в. Если  японцы
разгромят вторую эскадру, последнюю надежду  нашей  империи,  то  это  будет
поважнее, чем разорвать бомбой  какого-нибудь  министра  или  даже  великого
князя. Поражение войск - это крах всей государственной системы.  Уже  теперь
сами, защитники власти перестают верить в эту власть. А  с  другой  стороны,
надвигается страшная сила разгневанных народных масс. Конечно,  несмотря  ни
на что, правители никогда сами не уходят от власти. Они всегда ждут, пока их
не зарежут их же верноподданные, - ждут революции. Все это для меня ясно. Но
в то же время я не могу без боли в сердце думать о  гибели  наших  кораблей,
населенных живыми людьми. Такая двойственность...
   Из офицерского люка показалось юное лицо мичмана Воробейчика.
   - Да, японцы усиленно следят за нами, - сказал  Васильев  и  потащился  к
кормовому мостику, сердито стуча костылями о деревянный настил палубы.
   По распоряжению адмирала разведочный отряд переместился в тыл эскадры:
   "Светлана"  вступила  в  кильватер  транспорта,  а   "Урал"   и   "Алмаз"
расположились по сторонам ее. Крейсеры  "Жемчуг"  и  "Изумруд",  державшиеся
справа и слева, снаружи колонн, теперь выдвинулись немного вперед.
   Плавучие госпитали шли позади хвостовых судов.
   Семь с половиной месяцев люди мучительно  ждали:  придет  один  особенный
день развязки. И вот этот день наступил. Как обычно, в восемь часов под звон
судового колокола взвился на гафеле кормовой андреевский флаг.  К  этому  мы
привыкли.  Но  сегодня  в  честь  коронования  царя  и  царицы  одновременно
заплескались в сыром и порывистом воздухе еще два таких же флага на стеньгах
обеих мачт. Эти же флаги имели значение и боевых.
   Настроение  экипажа  сверх   обыкновения   было   приподнятое.   Слышался
оживленный говор. Некоторые, забравшись в укромный уголок, играли  в  шашки,
другие читали книги. В одной группе деловито спорили о том, может ли человек
за один  присест  съесть  пятнадцать  фунтов  черного  хлеба.  Страшно  было
подумать о том, что этим людям сегодня предстоит участвовать в  сражении,  в
котором, быть может, многие  найдут  себе  смерть.  Они  как  будто  нарочно
рисовались друг перед другом своим  равнодушием  к  опасности:  слишком  уже
надоела такая монотонная жизнь. Около восьми месяцев мы проплавали  в  чужих
морях, редко съезжая на берег, выполняя непосильные работы, перенося  голод,
испытывая изнуряющую тропическую жару, валяясь в грязи.
   Кроме  того,  со  дня  отплытия  из  Либавы  нас  не  переставали  пугать
нападениями со стороны японцев. Слухи указывали, что  они  подстерегают  нас
всюду. В особенности усилилась тревога после Мадагаскара,  а  еще  больше  -
после аннамских вод. Каждую ночь мы проводили в ожидании минных атак.
   Теперь все это кончилось,  и  приближалась  развязка:  одним  -  холодная
могила в этих водах, другим - избавление и отдых на родной земле:  разве  не
прорвется во Владивосток хоть часть эскадры?
   В десятом  часу  слева,  впереди  траверза,  на  расстоянии  около  шести
кабельтовых показалось уже четыре неприятельских корабля. Один  из  них  был
двухтрубный, а остальные - однотрубные. С  нашего  переднего  мостика  долго
всматривались  в  них,  прежде  чем  определили  их  названия:   "Хасидате",
"Мацусима", "Ицукусима"  и  "Чин-Иен"  (двухтрубный).  Это  были  броненосцы
второго класса, старые, с малым ходом, водоизмещением  от  четырех  до  семи
тысяч тонн. На наших судах пробили боевую тревогу.  Орудия  левого  борта  и
двенадцатидюймовых носовых башен были направлены на отряд противника.
   Многие из нас предполагали,  что  наши  быстроходные  броненосцы  первого
отряда и "Ослябя" из второго  отряда,  а  также  наиболее  сильные  крейсеры
"Олег" и "Аврора" немедленно бросятся  на  японцев.  Пока  подоспели  бы  их
главные силы, эти четыре корабля были бы разбиты. Но  адмирал  Рожественский
опять воздержался  от  решительных  действий.  И  неприятельские  броненосцы
удалились от нас настолько, что едва стали видны.
