности моря, на него полезли и те, которые
уже барахтались в волнах. Издали казалось, что это плывет морское  чудовище,
распустив пряди водорослей и показывая рыжий хребет киля.
   Ползающие на нем люди были похожи на крабов.
   Оставшиеся корабли, сражаясь с противником, шли дальше.
   Свободно гулял ветер, уносясь в новые края. Там, где был "Александр III",
катились крупные волны, качая на своих  хребтах  всплывшие  обломки  дерева,
немые признаки страшной драмы. И никто и никогда не  расскажет,  какие  муки
пережили люди на этом  броненосце:  из  девятисот  человек  его  экипажа  не
осталось в живых ни одного.


   ПРИМЕЧАНИЯ +1 Вот  что  показал  старший  офицер  Блохин  в  следственной
комиссии:
   "Достойно замечания то  обстоятельство,  что  в  миноносец,  который  был
неподвижен, в каких-нибудь тридцати саженях  от  неподвижного  же  крейсера,
попали только по шестому выстрелу из современной шестидюймовой  пушки  Кане,
снабженной оптическим прицелом Перепелкина. ("Рсско-японская  война",  книга
3-я, выпуск IV, стр. 425.) +2 В  показании  капитана  2-го  ранга  Семенова,
какое он давал следственной  комиссии,  имеются  такие  строчки:  "Я  пополз
обратно и, добравшись до дивана, лег на него в полном изнеможении".
   +3 В цитированной раньше книге "Русско-японская война", на  стр.  431  по
поводу бунта имеется скромное признание старшего офицера Блохина: "Я  должен
был спуститься с мостика и, не брезгуя никакими средствами,  заставил  людей
вернуться в погреб".
   +4 Командир Лебедев умер в больнице в Сасебо +5  Разгром  2-й  эскадры  в
корне поколебал доверие русского народа к царю, но сам царь, однако, и после
этого  не  изменил  своего  отношения  к   адмиралу-неудачнику,   не   лишил
Рожественского своего прежнего расположения.
   О6 этом говорит следующая телеграмма, посланная царем  через  четыре  дня
после боя: "Токио. Генерал-адъютанту Рожественскому. От души благодарю вас и
всех  чинов  эскадры,  которые  честно  исполнили  свой  долг  в   бою,   за
самоотверженную их службу России я мне. Волею  всевышнего  не  суждено  было
увенчать ваш подвиг успехом, но беззаветным мужеством вашим отечество всегда
будет гордиться. Желаю вам скорого  выздоровления,  и  да  утешит  вас  всех
господь. Николай. 28 мая 1905 г.". Так за Цусиму  Рожественского  благодарил
монарх, а вся Страна проклинала. Но впоследствии, когда в 1906 году  адмирал
вернулся из плена в Россию, под давлением общественного мнения он был  отдан
под суд. На суде он держал себя рыцарем, страстно защищал  своих  помощников
всю вину брал на себя и признавался:
   "Прежде чем переименовать здесь все собранные против меня улики, я считаю
долгом установить, что, очнувшись от обморока, в котором я был перегружен на
"Буйный", я уже не впадал в беспамятство до сегодня. Свидетели.
   показывавшие,  что  я  бредил,  ошибались..."   И   еще   он   сказал   в
Заключительном слове:
   "Целым  рядом  свидетельских  показаний   неоспоримо   установлено,   что
"Бедовый"  сдан  потому,  что  так  приказал  адмирал,  который  в  ту  пору
несомненно был в полном сознании..." Он был оправдан. Его не могли  осудить:
он слишком много знал  о  закулисной  стороне  нашего  флота,  знал,  будучи
начальником Главного морского штаба, о разных темных делах  судостроения,  в
которых были замешаны и высочайшие особы. А ведь революция тогда не была еще
подавлена  окончательно.  Кроме  того,   существовала   Дума.   Вот   почему
обвинительная речь прокурора, генерала Вогака,  в  отношении  Рожественского
превратилась в защитительную.
