ким  шел
адмирал Фелькерзам, - через Суэцкий канал и Красное море. А потом, не заходя
в Носси-Бэ, направился к Зондским  островам.  В  пути,  насколько  позволяло
время,   на   его   кораблях   люди   занимались   артиллерийским   учением,
практиковались с дальномерами. Два раза  производились  боевые  стрельбы  по
щитам, причем первая стрельба дала  самые  неудовлетворительные  результаты,
вторая - прошла немного лучше. Ночью всегда шли без огней,  чего  у  нас,  к
сожалению, не было.
   Весь этот длинный путь был проделан в восемьдесят три дня. Нельзя было не
восторгаться таким успехом, если принять во внимание, что отряд  состоял  из
двух старых кораблей, "Николая I" и "Владимира Мономаха" и трех  броненосцев
береговой обороны, совершенно не приспособленных  к  дальним,  плаваниям.  К
чести Небогатова нужно сказать, что он проявил себя неплохим флотоводцем.
   Морское министерство не сумело организовать агентуры на  пути  следования
2-й эскадры. Мы ничего не знали о движении неприятельских кораблей.
   Правда, Главный морской штаб кое-что сообщал об этом, но все его сведения
оказывались ложными и только нервировали личный состав. В таком же неведении
находился и адмирал  Небогатов.  Он  ничего  не  знал  ни  о  стратегической
обстановке на морском театре военных действий, ни  о  месте  нахождения  2-й
эскадры. А между тем на нем лежала задача соединиться  с  Рожественским.  Но
где в это время находился строптивый командующий? На все телеграфные запросы
в Петербург Небогатов так и не мог добиться  точных  сведений.  Он  рисковал
совсем потерять 2-ю эскадру. Перед ним естественно возникал вопрос: как быть
в дальнейшем? Он уже хотел самостоятельно пробиваться во  Владивосток.  Если
соединение его отряда и произошло с эскадрой, то это вышло  случайно:  помог
матрос Бабушкин.
   Кто он, этот герой, сыгравший такую видную роль?
   В период  русско-японской  войны  им  было  совершено  немало  выдающихся
подвигов. Защитники Порт-Артура, вероятно, помнят его фамилию до сих пор.
   Еще больше он был известен среди команды крейсера 1-го ранга  "Баян",  на
котором   он   прослужил   несколько   лет,   добившись   звания   машинного
квартирмейстера 1-й статьи.
   Василий Федорович Бабушкин явился во флот из крестьянской гущи, из глухой
провинции Вятской губернии.  Высокий  ростом,  широкоплечий,  грудастый,  он
обладал атлетическим телосложением. Своей необычайной  физической  силой  он
однажды удивил французов. Это было в  Тулоне,  когда  там  строился  крейсер
"Баян". В местном городском театре шло представление.  Среди  разных  других
номеров какой-то атлет демонстрировал перед публикой  свою  силу:  сажал  на
стол двенадцать человек, подлезал под него и поднимал на своей спине  вместе
с людьми. Бабушкин, находясь в это время среди зрителей, не выдержал - вышел
на сцену и попросил прибавить еще двух человек. Гром аплодисментов  наполнил
весь зал, когда он поднял такую тяжесть.
   Побежденный соперник сейчас же скрылся  за  кулисами,  а  русский  силач,
когда вылез из-под стола, совершенно растерялся. Его смущали бурные восторги
публики и цветы, летевшие к ногам. Он не знал, что делать, и несколько минут
неподвижно стоял на сцене, глядя в зрительный зал карими глазами, молодой  и
наивный, с натуженно-покрасневшим лицом.
   Потом он признавался своим товарищам:
   - Ну до чего неловко было! Не помню даже, как вышел из театра. Навертываю
прямо на крейсер, а в голове будто шмели гудят.
   После этого вечера он ежедневно получал десятки писем от француженок. Они
всячески добивались с ним свидания. Но из этого ему удалось извлечь лишь  ту
пользу, что он скорее других научился разговаривать по-французски.
   С самого начала войны Бабушкин находился на крейсере "Баян" и  все  время
отличался  исключительной  храбростью.  Он  участвовал   во   многих   самых
рискованных предприятиях. Нужно ли было ночью выслеживать и ловить  японских
агентов, сигнализировавших своим войскам огнями, он всегда шел впереди всех.
Не обходилось без него и в тех  случаях,  когда  сторожевые  паровые  катеры
отправлялись брать на абордаж неприятельские брандеры.