   Сейчас же на смену им появились с той же левой стороны еще четыре  легких
и быстроходных крейсера. В них опознали: "Читосе",  "Кассаги",  "Нийтака"  и
"Отава". Теперь не было никакого сомнения, что роковой час  приближается.  К
нам подтягивались неприятельские силы. Четыре  крейсера,  как  и  предыдущие
суда, пошли с нами одним курсом, понемногу  сближаясь  с  эскадрой.  На  них
также лежала обязанность извещать  своего  командующего  о  движении  нашего
флота. А наше командование, как и раньше, не думало помешать этому.
   На  вспомогательном  крейсере  "Урал"  был  усовершенствованный   аппарат
беспроволочного телеграфа, способный принимать и  отправлять  телеграммы  на
расстояние до семисот миль. С помощью такого аппарата  можно  было  перебить
донесения японских крейсеров. Почему  бы  нам  не  воспользоваться  этим?  С
"Урала" по семафору просили  на  это  разрешения  у  Рожественского.  Но  он
ответил:
   - Не мешайте японцам телеграфировать.
   На  "Урале"  вынуждены  были  отказаться  от  своего   весьма   разумного
намерения.
   Чтобы так  пренебрегать  противником,  нужно  было  иметь  очень  большую
уверенность в превосходстве своих сил. А этой уверенности ни у кого  из  нас
не было. Чем же объяснить целый ряд нелепых поступков Рожественского?
   Изменой? Нет.  По  своему  внутреннему  патриотическому  чувству  он  был
неподкупным  начальником.  Но  чрезмерная  заносчивость,  доводящая  его  до
ослепления, мешала ему мыслить и правильно руководить подчиненными. Так было
и в данном  случае.  Как  мог,  например,  осмелиться  командир  всего  лишь
вспомогательного крейсера, какой-то  капитан  2-го  ранга,  напоминать  ему,
командующему эскадрой, вице-адмиралу Рожественскому, что  нужно  в  том  или
другом случае делать? Это было равносильно оскорблению +2.
   В  одном  нельзя  было  ему  отказать  -  это  в  лакейской   преданности
царедворца.
   На горизонте уже собирались грозные тучи неприятельских сил, а он  помнил
только  то,  что  сегодня  -  величайший  праздник,  день   коронования   их
императорских величеств. Об этом он заботливо оповестил эскадру сигналом  со
своего корабля.
   На нашем "Орле" засвистали дудки, раздались, как  всегда,  зычные  голоса
вахтенных унтер-офицеров:
   - На молебен!
   - Бегай на молебен!
   Матросов согнали в жилую палубу. Там перед  иконами  сборной  церкви  уже
стоял в полном облачении судовой священник отец Паисий. Рыжая  нерасчесанная
борода его смялась, как трава,  по  которой  прошло  стадо,  рыхлое  лицо  с
потускневшими серыми глазами выражало растерянность.
   Торопливо произносил он  слова  молитв,  думая,  очевидно,  совершенно  о
другом.  Кисло,  словно  выполняя  нудную  обязанность,  стояли  на  молитве
матросы. Одни - неподвижно, другие,  крестясь,  помахивали  рукою  так,  как
будто отбивались от назойливых мух. В заключение пропели вразброд многолетие
царю и с руганью разошлись.
   К  этому  времени  эскадра  перестроилась  по-новому.  Первый  и   второй
броненосные отряды, увеличив ход, обогнали левую колонну и приняли ее себе в
кильватер. Транспорты держались справа, у хвоста эскадры, вне боевой  линии,
под прикрытием крейсеров.  Там  же  находились  и  пять  миноносцев  второго
отряда. "Владимиру  Мономаху"  было  приказано  перейти  на  правую  сторону
транспортов для защиты их от "Идзуми". Легкие крейсеры "Жемчуг" и "Изумруд",
исполняющие роль репетичных судов, тоже перешли направо и вместе с  четырьмя
миноносцами  первого  отряда  держались  недалеко  от  кильватерной  колонны
новейших броненосцев. Таким образом, наш походный строй изменился в боевой.
   До этого мы целых два часа шли походным строем на виду  у  неприятельских
разведочных судов. И никто из нас не знал, где находится противник со своими
главными силами. Он мог быть далеко, мог быть и близко.
