сть и непримиримость
   изобличает отсутствие  самого  основного  и  элементарного  нравственного
побуждения - жалости, и именно жалости к тем, кто ее более всего требует,  -
к малым сим175. Проповедь абсолютной морали с отрицанием  всех  морализующих
учреждений, возложение бремен неуд обоносных на слабые и  беспомощные  плечи
среднего человечества -  это  есть  дело  и  нелогичное,  и  несерьезное,  и
безнравственное.
   Наследственная собственность есть  пребывающая  реализация  нравственного
взаимоотношения в самой тесной, но зато  и  в  самой  коренной  общественной
сфере - семейной. Наследственное состояние есть, с одной стороны, воплощение
переживающей, чрезмогильной жалост и родителей к детям, а с другой  стороны,
реальная точка опоры для благочестивой памяти об отшедших  родителях.  Но  с
этим, по крайней мере в важнейшем отделе собственности - земельной, связан и
третий нравственный момент: в отношении человека к внешней  при  роде,  т.е.
земле. Для большинства человечества это отношение может  стать  нравственным
только под условием наследственной земельной собственности. Понимать  земную
природу и любить ее для нее самой дано  немногим;  но  всякий,  естественно,
привязывается к сво ему родному уголку земли, к родным могилам и  колыбелям;
это  есть  связь  нравственная  и   притом   распространяющая   человеческую
солидарность  на  материальную  природу  и   этим   полагающая   начало   ее
одухотворению.  Здесь  заключается   не   только   оправдание   существующей
наследственной собственности (недвижимой), но и основание для ее дальнейшего
нравственного  упорядочения.  Недостаточно  признать  в  этой  собственности
очевидно присущее ей идеальное свойство, но необходимо укрепить и  воспитать
это свойство, ограждая его от  слишком  естественного,  в  данном  состоянии
человечества, перевеса  низменных,  своекорыстных  побуждений.  Должны  быть
положены решительные препятствия  обращению  с  землею  как  с  безразличным
орудием хищнической эксплуатации и  должна  быть  установлена  в  принцип  е
неотчуждаемость   наследственных   земельных   участков,   достаточных   для
поддержания в каждом нравственного отношения к земле. Но, скажут, откуда при
непрерывно возрастающем народонаселении взять столько земли, чтобы не только
за каждым имеющим можно было со хранить (хотя бы отчасти) то, что он  имеет,
но еще осталось  что  дать  и  неимеющим?  Это  возражение  при  всей  своей
кажущейся серьезности на самом деле или недостаточно обдумано, или не совсем
добросовестно. Предлагать обеспечение  за  всеми  и  каждым  неотчужда  емых
земельных участков, как безусловную, отдельную и самостоятельную меру,  было
бы, конечно, большою нелепостью. Эта мера может и должна быть принята лишь в
связи с другим преобразованием - прекращением того  хищнического  хозяйства,
при котором земли не
   только на всех, но, наконец, и ни на кого не хватит. А  при  установлении
нравственного отношения к земле, при действительном за нею  ухаживании,  как
за любимым существом, минимальный размер участка, достаточного  для  каждого
человека, может сократиться до т акого предела, что  без  обиды  для  имущих
хватит земли и для всех неимущих.
   Что касается до беспредельного размножения людей, то оно не  утверждается
ни на  каком  физическом,  а  тем  менее  нравственном  законе.  Само  собою
разумеется, что нормальное хозяйство возможно только при  нормальной  семье,
которая основывается на разумном аскет изме, а не  на  безмерности  плотских
инстинктов. Безнравственная эксплуатация земли не может  прекратиться,  пока
продолжается безнравственная эксплуатация женщины. При недолжном отношении к
своему внутреннему дому (так  в  писании  называется  жена)176  возможно  ли
должное - к дому внешнему? Может ли как следует ухаживать за землею человек,
который  бьет  свою  жену?  Вообще   же   сущность   нравственного   решения
экономического вопроса заключается во внутренней его связи с целою жизненною
задачей человека и человечества .