   Для 1-й эскадры, блокированной в Порт-Артуре, наступила жестокая пора.
   Японцы, заняв Высокую гору, начали бомбардировать  гавань  и  корабли.  В
порту и на судах то и дело  возникали  пожары.  Команды  и  офицеры  "Баяна"
скрывались под броневой защитой или в береговых блиндажах. Только  несколько
человек осталось на верхней палубе. Среди них всегда  находился  Бабушкин  и
первым бросался к месту  пожара  на  судне.  Когда  вся  наша  эскадра  была
потоплена, он и на суше, защищая крепость, проявлял чудеса храбрости.
   Все боевые задания им выполнялись умело, ибо  природа  наградила  его  не
только чрезвычайно физической силой, но и редкостной сообразительностью.
   Обладая избытком энергии, он принадлежал к тому типу людей, которые  сами
все делают, не дожидаясь распоряжения начальства. Кроме того, он  по  натуре
своей был авантюристом. Поэтому, чем  опаснее  предстояли  приключения,  тем
сильнее рвался к ним Бабушкин. Так продолжалось до тех пор, пока и  над  ним
не стряслась беда. Однажды, починяя станок на укреплении  N  3,  он  получил
сразу восемнадцать ран от разорвавшегося вблизи неприятельского  снаряда.  И
богатырь,  награжденный   к   этому   времени   всеми   четырьмя   степенями
георгиевского  креста,  свалился  почти  замертво.  Он  долго   пролежал   в
госпитале, прежде чем стал на ноги.
   После падения Порт-Артура японские доктора признали Бабушкина инвалидом и
отпустили его в Россию. Он отправился на  иностранном  пароходе  и  попал  в
Сингапур. Здесь он встретился с консулом  Рудановским  и  от  него  случайно
узнал, что в ближайшие три дня должна недалеко пройти  3-я  эскадра.  Консул
добавил:
   - Нужно обязательно доставить  адмиралу  Небогатову  секретные  бумаги  и
предупредить  его,  что  где-то  в  Зондских  островах  скрывается  японская
эскадра. Но мне мешают это выполнить англичане.
   Бабушкин еще не оправился от ран,  но  в  нем  снова  загорелась  прежняя
удаль.
   Захотелось  еще  раз  подраться  с  японцами.  Он  напросился   выполнить
поручение консула и кстати остаться на каком-нибудь  корабле  приближающейся
эскадры.
   Сейчас же был разработан план действий.
   К  гостинице,  где  жил  Бабушкин,  были  приставлены   полицейские   для
наблюдения за ним. Чтобы обмануть их бдительность, он рано утром нарядился в
белый китель, на голову надвинул тропический пробковый шлем и, выбравшись на
улицу другим выходом, направился к морю, к условленному месту. Там уже стоял
наготове паровой катер. На нем были два человека -  француз,  толстенький  и
низенький, лет тридцати пяти, с бородкой на румяном лице, и индус  в  желтой
коленкоровой чалме, молодой сухопарый парень. Первый был агентом от русского
консульства, а второй исполнял обязанности машиниста.
   Бабушкин считался командиром судна. Ему строго  было  наказано  в  случае
какой-нибудь опасности врученный ему пакет сжечь в топке или утопить в море.
   Катер,  не  замеченный  англичанами,  тронулся  с   места   и,   развевая
французский флаг, понесся в море.  Через  несколько  часов,  когда  Сингапур
скрылся из виду, он уже находился за  указанными  островами.  Где-то  здесь,
вблизи этих островов, должна  будет  пройти  если  не  сегодня,  так  завтра
эскадра Небогатова, но определенного курса  ее  никто  не  знал.  Она  может
проскользнуть южнее или севернее.
   Никогда Бабушкин не переживал такого мучительного  беспокойства,  как  на
этот раз. Чуть только на горизонте показывались  дымки,  он  направлял  свой
катер на них. Но скоро выяснялось, что это проходили чужие корабли,  главным
образом коммерческие. Разочарованный, он возвращался на прежнее место, чтобы
потом снова бросаться в разные стороны. Иногда он  уходил  так  далеко,  что
острова едва были видны. Такое метание с одного места на другое  происходило
почти у самого экватора, там, где солнце, достигнув  зенита,  совершенно  не
дает тени. Обжигало нестерпимым зноем.