   Клапье-де-Колонга, Филипповского,  Леонтьева  и  Баранова  приговорили  к
увольнению со службы. Остальные офицеры были Оправданы.
   Кстати нужно еще упомянуть об исторической  ошибке.  Капитан  2-го  ранга
Семенов, вернувшись из плена, опубликовал в прогрессивной газете "Русь" свои
записки "Расплата". Вскоре они вышли под тем же заглавием отдельной  книгой.
В этих записках он сетует на штабных чинов, говоря, что они все скрывали  от
него, и что он находился на корабле, почти как пассажир.
   Но тут Семенов, как обычно, схитрил, чтобы придать своей  книге  характер
объективности. Конечно, он знал обо всем  больше,  чем  нужно,  ибо  адмирал
считал его своим другом. В дальнейшем он выгораживает  и  Рожественского,  и
штаб, и самого себя. Благодаря тому, что "Расплата" первоначально печаталась
в  "Руси",  и  все  другие  передовые  газеты  того  времени   отнеслись   к
Рожественскому более или менее снисходительно, считая его чуть ли  не  своим
человеком, тогда как консервативная пресса, наоборот, яро нападала на  него.
А на самом деле это был  на  редкость  реакционный  адмирал.  Когда  эскадра
стояла у Мадагаскара, вот что он писал своей жене в  письме  от  20  февраля
1905 года, опубликованном впоследствии в журнале "Море", (1911 г., ј 6, стр.
52):
   "...а что за безобразия творятся у вас в Петербурге и в весях Европейской
России. Миндальничанье во время войны до добра не доведет. Это именно  пора,
в которую следует держать все в кулаках и кулаки самые-в полной готовности к
действию, а у вас все головы потеряли и бобы разводят.  Теперь  именно  надо
войском все задушить и всем вольностям конец положить:
   запретить стачки самые благонамеренные и душить без милосердия главарей".
   В отставке Рожественский безвыездно вел замкнутую жизнь  в  Петербурге  и
был привязан к своей квартире, как пугающийся ясного света  филин  к  своему
дуплу. "Я-черный ворон",-мрачно повторял адмирал слова сумасшедшего мельника
из оперы "Русалка". Мания величия не покидала Рожественского,  продолжавшего
презирать людей, пока жизнь его внезапно не оборвалась. В ночь под 1  января
1910 года у него на квартире в тесном кругу готовилась традиционная пирушка.
По-праздничному был сервирован стол, но бокал  хозяина  так  и  не  поднялся
навстречу новому году. За игрой в карты  с  гостями  "черный  ворон"  Цусимы
по-адмиральски разволновался, задергался, посинел и,  свалившись  со  стула,
сразу умер.




   Цусима. Книга 2, часть 4



   Часть четвертая.
   ОСКОЛКИ ЭСКАДРЫ 1. К ЧЕМУ ПРИВОДИТ ОПЛОШНОСТЬ
   В ночь на 6 мая 1905 года, когда 2-я  эскадра  проходила  между  островом
Формоза  и  Филиппинами,  на  горизонте  обозначились  контуры  неизвестного
корабля. Он шел без огней. Посланный к нему крейсер "Олег" выяснил, что  это
направляется в Японию с контрабандным грузом английский пароход  "Олдгамия".
На второй день русская команда, набранная с  разных  кораблей  2-й  эскадры,
заменила   англичан,   которые   были   перевезены   на   наши   транспорты.
Начальствующий же состав "Олдгамии"  попал  на  плавучий  госпиталь  "Орел".
Командир "Орла" капитан 2-го ранга Лохматов и  главный  врач  Мультановский,
принимая пленников, Переглядывались  между  собою  и  пожимали  плечами,  но
ничего не могли поделать против распоряжения  адмирала  Рожественского.  Оба
они понимали, что с этого  момента  плавучий  госпиталь  был  поставлен  под
угрозу японцев.
   Русские матросы в числе тридцати семи человек, очутившись на борту чужого
корабля, вначале чувствовали себя стеснительно и не знали, чем заняться.