   Предположим,  что  он  внезапно  вынырнул  бы  из  мглы,   ограничивающей
видимость  горизонта  на  пять-шесть  миль.  А  такое  расстояние,  судя  по
артурским сражениям, было почти доступно для японской  артиллерии.  Что  нам
оставалось бы делать? Перестраиваться  под  огнем  противника  из  походного
порядка в боевой? Но только что проделанный нами опыт показал, что на  такое
перестроение потребовалось не меньше часа. Японцы же с момента появления  на
горизонте, за каких-нибудь двадцать минут, сблизились бы с  нами  настолько,
что могли бы стрелять без промаха. При таком положении  наша  эскадра  сразу
попала бы под разгром.
   Четыре неприятельских крейсера продолжали идти слева, на виду у нас.
   Расстояние до них уменьшилось до сорока  кабельтовых.  Эти  крейсеры  все
время находились под  прицелом  наших  орудий.  Многие  волновались,  почему
командующий не отдает приказа открыть огонь. Вдруг с броненосца  "Орел",  из
левой средней шестидюймовой  башни,  раздался  выстрел,  сделанный  нечаянно
наводчиком. Все вздрогнули. Снаряд с гулом  Полетел  по  назначению  и  упал
недалеко от носа второго японского  корабля.  На  других  судах,  поняв  наш
выстрел за начало сражения, открыли огонь. Противник стал отстреливаться.
   Его снаряды ложились отлично. К  нашему  удивлению,  они  разрывались  от
падения в море и вместе с фонтаном воды поднимали клубы черного дыма.
   Очевидно, такие снаряды предназначались специально для пристрелки.
   Однако, не располагая пока достаточными  силами,  японцы  вынуждены  были
отступить и круто повернули влево. Бой длился около десяти минут без единого
попадания с той и другой стороны. На "Суворове" подняли сигнал:
   "Не бросать даром снаряды" +3.
   На броненосце "Орел" многие торжествовали, видя в этом чуть ли не  полную
победу.
   Старший боцман Саем, только что вышедший на верхнюю палубу,  смеялся  над
противником:
   - Нет, япошки, это, видно, не с артурской эскадрой сражаться!
   Мичман Воробейчик одобрительно закивал головою и в свою очередь вставил:
   - Только бы вот не напороться  на  подводные  мины,  а  в  артиллерийском
сражении мы им устроим горячую баню!
   Младший боцман Воеводин осторожно возразил:
   - На такой большой глубине и ширине едва ли можно расставить мины. А  что
касается артиллерии, они, ваше благородие, тоже ловко стреляют.
   Мичман Воробейчик рассердился:
   - Боцман, укороти свой язык на полдюйма!
   Воеводин, сдерживая себя, задвигал скулами.
   На "Суворове" подняли сигнал:
   "Команда имеет время обедать повахтенно".
   Мы выпили по получарке рому и приступили к обеду. Ели на своих постах.
   После обеда команде разрешили отдохнуть.
   Некоторые матросы относились к предстоящему бою с таким равнодушием,  как
будто это их совсем не касалось.
   - А теперь можно и всхрапнуть, - сказал фельдфебель Мурзин  и  отправился
отдыхать на рундуки жилой палубы.
   - А я пойду дочитывать "Мещан", - промолвил гальванер Козырев и полез  на
марс фок-мачты.
   Туда же забрались комендоры Кильянов, Храмченко и Коткин.  Первый  слушал
чтение, а остальные двое занялись игрою в шашки.
   Я поднялся на поперечный  мостик  и  стал  наблюдать  за  неприятельскими
крейсерами. "Идзуми" справа и четыре судна слева держались теперь  на  таком
расстоянии, что силуэты их едва были заметны. Мы шли  курсом  норд-ост  50ё,
приближаясь к проливу, с левой стороны которого скрывается остров Цусима,  а
с правой - Япония. Скоро, вероятно, появится на горизонте со своей  эскадрой
адмирал Того, вызванный по радио разведкой. Несомненно, получив  сведения  о
русских, он сосредоточивает теперь главные морские силы в Цусимском проливе.
В таком случае, почему бы нам не выделить несколько быстроходных кораблей  и
не бросить их против неприятельских разведчиков?
   Пусть они вступят с ними в бой. Японцы еще недостаточно сильны, чтобы  не
отступить перед русскими. А тем  временем  эскадра  наша,  освободившись  от
транспортов,  повернет  влево,  в   Корейский   пролив.   Мглистая   погода,
ограничивая видимость до шести миль, очень помогла бы такому маневру.