   X
   Как жизнь  физиологическая  невозможна  без  обмена  веществ,  так  жизнь
общественная невозможна без обмена вещей (и знаков, их представляющих).  Эта
важная область материально-человеческих отношений изучается в своей  технике
политическою экономией, финансовым
   и торговым правом, нравственной же философии  она  подлежит  лишь  в  том
пункте, в котором обмен  становится  обманом.  Оценивать  эти  экономические
явления и отношения сами по себе, как это делают иные моралисты, утверждать,
например, что деньги - зло, что торг овля не должна существовать, что  банки
должны быть уничтожены и т.п., есть непростительное  ребячество.  Осуждаемые
таким образом предметы, очевидно, безразличны в нравственном отношении,  или
суть "вещи средние"177, а становятся добром и  злом  лишь  от  качес  тва  и
направления воли, их употребляющей. Если нужно отказаться от  денег  как  от
зла, потому что многие люди делают зло через  деньги,  то  необходимо  также
отказаться и от дара членораздельной речи, так как многие пользуются ею  для
сквернословия,  праздносло  вия  и  лжесвидетельства;  пришлось   бы   также
отказаться от огня ради пожаров и от воды ради  утопленников.  Но  на  самом
деле деньги, торговля и банки не суть зло, а становятся  злом  или,  точнее,
следствием ала уже существующего и причиною нового, когда вместо
   необходимого обмена служат корыстному обману.
   Корень зла здесь, как и во всей  экономической  сфере,  один  и  тот  же:
превращение  материального  интереса  на  служебного  в  господствующий,  из
зависимого в самостоятельный, из средства в цель. От этого  ядовитого  корня
идут в области обмена три зловредных ство ла:  фальсификация,  спекуляция  и
ростовщичество.
   "Под торговлей, - читаем в новейшем руководстве политической экономии,  -
принято разуметь промыслообразное занятие  покупкой  и  продажей  товаров  с
целью получения прибыли"178. Что торговля есть покупка и продажа  товаров  -
это лишь словесное  определение,  су  щность  дела  в  цели,  каковою  здесь
признается только прибыль торговца157. Но если торговля должна  быть  только
прибыльною, то этим узаконяется всякая выгодная подделка  товаров  и  всякая
успешная спекуляция; и если прибыль есть цель торговли, то, конечно, он а же
есть и цель такой операции, как ссуда денег, а так как ссуда тем прибыльнее,
чем выше процент,  то  этим  узаконяется  и  неограниченное  ростовщичество.
Признавая же, напротив, такие явления ненормальными, необходимо  признать  и
то, что торговля и вообще
   обмен может быть орудием частной прибыли лишь  под  непременным  условием
быть  первее  того  общественным  служением,  или  исполнением  общественной
функции для блага всех.
   С  этой  точки  зрения  указанные  экономические  аномалии   могут   быть
окончательно  истреблены  только  в  своем  нравственном  корне.  А   всякий
понимает, что беспрепятственное увеличение растения укрепляет и его корень и
распространяет его и вширь, и вглубь, и если
   корни очень глубоки, то прежде всего нужно рубить по стволу.  Говоря  без
иносказаний, помимо внутренней, чисто идеальной и словесной борьбы с пороком
своекорыстия    нормальное    общество    может    и    должно    решительно
противодействовать внешними, реальными мерами
   таким  пышным  произрастаниям  безмерного  корыстолюбия,   как   торговая
фальсификация, спекуляция и ростовщичество.
   Подделка  товаров,  в  особенности  предметов  необходимого  потребления,
грозит общественной безопасности и есть не только безнравственное  дело,  но
прямо уголовное преступление. Таким оно в иных случаях признается и  теперь,
но  этот  взгляд  должен  быть  проведен   более   решительно.   При   общем
преобразовании уголовного процесса  и  пенитенциарной  системы158  усиленное
преследование  этих  специальных  злодеяний  будет  не  жестоко,  а   только
справедливо. При этом не должно забывать еще двух вещей: во-первых,  что  от
этого  зла  более  всего  страдают  люди  бедные  и  темные,  и   без   того
обездоленные,  а   во-вторых,   что   беспрепятственное   процветание   этих
преступлений, как и всех прочих, обидно не только для их  жертв,  но  и  для
самих преступников, которые в  таком  общественном  попуститель  стве  могут
видеть оправдание и поощрение своей безнравственности.
