ть его в машинную мастерскую.
   Мы оставили раненых в неведении, и, пока шли, он говорил:
   - Значит, опять мы попали под надзор противника. Скверное наше положение,
очень скверное. А главное  -  ничего  не  придумаешь,  чтобы  избавиться  от
настигающего нас бедствия. Остается только одно - махнуть на  все  рукой.  В
прошлую ночь я не мог сомкнуть глаз. Мозг точно чадом пропитан. Устал.
   Сейчас лягу и усну так, что не проснусь даже и в том случае, если корабль
будет тонуть.
   - Я постараюсь в случае катастрофы вытащить вас наверх. У  меня  спрятаны
два спасательных пояса. Мы с вами заранее выпрыгнем за борт.
   - Спасибо за добрый порыв, но для меня он будет бесполезным.
   Я убежал на верхнюю палубу.
   На мостике около боевой рубки стояли старший офицер  Сидоров,  лейтенанты
Модзалевский и Павлинов и мичман Саккелари, разглядывая в  бинокли  японские
корабли. Они шли параллельным с нами  курсом.  Наши  офицеры  и  сигнальщики
старались определить типы судов. Это были легкие, быстроходные крейсеры:
   "Сума", "Чиода", "Акицусима", "Идзуми". Особняком от  них  держались  еще
два каких-то крейсера.  Расстояние  до  неприятеля  было  более  шестидесяти
кабельтовых.
   На "Николае I" был поднят  сигнал:  "Боевая  тревога",  а  потом  адмирал
Небогатов приказал своему отряду повернуть "всем  вдруг"  на  восемь  румбов
влево. Наши суда пошли строем  фронта  на  сближение  с  противником,  чтобы
сразиться с ним, пока не подоспела к нему помощь. Но он понял наш  маневр  и
немедленно отступил, пользуясь огромнейшим, преимуществом в ходе. Наш  отряд
снова лег на прежний курс норд-ост 23ё.
   Японцы были недостаточно сильны, чтобы задержать нас.  В  сознании  слабо
воскресала надежда на спасение. Но сейчас же наступило  еще  более  гнетущее
разочарование: показались дымки впереди  левого  траверза.  По  распоряжению
адмирала Небогатова к ним помчался  на  разведку  крейсер  "Изумруд".  Минут
через тридцать, которые показались нам невероятно длинными, он,  вернувшись,
донес, что приближается, новый отряд неприятельских крейсеров.
   По-видимому,  японцы,  сообщаясь  беспроволочным  телеграфом,   стягивали
вокруг нас свои силы. И действительно, вскоре заметили еще  шесть  судов  по
направлению на левую раковину. Участь наша была Предрешена.
   С мостика было отдано распоряжение:
   - Команде пить вино и обедать!
   Матросы с мрачным видом выпивали свою чарку изжевали сухари с консервами.
   Тем временем начали вырисовываться неприятельские  суда  впереди  правого
траверза.
   После обеда было приказано похоронить убитых. Изуродованные  трупы  давно
уже собрали на ют, разложили в два ряда и накрыли флагами.  Боцман  Воеводин
пошел за священником.
   - Ну, боцман, как я буду служить там,  коли  сейчас  стрелять  начнут?  -
плаксиво прогнусавил священник Паисий, когда  узнал,  зачем  его  приглашают
наверх.
   - Нет уж, ради бога, оставь меня. Я лучше внизу отпою покойников.  Заочно
я... ну как это... в два раза больше помолюсь за них. А если  останусь  жив,
то и в монастыре буду поминать их.
   - Да вы, батюшка, напрасно беспокоитесь. Ведь  это  к  нам  наши  корабли
приближаются.
   - Да ну? Вот оно что? В таком случае пойдем. Надо отпеть покойников.  Без
этого нельзя и хоронить. Ведь они... ну  как  это...  за  веру  православную
умерли.
   На юте священник Паисий, отпевая на скорую руку покойников, подозрительно
посматривал на японские корабли, грозно окружавшие нас с трех сторон. Он, не
знавший своей эскадры, никак не мог понять, что происходит.
   Взлохмаченные рыжие волосы запламенели на  солнце,  оттеняя  его  дряблое
лицо. Путаясь, он бормотал погребальные молитвы. Человек тридцать  матросов,
слушая священника, угрюмо поглядывали то на приближающегося  противника,  то
на своих убитых товарищей. Среди  трупов  лежали  оторванные  руки  и  ноги,
неизвестно кому принадлежащие. Кто-то из комендоров принес оторванную  кисть
чьей-то руки и бросил ее в общую кучу  покойников.  У  изголовья  их  стояло
ведро с песком, чтобы, перед тем как выбросить  трупы  в  море,  предать  их
земле. Из кадила струился синий дымок, распространяя запах ладана. Казалось,
что вместе с убитыми отпевают и нас, живых, ожидающих огненных взрывов.