   Бабушкин, управляя рулем, сидел на корме  катера  и  редко  отрывался  от
бинокля, оглядывая  пылающий  горизонт.  Наблюдения  продолжались  и  ночью,
поэтому ему не пришлось задремать ни на одну минуту. Эскадры все не было.
   Не дали  никаких  результатов  и  вторые  сутки.  От  напряжения  и  ярко
освещенной морской поверхности, от бессонницы у него разболелись глаза, а от
жары  вскрылись  незажившие  раны.  Не  имея  с  собой   ни   лекарств,   ни
перевязочного материала, он лечил их, смачивая забортной водой.
   Француз уговаривал его:
   -  Напрасно  мы  болтаемся  здесь.  Ничего  хорошего  не  дождемся.  Надо
вернуться в Сингапур, пока не напоролись на японские корабли.
   Но Бабушкин был не из тех людей, которые отступают перед  трудностью  или
опасностью. Настойчивость его граничила с  безумством.  Он  холодно  ответил
французу:
   - Ваши речи, мусью, я не желаю слушать. Лучше будет,  если  вы  прикусите
язык.
   Наступило 22 апреля, пошли третьи сутки  с  тех  пор,  как  они  оставили
Сингапур. Дрова оказались на исходе. Их начали беречь на тот случай,  когда,
может быть, потребуется приблизиться к эскадре или перехватить ее курс, если
она действительно появится в этих водах. Теперь катер не  носился  по  морю,
как бешеный,  а  стоял  на  одном  месте,  едва  поддерживая  пар  в  котле.
Консульский агент и машинист-индус, когда отправлялись в путь,  не  ожидали,
что дело примет такой скверный оборот. Для обоих стало ясно, что  если  даже
они взломают палубу и люки, то все равно топлива не хватит вернуться в  свою
гавань - так далеко до нее было. Без посторонней помощи им не  обойтись,  но
она может не явиться вовремя, и тогда они окажутся перед угрозой  гибели.  В
довершение бедствия, вышла вся пресная вода. И Бабушкин  видел,  как  тот  и
другой слишком часто начали облизывать языком потрескавшиеся, губы. Но и сам
он, ослабленный  раскрывшимися  ранами,  еще  в  большей  степени  переживал
мучительную жажду. Лицо  его,  заросшее  черной  бородой,  осунулось,  глаза
воспаленные и мутные, в набухших веках, ввалились.
   Консульский агент время от времени о чем-то шептался, с индусом.
   По-видимому, между ними шел какой-то сговор. Наконец, француз,  обращаясь
к командиру, раздраженно с кипящим оттенком в голосе спросил:
   - Долго мы будем стоять на одном месте?
   Бабушкин даже не взглянул на него.
   - Ровно столько, сколько мне потребуется.
   - А если мы  не  желаем  помирать  только  потому,  что  один  из  нас  -
сумасшедший человек?
   - Это меня не касается.
   Француз, жестикулируя руками, раскричался:
   - К черту вашу эскадру! Мы не идиоты, чтобы вас слушать? Требуем - сейчас
же поворачивайте к берегу!..
   К нему присоединился индус и, дергаясь весь, завизжал:
   - Назад!.. В Сингапур!..
   Это был бунт экипажа, состоявшего из двух человек. Без  кителя,  в  одной
нательной сетке.  Бабушкин  поднялся  на  корме,  огромный  и  мрачный,  как
стопудовый якорь, падающий на дно. Железные бицепсы его напряглись.
   Несмотря на  болезнь,  в  нем  достаточно  еще  сохранилось  силы,  чтобы
раскидать своих подчиненных, как щенят. Из-под козырька пробкового шлема  он
посмотрел на обоих кроваво-воспаленными глазами и, подняв увесистые  кулаки,
прохрипел:
   - Замолчите! Или хотите, чтобы у каждого из вас голова треснула, как орех
под молотком? Я сам машинист и один справлюсь на катере.
   Сразу съежился француз, отступая в носовую часть катера, а  индус  юркнул
под кожух, к машине.
   Иногда где-нибудь показывался одинокий дымок, но  катер,  тихо  и  плавно
покачиваясь на заштилевшей груди моря, не трогался с места. Солнце добралось
до самой высокой точки своего  пути  и  скоро  начнет  скатываться  вниз.  В
полуденном свете горел весь простор. От  катера,  а  в  особенности  от  его
железного машинного кожуха отдавало невыносимым  жаром.  Все  было  горячее:
рубашка, брюки, ботинки. Раскаленное небо испаряло  не  только  воду,  но  и
кровь людей. На юго-востоке возникали дождевые облака.
