е человечество в своем  непрерывном  прогрессе  отвергают
себя не свободным актом, а лишь по инстинктивному влечению.  В  личности  же
богочеловеческой  божественное  начало,  именно  вследствие  того,  что  оно
относится к другому не чрез внешнее действие, полагающее границы другому, не
изменяя себя самого, а чрез внутреннее самоограничение, дающее другому место
в себе,- такое  внутреннее  соединение  с  другим  {190}есть  действительное
самоотвержение  божественного  начала;  здесь  оно  действительно  нисходит,
уничтожает себя, принимает на себя зрак раба. Божественное начало  здесь  не
закрывается только границами человеческого сознания для  человека,  как  это
было в прежних неполных теофаниях, а само воспринимает эти  границы:  не  то
чтобы оно всецело вошло в эти границы природного сознания,  что  невозможно,
но оно ощущает актуально эти  границы  как  свои  в  данный  момент,  и  это
самоограничение Божества в Христе освобождает Его человечество, позволяя Его
природной воле свободно отречься от себя в пользу  божественного  начала  не
как внешней силы (каковое самоотречение было бы  несвободно),  а  как  блага
внутреннего, и тем действительно  приобрести  это  благо.  Христос  как  Бог
свободно отрекается от  славы  Божией  и  тем  самым  как  человек  получает
возможность достигнуть этой  славы  Божией.  На  пути  же  этого  достижения
человеческая природа и воля Спасителя  неизбежно  встречаются  с  искушением
зла. Богочеловеческая личность представляет двойственное сознание:  сознание
границ природного существования и сознание  своей  божественной  сущности  и
силы. И вот, испытывая ограниченность природного  бытия.  Богочеловек  может
подвергаться искушению сделать свою божественную силу средством  для  целей,
вытекающих из этой ограниченности.
   ===================
   * Чтобы пояснить это сравнением из природного мира - человек как существо
сравнительно высшее, действуя на  какое-нибудь  низшее  животное,  не  может
явиться ему во всей полноте своей человеческой  жизни:  но  те  ограниченные
формы, в которых, напр<имер>, собака воспринимает  явление  своего  хозяина,
принадлежат только уму животного, нисколько  не  ограничивая  и  не  изменяя
собственное бытие воспринимаемого им человека.
   ===================
   Во-первых,  для  существа,  подчиненного  условиям  материального  бытия,
представляется  искушение  сделать  материальное   благо   целью,   а   свою
божественную силу средством для его достижения: "аще Сын еси Божий,  рцы  да
камение сие хлебы будут"[5], здесь божественное  естество  -  "аще  Сын  еси
Божий" и обнаружение этого естества- слово ("рцы") должно служить  средством
для удовлетворения  материальной  потребности.  В  ответ  на  это  искушение
Христос утверждает, что Слово Божие не есть  орудие  материальной  жизни,  а
само есть источник истинной жизни для человека: "не о хлебе едином жив будет
человек, но о всяком глаголе Божий"[6]. Преодолев это искушение  плоти,  Сын
человеческий получает власть над всякою  плотию.  Во-вторых,  свободному  от
материальных  побуждений  Богочеловеку  представляется  новое  искушение   -
сделать свою божественную силу орудием  самоутверждения  своей  человеческой
личности, подпасть греху ума - гордости: "аще Сын еси Божий, верзися низу,
   {191}писано бо есть, яко ангелом Своим заповесть о Тебе сохранити  Тя,  и
на руках возьмут Тя, да нс когда прсткне-ши  о  камень  ногу  Твою"[7].  Это
действие ("всрзися низу") было бы гордым  зовом  человека  Богу,  искушением
Бога человеком, и Христос отвечает: "паки писано есть: не  искусиши  Господа
Бога Твоего"*. Победив грех ума, Сын человеческий получает власть над умами.
   В-третьих, но тут представляется последнее  и  самое  сильное  искушение.
Рабство плоти и гордость  ума  устранены:  человеческая  воля  находится  на
высокой нравственной степени, сознает себя выше всей остальной твари; во имя
этой своей нравственной высоты человек может хотеть владычества  над  миром,
чтобы вести мир к совершенству;  но  мир  во  зле  лежит  и  добровольно  не
покорится  нравственному  превосходству,-  итак,  нужно  принудить   его   к
покорности,  нужно  употребить  свою  божественную  силу  как  насилие   для
подчинения мира. Но такое употребление насилия, то есть зла для целей блага,
было бы признанием, что благо само по себе не имеет силы,  что  зло  сильнее
его,- это было бы поклонением тому началу  зла,  которое  владычествует  над
миром: "и показа ему вся царствия мира и славу их, и глагола  ему:  сия  вся
тебе дам, аще пад поклониши ми ся"[9]. Здесь  для  человеческой  поли  прямо
ставится роковой вопрос: во что она верит и чему хочет служить  -  невидимой
ли силе Божией или силе зла, явно царствующей в мире?  И  человеческая  воля
Христа, победив искушение благовидного властолюбия, свободно подчинила  себя
истинному благу, отвергнув всякое соглашение  с  царствующим  в  мире  злом:
"глагола ему Иисус: иди за мною, сатано, писано бо есть: Господу Богу твоему
поклонишися и тому единому послужиши". Преодолев грех духа, Сын человеческий
получил верховную власть в царстве духа; отказавшись  от  подчинения  земной
силе ради владычества над землею, приобрел себе служение сил небесных: "и се
ангели приступиша и служаху Ему"[10].
