ловие  Аристофана-грамматика,
помещаемое обыкновенно перед драмой, начинается так: Антигона,  похоронившая
Полиника вопреки распоряжению г орода (или государства) - (((‹ ("( ((?((((((
(?( (?((((. И у  самого  Софокла  Исмена  оправдывает  свой  отказ  помогать
Антигоне, говоря, что она  не  может  насиловать  волю  сограждан.  И  Креон
выступает не во имя  самовластия,  а  во  имя  безусловного  значения  патри
отизма:
   И всякого, кто выше отечества
   Друга поставит, - за ничто почту125.
   Этико-психологическая основа дурного закона лежит, конечно, в дурной воле
Креона, но эта воля не есть только бессмысленный личный произвол, а  связана
с общею идеей, ложною, но все-таки идеею,  в  силу  которой  государственная
власть и ее законы выше закона
   нравственного. Креон формулирует эту ложную идею с полною ясностью:
   Кого город поставит, того должно слушаться
   И в самом малом, в правде и против нее126.
   Этою идеей, несмотря на ее вопиющую ложь, вдохновлялись  и  вдохновляются
люди и не  имеющие  того  извинения,  какое  было  у  Креона,  увлекавшегося
недавним прогрессом - победою государственного строя над родовым и племенным
безначалием. С другой стороны, если
   в те полуисторические времена и не поднимались, может быть,  против  этой
ложной идеи такие ясные протесты лучшего сознания, какие  Софокл  влагает  в
уста своей Антигоне, то в эпоху самого Софокла  лучшие  умы  уже  достаточно
понимали, что исторический прогресс , создающий новые формы общества,  никак
не может иметь преимущества перед коренными основами всякой  общественности,
что он есть явление хотя и необходимое и важное, но все-таки  относительное,
подчиненное  высшей  цели,  и  что  он  теряет  всякое  оправдание,  ко  гда
обращается против того безусловного нравственного добра, ради  осуществления
которого происходит все движение истории. И  как  бы  мы  высоко  ни  ценили
триумфаторов прогресса, но высочайшее  достоинство  человека,  вызывающее  к
нему полноту одобрения и сочув ствия, состоит не в том, чтобы  побеждать  во
времени, а в том, чтобы хранить  пределы  вечные,  одинаково  священные  для
прошедшего и для будущего.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ИСТОРИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ЛИЧНО-ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ  В
ЕГО ГЛАВНЫХ ЭПОХАХ
   I
   С установлением национально-государственного строя нравственный  кругозор
личности, область применения ее добрых чувств и  правильного  упражнения  ее
деятельной  воли   в   нравственных   поступках,   несомненно,   расширяются
существенным образом. Представления о бож естве  обобщаются  и  возвышаются,
происходит  некоторое  религиозное  развитие.  Альтруизм,  или  нравственная
солидарность  с  другими  человеческими  существами,  не  только  возрастает
количественно, или в своем  объеме,  но  возвышается  и  качественно,  теряя
преобладаю  щий  характер  природного  инстинкта,  обращаясь   на   предметы
невидимые, идеальные: отечество,  государство.  Хотя  эти  идеи  ощутительно
реализуются в единстве языка, бытовых форм, в данных представителях власти и
т.д., но  всякий  понимает,  что  существо  дела  не  и  счерпывается  этими
реальными знаками, что отечество не упраздняется с переменою тех или  других
обычаев,  что  государство  не   исчезает   с   исчезновением   данных   его
представителей. Итак, духовная природа и идеальное значение таких предметов,
как отечество, гос ударство, сохраняется во всяком  случае,  и  нравственное
отношение к ним со стороны личности, выражающееся в истинном патриотизме или
гражданской доблести, представляет  в  этом  смысле  (при  равенстве  других
условий) более высокую  степень  нравственности,  неже  ли  простые  чувства
родства, или кровной связи. Но, с другой стороны, обыкновенно указывается на
то, что с расширением объема нравственных отношений или  общественной  среды
личная, внутренняя подкладка нравственности теряет соответственно свою живую
силу  и  действенность,  что  напряженность   (интенсивность)   нравственных
побуждений обратно пропорциональна их предметному объему, что нельзя  любить
отечество так же искренно и непосредственно, как своих домашних или  друзей,
и что с живым интересом к своему частно му благу никогда не может сравниться
отвлеченный интерес к благу государственному, не говоря уже о всеобщем благе
человечества, интерес к которому даже прямо отрицается как вымысел.