   Конечно, противник все равно разыщет  и  догонит  нас,  но  пока  он  это
сделает, мы, развив ход до двенадцати узлов, успеем пройти  узкий  пролив  и
будем далеко в Японском  море.  А  что  делали  бы  дальше  наши  оставшиеся
быстроходные корабли? Отступили бы с  боем,  когда  к  японским  разведчикам
подошла бы помощь, - отступили или в том направлении, куда ушла эскадра, или
в Тихий океан и потом каким-нибудь другим проливом самостоятельно  дробились
бы во Владивосток. Может быть, из такого маневра ничего не вышло бы, но одно
для меня  было  ясно,  что  эскадра  не  должна  двигаться  вперед  с  такой
пассивностью.
   Ко мне подошел Вася-Дрозд и заговорил:
   - Я эту ночь совсем не спал.
   В походе он очень осунулся. Тонкие и  длинные  ноги  его,  казалось,  еще
более вытянулись. Получилось  впечатление,  что  он  стоит  передо  мною  на
ходулях. С бледного лица смотрели на  меня  беспокойные  глаза  с  кровяными
жилками на белках.
   - Боялся минных атак? - спросил я.
   - Да нет. Другое было в голове. Попался мне в руки  журнал  какой-то  без
начала и конца. А в нем напечатана большая статья насчет самообразования.
   Замечательная статья! Оказывается, нужно знать, что читать и как читать.
   Достаточно на это дело тратить каких-нибудь три часа в сутки,  но  только
умеючи. И знаешь, какая может быть польза?  Года  через  три  станешь  таким
образованным, вроде как кончишь высшее учебное  заведение.  Правда  это  или
нет?
   - Приблизительно так, - подбодрил я его.
   - В сутки я всегда сумею урвать для себя три часа.
   Вася-Дрозд улыбнулся и мечтательно добавил:
   - Эх, кабы в  тюрьму  попасть,  в  одиночное  заключение!  Там,  говорят,
политическим можно ничего не  делать,  а  только  читай  себе  книги,  какие
нравятся. Я бы в один год поумнел пуда  на  два.  После  службы  обязательно
что-нибудь сотворю. Будущей осенью в запас иду.
   - До осени прожить надо. Посмотри, вон они идут, - показал я на  японские
крейсеры.
   - Я уже думал об этом и песенку сочинил. Вот какие слова:
   Над башнями небо синеет...
   Что ждет нас в далеком краю?
   И сердце в груди цепенеет За жизнь молодую мою.
   Быть может, погибнуть придется В далеких восточных водах.
   Чье сердце на смерть отзовется, И месть в чьих проснется сердцах?
   За наши бесплодные муки, За жертвы судьбы роковой...
   - Дальше надо бы что-нибудь насчет революции, а вот не выходит.  Потом  я
эту песню все-таки закончу. Заново все переделаю.
   В судовой колокол пробили восемь склянок - полдень. С новой сменой  вахты
на "Орле" управление кораблем  перешло  в  боевую  рубку.  Мы  в  это  время
находились против южной оконечности острова Цусима. По сигналу  командующего
эскадра легла на  новый  курс:  норд-ост  23ё,  взяв  направление  прямо  на
Владивосток.
   Инженер Васильев стоял на кормовом  мостике,  куда  забрался  при  помощи
матросов,  и  в  последний  раз  мрачно  обозревал  эскадру.   Наша   армада
растянулась так, что концевые корабли терялись в  серой  мгле.  Трудно  было
представить, глядя на нее, что такую силу можно уничтожить.


   2. ВСТРЕЧА С ГЛАВНЫМИ СИЛАМИ
   Набежавший туман на некоторое время скрыл  от  нас  японские  разведочные
суда.   Командующий,   желая,   очевидно,   воспользоваться   этим,    начал
перестраивать свои линейные корабли в какой-то  новый  порядок.  Зачем,  для
какой цели - никто не знал.
   По сигналу командующего первый и второй броненосные отряды  должны  были,
увеличив ход до  одиннадцати  узлов,  повернуть  последовательно  вправо  на
восемь румбов. Приказ этот  выполнялся  так:  сначала  повернул  вправо  под
прямым углом флагманский корабль, а затем, дойдя до места его  поворота,  то
же самое проделали "Александр", "Бородино" и "Орел". Иначе говоря,  все  эти
корабли, выполняя поворот последовательно, шли по  струе  головного.  В  это
время снова показались из мглы  японские  разведчики.  Чтобы  не  обнаружить
перед ними своего замысла, Рожественский  первый  свой  приказ  в  отношении
второго отряда отменил,  и  этот  отряд  по-прежнему  следовал  кильватерной
колонной. Многие из офицеров полагали, что четыре  лучших  броненосца  будут
посредством поворота "все вдруг" влево развернуты в строй фронта.  Но  этого
не случилось. Когда корабли с остальной  частью  эскадры  образовали  прямой
угол, командующий отдал приказ:
   "Первому броненосному отряду повернуть последовательно на  восемь  румбов
влево".