   Я ушел на шканцы и присоединился к группе матросов.
   Неприятель продолжал окружать нас своим флотом,  состоявшим  из  двадцати
семи боевых судов, не считая миноносцев. В числе их  были  и  те  двенадцать
броненосцев и броненосных  крейсеров,  которые  представляли  собою  главные
силы, с которыми мы сражались накануне. Как эти корабли, так и все остальные
поражали нас своим парадным видом. Мы не замечали на них ни снесенных  мачт,
ни поваленных  труб,  ни  разбитых  мостиков.  Японцы,  разгромив  нашу  2-ю
эскадру, сами, по-видимому, мало пострадали, словно  стреляли  по  щитам  на
маневрах. И теперь, как на смотр, вышли они в  полном  составе,  сжимая  нас
железным кольцом смерти. Это  было  неслыханное  торжество  одних  и  полное
бессилие других. Мы еще в пути знали, что будем  разбиты,  но  едва  ли  кто
предполагал, что разгром эскадры примет такие грандиозные размеры.  На  нас,
случайно уцелевших от вчерашнего боя, нашло какое-то оцепенение.  Угнетенная
мысль отказывалась что-либо понять  в  этом  событии.  Матросы,  доискиваясь
причин поражения, спорили между собою.
   Один  артиллерийский  квартирмейстер,  размахивая   руками,   возбужденно
кричал:
   - Разве мы вчера: не стреляли в японцев? Мы разбросали в  них  почти  все
боевые припасы. Наши погреба опустели. Как же так получилось,  что  японские
корабли остались невредимы?
   На артиллеристов все смотрели со злобой, словно они были виноваты в нашем
бедствии, и упрекали:
   - Вы, лопоухие черти, стреляли и по щитам при Мадагаскаре. Бухали  четыре
дня. А что толку? Вытащили из воды свой щит, а на нем ни одной царапины.
   Старший боцман, кондуктор Саем, объяснил это по-другому:
   - Как видно по всему, братцы, мы вчера сражались с английской эскадрой. А
японцы тем временем скрывались за островом Цусима. И только сегодня  явились
перед нами, чтобы доконать нас.
   -  Скорее  всего,  так   оно   и   было,   -   поддакнул   артиллерийский
квартирмейстер.
   - Я сам видел,  как  тонул  четырехтрубный  корабль.  А  у  японцев,  как
сказывают офицеры, таких не было. Значит, с англичанами сражались.
   Кочегар Бакланов похлопал  по  плечу  артиллерийского  квартирмейстера  и
спросил:
   - Послушай, друг, ты хорошо помнишь, чем  заряжали  оружия?  Может  быть,
вместо снарядов вы вкладывали в них резиновые шары?
   - Убирайся ты ко всем чертям! - рассердился артиллерист.
   Гальванер Штарев, вздохнув, промолвил:
   - Да, выходит, так, как будто мы только салютовали японцам.
   Кто-то из матросов прохрипел озлобленно:
   - Петербургские воротилы нас нарочно послали на убой.
   Я смотрел на японский флот и думал: что мы могли противопоставить ему?
   Жалкие остатки разбитой эскадры: "Николай I", "новый корабль с  устарелой
артиллерией, стреляющий дымным  порохом,  неспособный  даже  докинуть  своих
снарядов до противника; "Орел", новейший, но весь  избитый,  превращенный  в
руины, да еще с большой убылью самых необходимых в бою людей; два броненосца
береговой обороны - "Апраксин" и "Сенявин", каждый по четыре тысячи  пятьсот
тонн водоизмещением, - такие, два броненосца, для которых достаточно  одного
хорошего  крейсера,  чтобы  уничтожить  их;  наконец,  крейсер  2-го   ранга
"Изумруд", опасный только для миноносца, но  не  для  крупного  судна.  Пять
кораблей против всего японского флота - это было чудовищное неравенство сил.