   Оставляя пока в стороне вопрос  о  человечестве,  следует  признать,  что
приведенное замечание касательно обратного отношения между напряженностью  и
объемом нравственных чувств имеет фактическое основание, требуя, однако, для
верной оценки следующих трех ого ворок:
   1)  Независимо  от  того,  как  относятся  к  более  или  менее  широкому
общественному  целому  единичные  лица,  в  отдельности  взятые,  существует
собирательная нравственность, захватывающая эти лица в их совокупности - как
толпу, как народ. Если существует преступна я толпа,  которою  теперь  стали
заниматься  криминалисты,  если  еще  более  дает  себя  чувствовать   толпа
бессмысленная, стадо человеческое, то существует также и  доблестная  толпа,
толпа героическая, и  как  толпа,  возбужденная  зверскими,  или  скотскими,
инстинктам и понижает духовный уровень захватываемых ею единиц, так народная
масса, одушевленная побуждениями  собирательно-нравственными,  поднимает  до
них и те единицы, у которых эти побуждения сами по себе слабы и  неискренни.
Стремление  лучших  людей  (в  эпоху  родов  ого  быта)  к   более   широкой
собирательной  нравственности  обусловливало   создание   государства,   илы
отечества, но, будучи уже создано, это новое - действительное и могучее  при
всей  своей  идеальной  природе  -  общественное  целое   оказывает   прямое
воздействие не н а лучших только, но и на  средних  и  далее  плохих  людей,
входящих в его состав.
   2) Помимо собирательной нравственности - если большинство людей, отдельно
взятых,  остается  плохими  патриотами  и   слабыми   гражданами,   то   это
количественное обстоятельство  качественно  уравновешивается  теми,  хотя  и
немногими, высокими образцами истинного пат риотизма и гражданской доблести,
которые не могли бы явиться в первобытных условиях жизни  и  стали  возможны
только с возникновением отечества, государства, нации.
   3) Наконец, велика или мала нравственная прибыль, достигаемая расширением
общественной среды в национально-государственном строе, это во всяком случае
есть прибыль, ибо прежнее достояние  нравственности  родовой  не  упразднено
этим расширением, а только вид оизменено и очищено в форме семейных связей и
добродетелей, которые не  заменяются,  а  только  дополняются  патриотизмом.
Таким образом, и с точки зрения индивидуальной если наша любовь к  миллионам
наших сограждан и не может иметь такой силы,  как  наша  любовь  к  десяткам
близких лиц, то все-таки эта широкая, хотя бы и слабая сравнительно, любовь,
не уничтожающая той другой, более  сильной,  есть  прямое  приобретение,  и,
следовательно, с какой бы стороны мы ни смотрели, распространение  жизненной
сферы  людей  от  пр  еделов  рода  к  пределам  государства  или  отечества
представляет  собою  несомненный  нравственный  прогресс,   который   помимо
отношений человека к его богам и к его ближним  можно,  как  сейчас  увидим,
указать и в области отношений его к низшей, материальной природ е.