   Молчало разомлевшее море, молчали и трое людей  на  крохотном  суденышке,
словно примирились со своим безнадежным положением.
   Бабушкин, сидя на корме, с прежней настойчивостью  приставлял  бинокль  к
глазам. Вдруг он поднялся с такой быстротой, словно получил болезненный укол
в бедро, и  устремил  взор  на  запад.  Там,  в  дали,  затуманенной  зноем,
всплывали дымки - один, другой, третий. Через каждые полторы минуты число их
увеличивалось.  Потом  обрисовались  мачты.  Руки  его,  державших  бинокль,
вздрагивали, колени подгибались. Рваным голосом он оповестил свой экипаж:
   - Наши идут!
   И  распорядился  бросить  в   топку   последний   остаток   дров,   чтобы
передвинуться на курс эскадры.
   Но тут опять запротестовал француз:
   - Надо уходить. Это, вероятно, идут японские или английские корабли.  Они
нас повесят, как шпионов...
   Бабушкин положил свою  тяжелую  руку  на  привод  от  кингстона,  угрожая
открыть днище катера для доступа воды.  Два  человека,  глядя  на  страшного
командира, в ужасе застыли. А он, ошалелый и  бесшабашный,  рявкнул  во  всю
силу легких:
   - Скажите еще хоть одно слово - и я вас обоих пущу на дно!
   Потом, скомандовал:
   - Ход вперед!
   Катер рванулся и помчался на сближение с эскадрой. Прошло  еще  некоторое
время, и уже не было никаких сомнений, что идет русская эскадра.
   Обозначились  андреевские  флаги.  Теперь  беспокоило  лишь  одно  -  как
остановить корабли? Головным шел броненосец "Николай I" под флагом адмирала.
На катере начали кричать, махать руками, приближаясь к  головному  судну.  И
вдруг, ко всеобщей радости, увидели, как на нем поднимаются  черные  шары  к
фок-рее, давая знать этим, что машины переведены на "стоп".
   Остановилась вся эскадра.
   Катер пристал к броненосцу "Николай I". Бабушкин, поднявшись  на  палубу,
вручил секретный пакет контр-адмиралу  Небогатову  и  тут  же  в  нескольких
словах рассказал о себе. В заключение он обратился с просьбой:
   - Разрешите, ваше превосходительство, остаться у вас на броненосце. Желаю
еще раз подраться с японцами.
   Согласие было дано. Бабушкин обрадовался. Но он, истощив  свои  силы,  не
мог уже сам ходить, и его повели в лазарет под руки.
   Катер, снабженный топливом и водою, через полчаса отправился в Сингапур.
   Адмирал, прочитав бумаги,  теперь  уже  точно  знал,  где  находится  2-я
эскадра, и, изменив курс, пошел со своим отрядом дальше  по  Южно-Китайскому
морю.
   Ударил тропический ливень. Если бы Небогатов  проходил  это  место  часом
позже, то Бабушкин из-за дождя не увидал бы его? кораблей, и эскадры никогда
бы не соединились.


   10. ГАДАНИЯ О КУРСЕ
   На рассвете 5 мая все суда застопорили машины  и  приступили  к  погрузке
угля, беря его с транспортов. Корабли окутались облаком черной пыли.
   После обеда отпустили в Сайгон транспорты "Меркурий" и "Тамбов".
   В этот день с госпитального судна вернулся на наш броненосец  "Орел"  мой
друг и любимец всей команды - инженер Васильев. Вид у него был  здоровый  и,
как всегда, приветливый, но разбитую ногу он не долечил и,  не  наступая  на
нее, мог с трудом передвигаться лишь при помощи костылей. Я обрадовался  его
появлению на броненосце. Теперь наши беседы опять возобновятся.
   Я встретился с  ним  у  офицерского  трапа,  по  которому  спускался  он,
поддерживаемый вестовым.
   - Что нового? - спросил Васильев, ласково улыбнувшись.
   - Были у нас важные события.
   - Слышал я,  как  вы  тут  бунтовали.  Как-нибудь  сойдемся  и  поговорим
подробнее.
   Вечером эскадра двинулась дальше, держа курс на остров  Формоза.  В  пути
происходили небольшие остановки из-за  повреждений  механизмов  на  том  или
другом судне. Но их скоро  исправляли,  и  все  уменьшалось  число  дней  до
встречи с таинственным врагом. Плохо спали по ночам, ожидая минных атак.