   Их наскоро распределили  в  разные  отделения  по  специальности.  Боцман
Гоцка, человек широкой  кости,  с  круглым,  слегка  тронутым  оспой  лицом,
любитель шутить при всяких обстоятельствах, весело понукал:
   - Что вы, ребята, скисли? Щавелем, что  ли,  объелись?  Или  кораблей  не
видели? Живо принимайтесь за работу? Хозяева здесь теперь мы.
   Матросы с трудом свыкались с незнакомыми для  них  механизмами.  Особенно
долго не налаживалась работа в машинном отделении. Туда  вызвали  прапорщика
по механической части Зайончковского. Нетвердой,  развинченной  походкой  он
подошел к механизмам, с недоумением посмотрел на непонятные  ему  английские
надписи и, постояв в нерешительности, махнул рукой:
   - Вы уж тут сами как-нибудь разбирайтесь.
   Машинист Кучеренко, бросив орлиный  взгляд  на  удалявшегося  прапорщика,
буркнул:
   - Тоже офицер! А насчет английского  языка  ничего  не  смекает.  Давайте
вертеть сами.
   Машинисты долго приглядывались к разным приборам главной паровой машины.
   Наконец догадались, как управлять ею. Но аппарат по опреснению воды долго
не могли привести в  действие.  Кучеренко  неотступно  возился  с  ним,  как
ребенок  с  непонятной  игрушкой,  и  все-таки  добился  своего.   Показывая
кочегарам пущенный аппарат, он радостно воскликнул:
   - Пошла Марфа за Якова! Вода будет!
   А тем временем прапорщик Потапов, прибывший на "Олдгамию"  раньше  других
офицеров, распоряжался на палубе. Этот малорослый  блондин  мелкими  шажками
сновал  по  палубе  и,  прищуривая  маленькие  глазки,  не   без   удивления
останавливался перед сложными судовыми приспособлениями. Затем  он  приказал
команде грузить уголь с транспорта "Курония".
   В разгаре этих работ на  капитанский  мостик  к  Потапову  поднялись  два
прапорщика: впереди высокий черноглазый  человек  с  хмурым  лицом,  за  ним
полнотелый улыбающийся блондин, пониже ростом.
   Потапов, обращаясь к первому, отрапортовал:
   - Русская команда распределена по специальности. Уголь грузим в  ямы,  но
лучше бы грузить на палубу. Погода свежеет. Боюсь - помешает она нам.
   - Одобряю, - сказал Черноглазый офицер и повеселел.
   Это был вновь назначенный командир "Олдгамии" прапорщик по морской  части
Трегубов, только что прибывший с флагманского броненосца "Князь Суворов".
   Его полнотелый спутник, сделав шаг впер„д, представился Потапову:
   - Прапорщик Лейман. Прибыл с броненосца "Александр  III".  С  сего  числа
имею удовольствие быть вашим соплавателем. Назначен сюда старшим офицером.
   Для русских моряков началась новая жизнь на чужом корабле.
   Через два дня "Олдгамия", отделившись от эскадры, пошла своим  курсом  на
Владивосток. Больше она не встречалась с русскими кораблями.
   Прошла ночь. Утром после побудки командир "Олдгамии", прапорщик Трегубов,
приказал собрать  команду  на  ют.  При  пасмурном  небе  дул  очень  свежий
встречный ветер, заглушая слова начатой речи.  Командиру  пришлось  повысить
голос до выкрика. "Стоящим сзади матросам показалось даже,  что  он  кого-то
ругает. А один из них, Леконцев, спросил своего соседа:
   - На кого это наш "горбач" так разорался?
   Трегубов выкрикивал:
   - Наша эскадра пошла через  Корейский  пролив  во  Владивосток.  Туда  же
направляемся и мы. Но наш путь иной: вокруг Японии Тихим океаном в  Охотское
море. Мы должны в целости доставить этот пароход к своим берегам.
   Постарайтесь, ребята, в работе и зорко следите за горизонтом.  Только  не
попадаться на глаза японцам. Помимо наград за  отвагу,  вы  получите  еще  и
призовые деньги за привод судна с контрабандой...