   Финансовые операции с мнимыми ценностями  (так  называемые  "спекуляции")
представляют, конечно, не столько личное преступление, сколько  общественную
болезнь,  и  здесь  прежде  всего  необходимо  безусловное  недопущение  тех
учреждений, которыми эта болезнь питае тся.  -  Что  касается,  наконец,  до
ростовщичества,  то  единственный  верный  путь  к  его  уничтожению   есть,
очевидно,  повсеместное  развитие   нормального   кредита   как   учреждения
благотворительного, а не своекорыстного.
   Говоря о должных экономических отношениях в области труда,  собственности
и обмена, мы все время говорили о справедливости и праве,  так  же  как  эти
понятия предполагались нами и в рассуждении  уголовного  вопроса.  При  этом
большею частью под справедливостью
   и  правом  можно  было  разуметь  одно  и  то  же.  Между   тем   понятие
справедливости выражает  чисто  нравственное  требование  и,  следовательно,
принадлежит к  области  этической,  тогда  как  правом  определяется  особая
область отношений - юридических. Есть ли это различ ие только недоразумение,
если же оно основательно, то в каком смысле и в какой мере? Обращаясь теперь
к этому вопросу об отношении нравственности и права и ничего не предрешая  о
содержании нашего исследования, заметим только, что объем вопроса весьма шир
ок, ибо с понятием  права  неизбежно  связывается  неразрывная  цепь  других
понятий: закона, власти, правомерного принуждения, государства. Эти  понятия
уже подразумевались нами, когда  мы  говорили  об  организации  справедливых
общественных отношений, ибо ясно, ч то одною нравственною  проповедью  такая
организация осуществлена быть не может.
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. НРАВСТВЕННОСТЬ И ПРАВО
   I
   В самом существе  безусловного  нравственного  начала  как  заповеди  или
требования (быть совершенным, как Отец  Небесный,  или  реализовать  в  себе
образ и подобие Божие)179 заключается уже признание относительного  элемента
в нравственной области. Ибо ясно, что
   требование  совершенства  может  обращаться  только   к   несовершенному;
обязывая  его  становиться   подобным   высшему   существу,   эта   заповедь
предполагает низшие состояния  и  относительные  степени  возвышения.  Таким
образом, безусловное нравственное начало, или совер шенное  добро,  для  нас
есть,  говоря  языком  Гегеля,  единство  себя  и  своего  другого,   синтез
абсолютного   и   относительного.    Существование    относительного,    или
несовершенного, как отличного от абсолютного Добра,  есть  роковой  факт,  и
отрицать его, смешивать оба
   термина друг с другом или,  чрез  какие-нибудь  диалектические  фокусы  и
мистические порывы, утверждать их тождество значило бы вести фальшивую игру.
Но  столь  же  фальшиво  и  противоположное  отношение  к  делу:   отделение
относительного от абсолютного как двух со  вершенно  особых,  ничего  общего
между собою не имеющих областей. При таком дуализме сам человек,  в  котором
абсолютные  стремления  неразрывно  соединены  с  относительными  условиями,
оказывается воплощенною бессмыслицей. Единственная серьезная точка зрения, к
   которой  обязывают  нас  разум  и  совесть,  состоит  в  признании,   что
фактическая двойственность между абсолютным и относительным разрешается  для
нас в свободное и полное  единство  (а  никак  не  в  пустое  тождество  или
безразличие)  посредством  реально-нравственног   о   совершенствования   от
коснеющего камня и до свободы и славы сынов Божиих180.