   Что произойдет у нас, когда вступим в бой? Если  начнут  обрушиваться  на
наш броненосец удары  тяжелых  снарядов,  то  от  одного  только  сотрясения
корпуса вылетят все втулки и клинья из пробоин, разрушатся  прикрывающие  их
щиты; а от осколков загорятся  парусиновые  пластыри.  Нам  не  выдержать  и
десяти минут сражения. "Орел" может перевернуться внезапно.  Но  пусть  даже
заранее  скомандуют:  "Спасаться!"  -  чтобы  подняться  снизу   наверх   по
стремянкам и штормтрапам, потребуется много времени,  а  его  не  будет  при
гибели корабля.
   Почти весь экипаж останется в железной  западне.  У  нас  не  осталось  в
целости ни одной  шлюпки,  ни  одного  парового  катера.  Большинство  коек,
спасательных кругов и пробочных поясов обгорело и было выброшено за борт.
   Умеющих плавать было в команде не больше  одной  трети,  остальные  же  и
минуты не смогут  продержаться  на  воде,  несмотря  на  то,  что  некоторые
прослужили во флоте по семи  лет.  Начальство  занятое  парадами  и  внешним
блеском, не позаботилось заранее научить своих подчиненных  такому  простому
делу, как плавание, хотя и знало, что многие из них,  попавшие  во  флот  из
центральных губерний, видели до службы воду только в колодцах.
   Раздалась боевая тревога.  Матросы  вздрогнули,  но  на  некоторое  время
остались на месте, словно не поверили своим ушам.
   Потом  медленно  и  нехотя,  бледные,  начали  расходиться   по   боевому
расписанию.
   Священник уронил  кадило  и  моментально  скрылся  внизу.  Для  окончания
обрядности не было больше  времени.  Полуотпетых  покойников  начали  быстро
выбрасывать за борт, как выбрасывали до этого ненужный, хлам с корабля.
   Я продолжал стоять, словно окаменелый. Неужели наступил конец?  Весь  наш
длинный и тяжелый путь был похоронной  процессией.  Вчера  на  наших  глазах
броненосцы, как черные гробы, допускались  в  колыхающуюся  могилу.  Сегодня
наступила наша очередь. Через несколько минут исчезнут для меня  навсегда  и
ласковая голубизна неба, и сияние солнца, и блеск вводной  равнины,  и  все,
все.
   "Началось!.." - охнул каждый  про  себя,  когда  раздались  первые  удары
неприятельских кораблей.
   Я направился к ближайшему люку,  ощущая  в  себе  непомерную  тяжесть.  А
когда, начал спускаться по стремянке вниз,  то  услышал  крики,  заставившие
меня вернуться обратно.
   На корабле что-то произошло.


   5. ТЯГОСТНАЯ ГЛАВА
   Во время сражения 14 мая японцы старались  в  первую  очередь  уничтожить
наши лучшие броненосцы и мало обращали внимания  на  "Николая  I".  По  нему
стреляли как бы между прочим. И все же он с самого  начала  боя  получил  от
двух снарядов большую пробоину под левой носовой шестидюймовой  пушкой.  Эта
пробоина, оказавшаяся одним краем ниже ватерлинии, причиняла много хлопот:
   сколько ни заделывали ее койками и чемоданами, вода продолжала  прибывать
и залила подшкиперское отделение. Позднее попало еще несколько снарядов.
   Вышло из строя одно двенадцатидюймовое  орудие.  Были  пробиты  осколками
минные и паровые катеры и приведены  в  негодность  шлюпки,  за  исключением
шестерки и одной двойки. Немного пострадал и личный  состав:  нашли  убитыми
лейтенанта Мирбаха и несколько нижних чинов, выбыли из строя командир судна,
капитан 1-го ранга Смирнов, и человек двадцать матросов.
   "Николай" стрелял довольно исправно, когда расстояние  до  неприятельских
кораблей  не  превышало  дальнобойности  его  орудий.  Для  своей  устарелой
артиллерии он пользовался дымным  порохом,  и  это  затрудняло  дело.  После
нескольких  выстрелов  броненосец  застилался  своим  же  дымом.   Противник
становился невидим. Орудия замолкали, пока не рассеивался дым. Однако и  при
таких условиях "Николай" успел расстрелять тысячу четыреста пятьдесят  шесть
снарядов только крупного и среднего калибра. Его погреба с боевыми припасами
так же опустели, как и на других наших кораблях.
   Контр-адмирал Небогатов командовал не только своим отрядом, но и взял  на
себя, когда выбыл из строя раненый командир Смирнов,  управление  судном.  В
белом кителе, плотно  облегавшем  его  располневшее  тело,  в  необыкновенно
широких черных брюках, он походил  скорее  на  добродушного  купца,  чем  на
военного человека. Но вместе с тем все офицеры  чувствовали  над  собою  его
власть, и никто из них  не  посмел  бы  не  выполнить  того  или  иного  его
приказания. В бою он подавал пример другим своей храбростью и часто  выходил
из боевой рубки на мостик, чтобы лучше разглядеть,  что  происходит  кругом.