   Командир ушел, ют опустел от, людей.
   Трое суток свирепствовал  шторм,  доходивший  до  десяти  баллов.  Шумели
волны, вырастая в белопенные бугры. Молнии с треском и грохотом рвали черные
тучи. На океан обрушивались ливни дождя, казалось, все  небо  задымилось  от
вспышек огня, но кто-то незримый сейчас же заливал их из гигантских шлангов,
густо разбрызгивая струи воды. И среди этой разбушевавшейся стихии,  качаясь
и черпая бортами  волны,  шла  одинокая  "Олдгамия".  Больше  всех  мучились
кочегары, работая в закупоренной и душной преисподней.
   Многие  из  них,  страдая  морской  болезнью,  выбывали  из  строя.   Они
заменялись верхнепалубными матросами:
   После полуночи 15 мая прошли мимо острова Аога. Погода улучшилась,  ветер
стих. На корабле наступило успокоение. Определили девиацию на  все  тридцать
два румба. Матросы, отдыхая, разговаривали больше  всего  о  2-й  эскадре  и
по-разному гадали о ней. Но никто из них не знал, что в  этот  день  осколки
ее, окруженные превосходными силами противника, выдерживают второй день боя.
Машинист Кучеренко, уверенный в себе человек, рассказывал своим товарищам:
   -  На  броненосце  "Александр  III"  нас  несколько  человек  было  сверх
комплекта. Я сам напросился на "Олдгамию". Уж  очень  мне  хотелось  узнать,
какие устройства на английском судне.
   Строевой матрос Леконцев, низкорослый плотный парень, жаловался:
   - А я, когда узнал, что меня назначили  на  пароход,  решил  остаться  на
броненосце. Обращаюсь к начальству с просьбой - ни в какую. Я опять  свое  -
хочу, мол, сражаться. А мне - по физиономии. Кровь изо рта и носа...
   Рулевой Шматков передернул узкими плечами и, согнув свою высокую и  худую
фигуру, сбалагурил:
   - Вот оно и выходит, как будто ты на войне побывал.
   Два дня стояла хорошая погода.  Командир  Трегубов  перестал  следить  за
горизонтом и занялся другими делами. Сутулясь, он корпел над  отобранными  у
англичан документами.
   - Не верю я английскому капитану, -  говорил  он  прапорщику  Лейману.  -
Обманывает он. Груз, конечно, шел в Японию, а не в  Гонконг.  Сто  пятьдесят
тысяч деревянных ящиков,  а  в  каждом  по  две  пудовых  железных  банки  с
керосином. Я думаю, что ящиков у них будет поменьше. А под  ними,  вероятно,
скрыт военный груз - орудия или снаряды...
   Обыскивая каюту бывшего английского капитана, он заглянул за шкаф и очень
обрадовался. Нашелся документ, отчасти подтверждающий подозрения  командира.
Груз действительно был адресован в Японию. У  Трегубова  в  этот  день  было
хорошее настроение. Проходя по верхней палубе, не  убранной  и  грязной,  он
только поморщился, но кричать на матросов, как  обычно,  не  стал.  Зато  на
следующий день, 13 мая, командир  разошелся  с  утра.  Сутуля  свою  высокую
фигуру, он медленно  обходил  верхнюю  палубу  и  сердито  вскидывал  черные
блестящие глаза на сопровождавших его прапорщиков - малорослого  Потапова  и
полнотелого Леймана.
   -  Смотреть  противно,  в  какую  навозную  закуту  превратили   корабль.
Удивляюсь на вас, господа. Как будто вы никогда в жизни не служили на судах.
Прошу вас немедленно заняться чистотой и наведением порядка.
   Навстречу офицерам попался боцман Гоцка. На  него  и  вылился  весь  гнев
командира. Но тот нисколько не смутился и, весело глядя  в  лицо  Трегубову,
заговорил:
   - Осмелюсь доложить, ваше благородие, после  шторма  команда  только  что
при