   ===================
   * Эти слова иногда понимаются так, будто Христос говорит  искусителю:  не
искушай Меня, так как Я Господь Бог  твой.  Но  это  не  имело  бы  никакого
смысла, потому что Христос подвергается искушению не как Бог, а как человек.
На самом же деле второе возражение Христа, так же как и первое, представляет
прямой ответ на то, что предлагается искусителем: предлагается  дерзновенным
действием искусить Бога, и против этого, как и против  первого  предложения,
Христос ссылается на Писание, запрещающее искушать Бога[8]
   ===================
   {192}Таким образом, преодолев искушения  злого  начала,  склонявшего  его
человеческую волю к самоутверждению, Христос подчиняет и согласует эту  свою
человеческую волю с волей божественной, обожествляя свое человечество  вслед
за   вочеловечением   Божества   своего.   Но   внутренним   самоотвержением
человеческой  воли  еще  не  исчерпывается  подвиг  Христов.  Будучи  вполне
человеком, Христос имеет в себе не один только  чисто  человеческий  элемент
(разумную  волю),  но  и  природный  материальный  элемент:  он  не   только
вочеловечился, но и воплотился  -  ????  ???????[11  ].  Духовный  подвиг  -
преодоление внутреннего искушения - должен быть довершен подвигом плоти,  то
есть  чувственной  души,  претерпением  страданий  и  смерти,  поэтому-то  в
Евангелии после рассказа об искушении в пустыне сказано, что  диавол  отошел
от Христа до времени. Злое  начало,  внутренно  побежденное  самоотвержением
воли, не допущенное в  центр  существа  человеческого,  еще  сохраняло  свою
власть над его периферией - над чувственной природой, и эта последняя  могла
быть избавлена от него также только через процесс самоотрицания -  страдание
и смерть; и после того как человеческая воля Христа свободно подчинилась его
Божеству, она чрез это подчинила себе его чувственную природу и, несмотря на
немощь сей последней (моление о чаше)[12], заставила се осуществить  в  себе
божественную волю до конца - в физическом процессе страдания и  смерти.  Так
во втором  Адаме  восстановляется  нормальное  отношение  всех  трех  начал,
нарушенное первым Адамом.  Человеческое  начало,  поставив  себя  в  должное
отношение добровольного подчинения или согласия с началом  божественным  как
внутренним  благом,  тем  самым  получаст  вновь  значение  посредствующего,
единящего начала между Богом и природою, и эта последняя, очищенная крестною
смертию, теряет свою вещественную раздельность и тяжесть, становится  прямым
выражением и орудием Божественного духа, истинным духовным  телом.  В  таком
теле воскресает Христос и является Церкви Своей.
   Должное отношение между Божеством  и  природой  в  человеке,  достигнутое
лицом Иисуса Христа как духовного средоточия или главы человечества,  должно
быть усвоено всем человечеством как телом Его.
   Человечество, воссоединенное с своим божественным началом чрез посредство
Иисуса Христа, есть Церковь, {193}и если в вечном первобытном мире идеальное
человечество есть тело божественного Логоса, то в природном происшедшем мире
Церковь является как тело того же  Логоса,  но  уже  воплощенного,  то  есть
исторически обособленного в богочеловеческой личности Иисуса Христа.
   Это  тело  Христово,  являющееся  сперва  как  малый   зачаток   в   виде
немногочисленной общины первых христиан, мало-помалу растет  и  развивается,
чтобы в конце времен обнять собою все человечество и  всю  природу  в  одном
вселенском богочеловеческом организме; потому что и  остальная  природа,  по
словам апостола, с надеждою ожидает откровения сынов Божиих[13],  ибо  тварь
покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего се в надежде, что  и
сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы сынов Божиих;
ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне.
   Это откровение и слава сынов  Божиих,  которой  с  надеждою  ожидает  вся
тварь, есть полное  проведение  свободной  богочеловеческой  связи  во  всем
человечестве во все сферы его жизни и деятельности;  все  эти  сферы  должны
быть приведены к  богочеловеческому  согласному  единству,  должны  войти  в
состав свободной теократии, в которой Вселенская  церковь  достигнет  полной
меры возраста Христова.