   II
   Нравственное  начало,  требующее  от  человека   подчинения   высшему   и
солидарности  с  ближними,  требует  от   него   господства   над   природою
вещественною, как материей разума. Это господство ближайшим своим  предметом
имеет  собственную  плоть   каждого   единичного   челове   ка,   -   отсюда
нравственность аскетическая в тесном смысле  этого  слова.  Но  материальная
жизнь единичного человека есть только частица общей материальной жизни,  его
окружающей, и отделять эту частицу от целого нет ни  логического  основания,
ни практической в озможности.  Пока  внешняя  природа  совершенно  подавляет
человека, беспомощно затерянного в девственных  лесах  среди  диких  зверей,
принужденного думать только о сохранении и поддержании своего существования,
мысль о господстве духа над плотью едва ли может д аже возникнуть, не говоря
уже об опытах осуществления такой задачи. Человеку, по нужде голодающему, не
свойственно упражняться в посте ради целей аскетических. От самого  рождения
подвергаемый всяким лишениям, живущий под непрерывною угрозою  насильственно
й смерти, человек в диком состоянии есть аскет невольный и  бессознательный,
и подвиги его терпения имеют так же мало нравственной силы, как и  страдания
мелкой рыбы, преследуемой щуками или акулами.
   Появление внутренней  нравственной  силы  духа  над  плотью  предполагает
некоторую степень обеспеченности человека от разрушительных действий внешней
природы, а достигнуть этой обеспеченности невозможно  человеку  одинокому  -
для нее требуется общественный союз .  Хотя  аскетическая  нравственность  в
некоторых своих видах стремится к отрешению от общественных связей, но самое
это стремление могло,  очевидно,  возникнуть  лишь  на  почве  общества  уже
существующего. И в браминской  Индии,  и  в  христианском  Египте  аскеты-от
шельники  были  порождениями  культурной  общественной  среды,  которую  они
духовно переросли, но без которой они сами исторически и материально были бы
невозможны. Перед одинокими подвижниками, добровольно ушедшими из общества в
пустыню, смирялись дикие звери , не имевшие никакой причины смиряться  перед
вынужденным одиночеством бродячих дикарей, которые, уступая этим  зверям  во
внешней силе, были слишком еще близки к ним по своему внутреннему состоянию.
Для обеих побед - и над злыми зверями кругом, и над злыми страстями в  самом
себе - необходима  была  некоторая  образованность,  возможная  только  чрез
развитие общественной жизни. Следовательно, и аскетическая нравственность не
есть дело единичной личности, отвлеченно  взятой,  а  может  быть  проявлена
человеком лишь
   как существом лично-общественным. Внутренние основы добра в  человеке  не
зависят сами по себе от  форм  общежития,  но  реальное  осуществление  этих
добрых начал предполагает такие формы.
   На первичной ступени общественности - в  родовом  быту  -  нравственность
аскетическая имеет лишь ограничительный характер:  кроме  упомянутых  прежде
стеснений половой чувственности браками являются запрещения той  или  другой
еды (например, животных-тотемов,  св  язанных  с  данным  родом  в  качестве
духов-покровителей или  воплощения  родоначальников),  а  также  ограничение
мясной  пищи  одними  жертвенными  пиршествами   (так,   в   особенности   у
семитических  народов  мясо  домашних  животных  было   первоначально   лишь
предметом религ иозного употребления, см. Robertson Smith, The  Religion  of
the Semites)127.
   Но в условиях родового быта по самому существу его аскетизм не может идти
дальше  подобных   элементарных   ограничений.   Пока   личное   достоинство
осуществляется только в родовой связи или  во  всяком  случае  лишь  под  ее
условием, не может быть  и  речи  об  идеале  по  лного  воздержания  или  о
нравственно-обязательной  борьбе  с  такими  страстями,  которыми  только  и
держится родовой быт. Добродетельный родич должен отличаться мстительностью,
хищностью и не имеет права мечтать  о  совершенной  непорочности.  Идеальный
представит ель родовой нравственности есть библейский  Иаков,  имеющий  двух
жен и нескольких наложниц, родивший двенадцать сыновей и умноживший  родовое
достояние, не разбирая средств128.