   Произошла  путаница.  "Александр"  пошел  в   кильватер   "Суворову",   а
"Бородино",  не  поняв  сигнала,  сделал  поворот   влево   одновременно   с
флагманским кораблем. Заколебался на некоторое  время  и  "Орел",  сбитый  с
толку предыдущим броненосцем. В нашей боевой рубке началась горячка.
   Командир судна,  капитан  1-го  ранга  Юнг,  крикнул  старшему  штурману,
лейтенанту Саткевичу:
   - Вы  ошиблись!  Сигнал,  вероятно,  был  -  повернуть  вдруг.  Точный  и
аккуратный по службе, лейтенант Саткевич отвечал уверенно:
   - Этого не может быть. Сигнал разбирал  я  лично  и  сигнальный  старшина
Зефиров.
   Командир, не удовлетворившись таким объяснением, распорядился:
   - Лейтенант Славинский, проверьте!
   Вахтенный начальник Славинский, всегда уравновешенный и неторопливый,  на
этот раз быстро посмотрел в сигнальную книгу и доложил:
   - Ошибки нет. Сигнал был - повернуть последовательно. "Бородино" путает.
   Прочитал то же самое и вахтенный офицер мичман Щербачев.
   Командир  успокоился,  тем  более  что  и  "Бородино",  переложив   руль,
покатился за "Александром".
   В конце концов  первый  отряд  выстроился  в  кильватерную  колонну.  Эта
колонна, выдвинувшись вперед и образовав уступ, шла  отдельно  от  остальной
части эскадры параллельным с него курсом +4. Опять эскадра оказалась в  двух
колоннах, из которых правую вел "Суворов", левую - "Ослябя".
   Расстояние между этими  двумя  параллельными  колоннами  было  тринадцать
кабельтовых +5.
   В 1 час 20 минут пополудни на "Орле", где с разрешения начальства  многие
матросы спали, прогремела команда:
   - Вставай! Чай пить!
   Для команды чай заваривался прямо в  самоварах.  Их  было  на  броненосце
несколько штук, огромных, блестящих  красной  медью.  С  чайниками  в  руках
подбегали матросы. Однако на этот раз не всем пришлось попить чаю.
   Через пять минут справа по носу смутно начали вырисовываться на горизонте
главные силы неприятельского флота. Число их кораблей все  увеличивалось.  И
все они шли кильватерным строем наперерез нашему курсу.
   Кончено. Не имея преимущества в скорости хода, мы никуда уже не можем  от
них скрыться. Этим-то и отличается морское сражение от сухопутного. На  суше
можно затеряться за горами, в лесах. В море все открыто и, насколько хватает
глаз, расстилается только водная равнина. К тому же на суше  командующий  не
видит самого боя, а имеет о нем представление  лишь  по  донесениям  младших
начальников. Здесь же все происходит у  него  на  виду,  он  непосредственно
наблюдает за боевыми действиями. Там начальник, чем выше занимает положение,
тем меньше подвергается опасности, командуя  военными  силами  из  глубокого
тыла. Здесь же во время сражения все,  без  различия  звания  и  занимаемого
положения, подвергаются одинаковой опасности.
   Флагманский  корабль  рискует  еще  больше:  на  его  мачтах  развевается
адмиральский  флаг,  как  будто  нарочно  для  того,  чтобы  привлечь  огонь
противника. При гибели корабля, когда нельзя будет спустить шлюпок  и  когда
каждый человек, спасаясь, должен будет рассчитывать  исключительно  на  свою
ловкость, физическую силу и на умение плавать, - молодой матрос имеет больше
шансов остаться живым, чем престарелый командир судна или адмирал.
   Из-за облаков  на  несколько  минут  выглянуло  солнце,  осветив  морской
простор.  Неприятельские  корабли  приближались.  Наши   офицеры   старались
определить их типы. Кто-то, указывая на головного, удивленно воскликнул:
   -