   На всякой ступени бытия относительное связано с абсолютным  как  одно  из
средств действительного совершенствования всех, и в этой связи меньшее добро
имеет свое оправдание, как  условие  большого.  И  вместе  с  тем  это  есть
оправдание и для самого абсолютного Д обра, которое не было бы и абсолютным,
если бы не могло связать с собою или включить  в  себя  так  или  иначе  все
действительные отношения. И в самом деле, ни в какой области доступного  нам
мира мы не находим этих двух терминов в их отдельности или в  голом  в  иде:
везде абсолютное начало  облечено  в  относительные  формы  и  относительное
внутренно связано с абсолютным и  держится  им  -  все  различие  состоит  в
сравнительном преобладании той или другой стороны.
   Если  какие-нибудь  две  сферы  или  два  вида  действительных  отношений
разграничиваются между собою и противуполагаются друг другу, причем одной из
них приписывается безусловное, а другой только относительное значение, то мы
заранее можем знать, что самое это противуположение только относительно, что
и в той и в другой сфере нет чистой абсолютности и чистой относительности, а
есть только особая связь того и другого, не тождественная в обеих по форме и
степени, но одинаковая по существу и высшей  цели,  и  что  э  то  отношение
каждой к абсолютному образует положительную связь или солидарность обеих.
   В пределах  деятельной,  или  практической,  жизни  человечества  видимая
противуположность  существует  между  областью  собственно  нравственною   и
областью права, и с древних времен  (от  языческих  киников  и  христианских
гностиков) и до наших дней эта противуположн ость  берется  безотносительно,
значение безусловного приписывается исключительно нравственности,  а  право,
как явление чисто условное, вовсе отвергается во имя абсолютных  требований.
Сразу чувствуется фальшь такого взгляда;  нравственная  философия  обязывает
нас, не останавливаясь на этом чувстве,  которое  может  быть  и  обманчиво,
рассмотреть действительное отношение нравственности и права с  точки  зрения
безусловного Добра. Оправдывается ли это  Добро  и  по  отношению  к  праву?
Человек,  внимательный  к  этимологии,  может  заметить,   что   ответ   уже
заключается в терминах вопроса.  Мы  коснемся  далее  этого  филологического
обстоятельства, но оно не должно само по себе предрешать философской задачи.
   II
   В лекциях по  уголовному  праву  проф.  Н.С.Таганцева  приводится,  между
прочим, следующий прусский эдикт 1739 г.:
   "Ежели адвокат, или прокуратор, или нечто тому подобное осмелится сам или
будет  просить  другого  подать  их  королевскому  величеству   какую-нибудь
докладную записку, то их королевскому величеству  благоугодно,  чтобы  такое
лицо было повешено без всякого милосе рдия и чтобы рядом с ним была повешена
собака"181.
   Правомерность или законность такого эдикта не может подлежать сомнению, и
столь  же   несомненно   его   несогласие   с   элементарными   требованиями
справедливости, - несогласие, как бы намеренно подчеркнутое распространением
уголовной ответственности адвоката или
   прокуратора на ни в чем уже не повинную собаку. Подобные, хотя и не столь
яркие, случаи несоответствия между нравственностью и  положительным  правом,
между справедливостью и законом, составляют явление обычное в  истории.  Как
же к этому отнестись, на  какую  сторону  стать  в  этом  столкновении  двух
главных начал практической  жизни?  По-видимому,  ответ  ясен:  нравственные
требования имеют в себе ту безусловную  внутреннюю  обязательность,  которая
может совершенно  отсутствовать  в  постановлениях  права  положительного  .
Отсюда позволительным кажется  заключать,  что  вопрос  об  отношении  между
нравственностью и правом разрешается простым отрицанием права  как  должного
или  обязательного  начала  наших  действий;  все  человеческие   отношения,
согласно этому, должны быть сведены к взаимодействиям чисто нравственным,  а
область правовых или законных отношений и определений должна быть отвергнута
всецело.
   Такое заключение чрезвычайно легко, но зато и  совершенно  легкомысленно.