   Образование  быта  государственного  оказало  огромное,  хотя  косвенное,
влияние и на нравственность аскетическую (в широком смысле слова),  т.е.  на
ту сторону нравственного начала, которая  обращена  к  материальной  природе
человека и мира и имеет в виду полное
   торжество разумного духа над слепыми, стихийными силами. Власть  человека
над   природой,   совершенно   невозможная   для   одинокого   дикаря,   или
человека-зверя, лишь в зачаточных и необеспеченных  формах  достигаемая  при
варварском  строе  родового  быта,  становится  з  начительною,  прочною  и,
главное, непрерывно возрастающею при условиях  культурного  существования  в
широко и  крепко  организованных  политических  союзах.  Условием  духовного
развития для единичного лица, школою деятельного аскетизма для народных масс
и начало м покорения земли для человечества  был  тот  военно-теократический
деспотизм, который соединил людей в обширные группы для культурной работы  в
четырех различных местах земного шара - между Желтою и Голубою реками, между
Индом и Гангом, между Тигром и Евфра том и,  наконец,  в  долине  Нила.  Эти
военно-теократические деспотии, о которых в миниатюре напомнили нам  военные
поселения Аракчеева, были, конечно, совсем далеки от нормальной человеческой
общественности. Но их великое историческое значение в качестве нео  бходимой
нравственной школы для первобытного человечества признается даже теоретиками
безусловного анархизма89.
   Вообще,  для  того,   чтобы   возвыситься   над   принудительною   формою
общественной нравственности, дикое человечество должно пройти через  нее,  -
чтобы перерасти деспотизм, оно должно пережить его.  А  в  частности,  здесь
несомненны три  соображения:  1)  Чем  труднее  б  ыла  начальная  борьба  с
первобытною природой, тем необходимее было людям соединяться в обширные,  но
притом тесно связанные сообщества, а совместить обширный объем  общественной
группы с тесною и крепкою связью ее членов возможно  только  при  строжайшей
дисци  плине,   поддерживаемой   самою   могущественною   санкцией,   именно
религиозною; следовательно, эти политические союзы, впервые покорившие дикую
природу и заложившие краеугольный камень человеческой культуры, должны  были
иметь характер религиозно-военной деспоти и или принудительной теократии.  И
этот вынужденный нравственным и материальным давлением культурный труд - эти
"египетские работы"129 были не только по  самому  устройству  своему  школою
человеческой солидарности для народных масс, но могут быть названы со
   стороны их предметной цели и результата  первым  подвигом  собирательного
аскетизма в человечестве, первым историческим торжеством разума над  слепыми
силами вещества. 2) Принудительное свойство этого собирательного подвига, не
позволяя приписывать ему идеал ьное  достоинство,  не  лишает  его,  однако,
вовсе  нравственного  значения,  ибо  принуждение  здесь  не   есть   только
материальное, а окончательно опирается на собственной вере народных  масс  в
божественность той власти, которая заставляет  их  работать;  как  бы  несов
ершенна по своему предмету и по своей форме ни  была  эта  вера,  во  всяком
случае подчинять ей свою жизнь, претерпевать по ее требованию всякие лишения
и труды есть уже нравственное дело,  которое  не  только  по  своему  общему
историческому результату, но и по
   своему психологическому действию  внутри  каждого  из  лиц,  составляющих
народную массу, имеет характер настоящего, хотя  несовершенного,  аскетизма,
то есть победы духовного начала  над  плотским.  Если  бесчисленные  китайцы
искренно признают богдыхана за Сына Не ба, если индусы серьезно верили,  что
жрецы произошли из головы Брамы, а цари и князья - из  рук  его,  если  царь
ассирийский  был  действительно   в   глазах   своего   народа   воплощением
национального бога Ашура и фараон для  египтян  был  действительно  явлением
верхов ного солнечного божества, то безусловное подчинение таким властителям
было для этих народов религиозно-нравственною обязанностью, а принудительные
работы по их воле - аскетическим упражнением. Это не имело, однако, силы для
рабов в тесном смысле - из вое ннопленных инородцев,  для  которых  боги  их