Неплохой  моряк,  академик,  он  не  мог  не  понимать,  что  кампания  наша
проиграна, однако ничем не выдавал своего волнения. Его  лицо,  одутловатое,
словно распухшее, в седой заостренной бороде, в запудренных  пятнах  экземы,
было внешне спокойно. Только изредка поблескивал в  руках  морской  бинокль,
приставляемый к большим, немного навыкате глазам.
   Адмирал жаловался своим штабным:
   - Я не получаю ни одного распоряжения со стороны командующего эскадрой. И
не знаю, жив ли он. По  старшинству  его  должен  был  бы  заменить  адмирал
Фелькерзам. Но, может быть, и этот погиб вместе с броненосцем "Ослябя"?
   Такое неведение связывает меня порукам и ногам. Кто же все-таки командует
эскадрой?
   -  Не  исключена  возможность,  ваше  превосходительство,  что   эскадрой
командует какой-нибудь мичман, - сказал флаг-капитан  Кросс,  подергивая  по
своей постоянной привычке небрежно свисающие усы.
   Небогатов продолжал:
   - Мы как будто попали в заколдованный круг. Толчемся в  нем  и  никак  не
можем выйти из пролива. Дело идет уже к  вечеру.  Если  нас  застанет  здесь
ночь, то очень будет плохо от минных атак.
   И, приняв решение, распорядился:
   - Поднять сигнал: "Курс норд-ост двадцать три градуса"!
   Приказ, как мы знаем, немедленно  был  выполнен  сигнальщиками.  За  ними
наблюдал младший флаг-офицер,  лейтенант  Северинц,  худое  и  безусое  лицо
которого выражало усердие забитого морского чиновника... Как человек точный,
он подождал на мостике несколько минут,  а  потом,  войдя  в  боевую  рубку,
доложил:
   - Наше превосходительство, сигнал отрепетовали только суда вашего отряда.
   Но, по-видимому, поняли сигнал и передние мателоты - "Бородино" и "Орел".
   Они тоже начинают склоняться на север.
   В это время, заметив что-то, быстро  выскочил  из  боевой  рубки  старший
флаг-офицер, лейтенант Сергеев, но скоро вернулся обратно.  Рыжий,  румяный,
оплывающий жирком, он бросил на адмирала бегающий взгляд и отчеканил:
   - Только что прошел по борту  один  из  наших  миноносцев.  К  сожалению,
надписи на нем я не успел прочитать. С него передали  голосом,  что  адмирал
Рожественский приказал вам идти во Владивосток +1.
   Небогатов, выслушав, кивнул седой головой.
   - Вот и отлично. Значит, я правильно распорядился относительно сигнала.
   Теперь по крайней мере выяснилось, что я могу распоряжаться.
   Не терял он самообладания и  ночью,  когда  начались  минные  атаки.  Был
случай,  когда  выпущенная  неприятелем  мина  шла  на  "Николая".  У   всех
находившихся в рубке  замерло  сердце.  Небогатов  сам  скомандовал,  громко
выкрикнув:
   - Право на борт!
   Броненосец круто повернул влево, оставляя мину за кормой.
   Адмирал, оглядываясь на хвостовые корабли, возмущался:
   - Почему они так неистово светят прожекторами? Ведь этим самым они выдают
свое местонахождение и привлекают неприятельские миноносцы. В  такую  темную
ночь  ничего  не  стоит  скрыться  от  противника.  Вы  посмотрите,  в  двух
кабельтовых едва можно разглядеть судно.
   Но каким способом запретить судам  второго  отряда  пользоваться  боевыми
фонарями?  Беспроволочный  телеграф  на  "Николае"  испортился,  а  отдавать
какие-либо распоряжения световым семафором было невозможно без  того,  чтобы
не обнаружить себя. Хотелось скорее скрыться от миноносцев.  Небогатов  даже
запретил стрелять по ним, чтобы вспышками артиллерийского огня не привлекать
их внимания. Он всецело положился  на  бдительность  "Изумруда",  с  успехом
отгонявшего противника.
   Досадно было, что  при  броненосцах  находился  только  один  крейсер.  И
возникали опасения за участь "Сисоя Великого", "Наварина" и "Нахимова".