   Совсем еще недавно, когда посетил нас адмирал Рожественский,  из  команды
были арестованы восемь человек.  Все  мы  знали,  что  суд  особой  комиссии
вынесет им беспощадный приговор. Казалось, что  это  послужит  примером  для
других. Однако на броненосце произошло новое нарушение дисциплины,  и  опять
скопом. Дело в  том,  что  при  отправлении  судов  в  заграничное  плавание
полагалось на каждого  матроса  по  двадцать  копеек  на  покупку  книг.  Но
половина этих денег,  прошедших  через  руки  судового  ревизора,  бесследно
исчезла, а на остальные была приобретена литература лубочного характера.
   Исключение  представляли   несколько   книжек   Л.   Толстого,   изданные
"Посредником", да и те по настоянию  священника  Паисия  были  выброшены  за
борт, как "антихристово учение". Само собой разумеется, что  такая  духовная
пища не могла удовлетворить матросов.  Они  пытались  получить  произведения
классиков  и  современных  лучших  писателей,  но  каждый   раз   заведующий
библиотекой мичман Воробейчик отвечал на это:
   - Рылом не вышли. Нужно читать то, что дают.
   Скудная  матросская  библиотека  помещалась  вместе  с  офицерской  около
кают-компании, против буфета, в больших шкафах. В  одну  из  ночей  матросы,
пользуясь  тем,  что  в   кают-компании,   заваленной   углем,   никого   из
начальствующих не было, разбили шкафы и растащили офицерские книги.
   Оставили только "Большую энциклопедию" Брокгауза и Эфрона.  Сочинения  же
Эмиля Золя, Мопассана, Ожешко, Тургенева,  Горького,  Короленко,  Чехова,  а
также и научные произведения - все пошли по рукам. В другое время  за  такой
поступок вся команда подверглась бы поголовному обыску и виновные понесли бы
жестокую кару. А теперь матросы открыто читали  эти  книги,  читали  запоем,
словно наступила неделя литературных занятий. Офицеры старались не  замечать
читающей публики.
   Наша цель была - прорваться во Владивосток. А  это  означало  -  с  какой
стороны ни заходи, но нам не  миновать  Японского  моря.  В  него  вели  три
главных пути: Корейский пролив с  большим  островом  Цусима  посредине  его,
Сангарский пролив, разделяющий японские острова Иезо и  Нипон,  и  Лаперузов
пролив, самый северный, где  кончается  неприятельская  земля  и  начинается
русская - остров Сахалин.
   - Каким из этих путей пойдет наша эскадра?
   Вот вопрос, который теперь больше всего занимал офицеров и команду.
   Понятно, что это дело командующего, куда направить свои  корабли.  Он  не
только с нашим, но и с мнением судовых командиров не стал  бы  считаться  по
этому вопросу. А нам оставалось только одно - исполнять  беспрекословно  его
волю, хотя бы самую дикую и несуразную.  Но  в  то  же  время  мы,  живые  и
мыслящие люди, не могли безразлично относиться к судьбе эскадры, связанной с
нашими жизнями.
   Смерть угрожала всем одинаково.
   Матросы настораживали свой слух в  сторону  кормы:  что  говорят  офицеры
относительно проливов? К  сожалению,  вестовые  были  люди  малограмотные  и
сообщали нам сведения очень скудные.
   - Все время наши господа спорят и спорят, куда лучше идти.  Говорят,  что
надо вокруг Японии махнуть. Где-то около Сахалина будто бы можно прошмыгнуть
во Владивосток.
   Некоторые  из  матросов  подходили  к  раскрытому  люку  кают-компании  и
непосредственно подслушивали разговор офицеров.
   Меньше всего привлекал  Корейский  пролив.  Прежде  всего  он  был  самый
отдаленный от Владивостока. А затем - здесь находились главные морские базы.
Мы неизбежно должны будем встретиться с наличием всего японского  флота,  до
миноносцев включительно. Разве мы сможем с ним сражаться?
   Однажды я обратился за разъяснением к лейтенанту Гирсу.
   - Я полагаю, что Рожественский предпочтет  либо  Лаперузов  пролив,  либо
Сангарский,  -  начал  Гирс.  -  Правда,  последний  представляет  некоторые
затруднения в навигационном отношении, суживаясь местами до десяти миль.
   Но в прошлом  году,  седьмого  июля,  это  не