Этот   "антиномизм"   (противозаконничество),   исходя    из    безусловного
противоположения  нравственности  и  права,  никогда  не  подвергал   и   не
подвергает  самое  это   свое   основное   предположение   с   колько-нибудь
последовательной и углубленной критике.
   Противоречие  нравственным  требованиям  в  таких   формально-правомерных
явлениях, как вышеприведенный эдикт прусского короля, слишком  очевидно.  Но
нет ли в них противоречия и требованиям  самого  права?  Возможность  такого
противоречия между формальною правомер ностью известных действий и сущностью
права станет понятнее для читателей, если я укажу на действительном  примере
аналогичное противоречие между формально-нравственным характером действия  и
существом нравственности.
   Недавно, как сообщали газеты, среди Москвы, на  Никольской  улице,  около
часовни св. Пантелеймона, толпа народа чуть не досмерти избила и  искалечила
женщину,  заподозренную  в  наведении  болезни   на   мальчика   посредством
заколдованного яблока. Эти люди действов али без всяких  корыстных  целей  и
внешних соображений, у них не было никакой личной вражды к  этой  женщине  и
никакого личного интереса в ее избиении; единственным  их  побуждением  было
сознание, что такое вопиющее злодеяние, как  отравление  невинного  младенца
посредством  колдовства,  должно  получить  справедливое  возмездие.   Таким
образом, нельзя отнять у этого дела  характер  формально-нравственный,  хотя
всякий согласится, что по существу оно было решительно  безнравственным.  Но
если тот факт, что возмутительные
   злодеяния  могут  совершаться  по  чисто  нравственным  побуждениям,   не
приводит нас к отрицанию самой нравственности,  то  на  каком  же  основании
такие, по существу неправые, хотя и правомерные, постановления, как прусский
эдикт 1739 г.,  кажутся  нам  достаточными  для  отвержения  права?  Если  в
злодеянии на Никольской улице виноват не сам нравственный принцип, а  только
недостаточная степень развития нравственного сознания у полудикой толпы,  то
и в нелепом прусском законе виновата никак не сама идея права или закона , а
только слабая степень правового сознания у  короля  Фридриха-Вильгельма.  Об
этом не стоило бы и говорить, если бы не усиливавшаяся  в  последнее  время,
именно по отношению к юридической области, дурная  привычка  выводить  назло
логике общие заключения из о тдельных конкретных случаев.
   III
   Действительное противоречие и несовместимость существуют не между  правом
и нравственностью, а между  различными  состояниями  как  правового,  так  и
нравственного сознания. А что независимо от этих состояний и их  фактических
проявлений пребывают и в правовой
   области, как и в области нравственной, существенные и незыблемые нормы, -
в  этом  невольно  сознается  даже  дух  лжи,  софистически  нападающий   на
правоведение:
   Законы и права, наследственным недугом,
   По человечеству идут,
   Их повсеместно, друг за другом
   Все поколения несут.
   В нелепость разум превратился,
   И милость стала вдруг бедой. Страдай, коль внуком ты явился!
   О праве том, с которым всяк родился,
   О нем нет речи никакой182.
   И Мефистофель признает это естественное право, жалуясь только, что о  нем
нет речи159. Но на самом деле речь идет  именно  о  нем  каждый  раз,  когда
вообще говорится о каких бы то ни было правовых  отношениях.  Нельзя  судить
или  оценивать  какой-нибудь  факт  из  п  равовой   области,   какое-нибудь
проявление права, если не иметь общей идеи права, или его нормы. Этою идеею,
или нормой, пользуется сам Мефистофель, когда говорит, что известные права и
законы из разумных стали бессмысленными, из благодетельных  -  вредными.  Он
указывает при этом только на одну сторону дела,  именно  на  так  называемый
консерватизм в праве.  И  это  явление  имеет  свои  разумные  основания,  и
проистекающие из него неудобства, на которых  исключительно  останавливается
Мефистофель, устраняются другим я влением, о которых дух лжи