   Ночью без огней они не привыкли держаться друг за другом, а потому  могли
отстать. Кроме того, оставалось неизвестным, насколько благополучно  удалось
им отбиться от минных атак. Может быть, какой-нибудь корабль уже давно пошел
ко дну.
   Прекратились минные атаки. Стало  тихо.  Небогатов  не  ложился  спать  и
вступал по временам в разговор со своим штабом.
   - Отряд наших крейсеров ушел на юг. Но я думаю,  что  адмирал  Энквист  в
конце концов опять повернет за нами. Иначе это было бы преступлением  с  его
стороны. Мне почему-то думается, что мы с ним встретимся на рассвете.
   Должны обнаружиться и наши миноносцы. Из девяти миноносцев в дневном бою,
кажется, ни один не пострадал.
   - И я держусь такого же мнения, ваше превосходительство, - говоря немного
в нос, подтвердил флаг-капитан.
   -  Вот,  с  транспортами,  ваше  превосходительство,   горе,   -   всегда
дипломатичный, осторожно вставил старший флаг-офицер Сергеев. -  Имея  тихий
ход, они едва ли поспеют за нами. Им будет плохо.
   Небогатов на это ответил:
   - Я не знаю, какие инструкции дал Рожественский командирам транспортов на
случай поражения  эскадры.  Несомненно,  они  отстали.  Но  им  лучше  всего
пробираться к Владивостоку врассыпную, держась корейского берега.
   Помолчав немного и снова заговорил как бы про себя:
   - Это еще не велика беда, что наша колонна  частично  разъединится.  Курс
был дан всем кораблям, а к Владивостоку путь  один.  Поэтому  они  не  могут
разойтись далеко. Утром с помощью "Изумруда" их удастся собрать.
   Офицеры соглашались с ним. Всем хотелось, чтобы вышло  именно  так:  наши
разрозненные силы снова соединятся, а противник  на  время  поглупеет  и  не
обнаружит их. Но этим  только  успокаивали  самих  себя:  навряд  ли  японцы
оставят без преследования остатки нашей разбитой,  эскадры.  В  распоряжении
адмирала  Того  имелись  десятки  миноносцев,   легких   и   вспомогательных
крейсеров.  Они,  словно  стая  гончих,  бросятся  во  все  стороны   хорошо
изученного  моря  на  розыски  русских.  При  таких  условиях  нельзя   было
рассчитывать, на возможность проскочить мимо японцев незамеченными.
   Адмирал Небогатов сам облегчал  им  задачу,  направляясь  во  Владивосток
кратчайшим путем.
   С нетерпением ждали рассвета, а когда он наступил,  то  увидели,  что  от
эскадры осталось только пять кораблей. Жадно  оглядывали  горизонт,  надеясь
увидеть своих отставших товарищей, но встретились снова с противником. И  по
мере того как увеличивалось число его кораблей, настроение адмирала  падало.
Если вчера всей эскадрой не могли нанести  вреда  противнику,  то  можно  ли
сегодня сражаться с ним? Да он и не подойдет на расстояние наших  выстрелов.
Значит, он  будет  громить  русские  военные  корабли,  словно  пассажирские
пароходы, совершенно безнаказанно.
   Адмирал, нервничая, то выходил на мостик, то возвращался в боевую рубку.
   Он  пристально  всматривался  в  очертания  появлявшихся   на   горизонте
кораблей.
   Никаких сомнений не было, что его окружают японцы. Но  он  как  будто  не
доверял своим бесцветным глазам и много раз обращался к помощникам:
   - Посмотрите хорошенько, не приближаются ли свои с какой-нибудь стороны?
   Повторялся безнадежно один и тот же ответ:
   - Никак нет, ваше превосходительство, все неприятельские корабли.
   Небогатов наконец замолчал и,  нахлобучив  на  глаза  фуражку  с  большим
флотским козырьком, поник седою головой. Он знал, что все взоры  обращены  к
нему, ожидая от него спасения. Но что он должен сказать  своим  подчиненным,
какое отдать распоряжение, чтобы избавить их от бессмысленного  истребления?
Ничего. Если бы он держался ближе к берегу, то можно  было  бы  разбить  или
взорвать свои корабли и вплавь добраться до суши. Но поблизости не было даже
полоски  земли.  И  может  быть,  он  как  начальник  впервые  по-настоящему
почувствовал на себе всю страшную ответственность за  свои  действия.  Какое
огромное преимущество  в  жизни  давали  ему  адмиральский,  чин,  блестящий
мундир, ордена! А тепе