новых господ были чужие боги. Но и помимо  этого  национального  ограничения
общий строй  этих  первобытных  религиозно-политических  союзов  представлял
коренное несовершенство в том отношении,  что  сами  боги,  принимавши  е  и
добровольные и невольные человеческие жертвоприношения  (как  в  переносном,
так  и  в  буквальном  смысле),   были   лишены   безусловного   внутреннего
достоинства, представляя  только  бесконечность  силы,  а  не  бесконечность
правды. За  человеком  остается  нравственн  ое  преимущество  перед  такими
богами, преимущество подвига, и, следовательно, жертвуя собою этим  богам  и
их земным представителям, он не находит здесь того высшего, ради чего  стоит
отдавать низшее. Если смысл жертвы - в культурном прогрессе, то это смысл
   лишь относительный, ибо самый прогресс  есть,  очевидно,  лишь  средство,
путь, направление, а не  безусловная  и  окончательная  цель.  Между  тем  в
личности человеческой есть именно нечто безусловное, что  никогда  не  может
быть только средством, - присущая ей вну  тренняя  возможность  бесконечного
совершенства чрез восприятие и  усвоение  абсолютной  полноты  бытия.  Такое
общество,  где  личность  не  признается  в  этом  своем  значении,  где  ей
присвоивается  лишь  относительная  ценность  орудия  для   политических   и
культурных цел  ей,  хотя  бы  самых  возвышенных,  не  может  быть  идеалом
человеческой  общественности,  а   представляет   лишь   преходящую   стадию
исторического  развития.  Таковы  в  особенности  те   военно-теократические
деспотии, от которых ведет свое начало всемирная история. Но 3)
   эти первобытные формы  религиозно-политического  союза  не  только  своим
несовершенством требовали дальнейшего прогресса,  но  создавали  по  природе
своей внешние условия, необходимые для этого прогресса. Пока  -  в  пределах
родового быта - каждый член данной общ ественной  группы  должен  был  и  по
нужде,  и  по  чувству  обязанности  заниматься   хищениями,   грабежами   и
убийствами,  борьбою  с  дикими  зверями,  воспитанием  домашнего  скота   и
произведением многочисленного потомства, очевидно, здесь не было  места  для
высшего, дух овного развития человеческой личности.  Оно  стало  естественно
возможным  тогда,  когда  с  принудительным  разделением  труда  в   великих
религиозно-политических организациях над обреченными черной работе народными
массами образовался класс людей, свободных от та кой работы, обеспеченных  и
досужих, и здесь рядом  с  воинами  явились  также  профессиональные  жрецы,
писцы, гадатели и т.д., в среде которых и стало  действительно  пробуждаться
высшее сознание. Этот  великий  исторический  момент  увековечен  Библией  в
глубокомыс ленном и величавом  сказании  о  том,  как  лучший  представитель
родового быта, Авраам, с толпой вооруженных  домочадцев  преклоняется  перед
безродным священником Бога Вышнего, Мельхиседеком, выходящим к нему с дарами
новой оседлой культуры - хлебом и вином и с духовным благословением Правды и
Мира90 130.
   В то время  как  тяжелая  собирательная  работа  народных  масс,  область
которой постепенно расширялась оружием  великих  завоевателей,  обеспечивала
внешние, материальные успехи человеческой культуры, внутренняя работа  мысли
у досужих и мирных представителей нац ионально-теократического строя двигала
человеческое сознание к более совершенному идеалу  личного  и  общественного
универсализма.
   III
   Первое  всемирно-историческое  пробуждение   человеческого   самосознания
произошло там, где  его  сон  был  всего  богаче  фантастическими  и  дикими
видениями,   -   в   Индии.   Подавляющей   пестроте   индийской   мифологии
соответствовала    такая    же     пестрота     и     нагроможденность     р
елигиозно-политических и религиозно-бытовых  форм  и  условий  жизни.  Нигде
теократический строй  не  был  так  сложен  и  тягостен  и  связан  с  такою
национальною и сословною исключительностью. Не из  Китая  и  Египта,  не  от
халдеев и финикиян и не из греко-римского м ира, а именно из Индии взяли  мы
понятия, выражающие крайнюю степень разграничения между классами  людей91  и
крайнюю степень  отрицания