   Таким образом, исходя из понятия Церкви как тела Христова  (не  в  смысле
метафоры, а  метафизической  формулы),  мы  должны  помнить,  что  это  тело
необходимо   растет   и    развивается,    следовательно,    изменяется    и
совершенствуется. Будучи телом Христовым, Церковь доселе  еще  не  есть  Его
прославленное, всецело обожествленное тело. Теперешнее земное  существование
Церкви  соответствует  телу  Иисуса  во   время   Его   земной   жизни   (до
воскресения),-телу, хотя и являвшему в  частных  случаях  чудесные  свойства
(каковые и Церкви теперь присущи), но вообще телу смертному,  материальному,
не свободному от всех немощей и страданий плоти,- ибо все немощи и страдания
человеческой природы восприняты Христом; но как  в  Христе  все  немощное  и
земное поглощено в воскресении духовного тела, так должно быть и  в  Церкви,
Его вселенском теле, когда она достигнет своей полноты.
   Достижение  же  этого  в  человечестве  обусловлено  тем  же  чем   и   в
Богочеловеческой личности, то есть {194}самоотвержением человеческой воли  и
свободным подчинением се Божеству.
   Но если в Христе  как  единичном  лице  нравственный  подвиг  победы  над
искушениями злого начала и  добровольного  подчинения  началу  божественному
совершился  как  дело   по   преимуществу   внутреннее,   как   субъективный
психологический процесс, то в совокупности человечества это дело совершается
как процесс объективный, исторический,-  причем  самые  предметы  искушения,
которые в психологическом процессе суть лишь представления,  в  историческом
процессе получают объективную действительность, так что  часть  человечества
действительно подпадает искушениям злого начала и только собственным  опытом
убеждается в ложности путей, заранее отвергнутых совестью Богочеловека.
   Так как все человечество представляет те же  три  существенные  элемента,
что и отдельный человек, именно - дух, ум и чувственную душу,  то  искушение
зла для всего человечества представляется также трояким,- но в ином порядке,
чем для личности Христа. Человечество уже получило  откровение  божественной
истины в Христе, оно  обладает  этою  истиною  как  действительным  фактом,-
поэтому первым искушением представляется злоупотребление  этою  истиною  как
такою во  имя  самой  этой  истины,  зло  во  имя  добра,-  грех  духа;  зло
нравственное по преимуществу, то  есть  то,  что  у  Христа  было  последним
искушением (по ев<ангелисту> Матфею).
   Церковь христианская исторически составилась изо  всех  людей,  принявших
Христа:  но  Христа  можно  было  принять  внутренним  и  внешним   образом.
Внутреннее принятие Христа, то есть нового  духовного  человека,  состоит  в
духовном возрождении, в том рождении свыше или от духа, о котором  говорится
в беседе  с  Никодимом[14],  то  есть  когда  человек,  сознав  неистинность
плотской, материальной жизни, ощущает в себе положительный  источник  другой
истинной жизни (независимый ни от плоти, ни от  ума  человеческого),  закон,
который дан в откровении Христовом, и, признав  эту  новую  жизнь,  открытую
Христом, за безусловно должную как благо и истину, добровольно подчиняет  ей
свою плотскую и человеческую  жизнь,  внутренно  соединяясь  с  Христом  как
родоначальником этой новой духовной жизни, главою нового духовного  царства.
Такое принятие Христовой истины освобождает от греха (хотя и не от грехов) и
образует духовного человека. Но может {195}быть и внешнее  принятие  Христа,
только признание чудесного воплощения Божественного  существа  для  спасения
людей и принятие Его заповедей по букве как внешнего, обязательного  закона.
Такое внешнее христианство заключает в  себе  возможность  подпасть  первому
искушению  злого  начала.  А  именно:  историческое  появление  христианства
разделило все человечество на две части: на христианскую Церковь, обладающую
Божественною истиною и представляющую собою  волю  Божию  на  земле,-  и  на
остающийся вне христианства, не знающий истинного Бога и во зле лежащий мир;
и вот внешние христиане, верующие в Христову истину, но не возрожденные  ею,
могут почувствовать потребность и даже принять за свою обязанность  покорить
Христу и Его церкви весь этот вне лежащий и враждебный мир, а так как во зле
лежащий мир добровольно  не  покорится  сынам  Божиим,  то  покорить  его  и
насильно. Этому искушению религиозного  властолюбия  подпала  часть  Церкви,
предводимая римскою иерархией, и  увлекла  за  собою  большинство  западного
человечества в первый великий период его исторической жизни - средние  века.
Существенная ложность этого пути заключается в том скрытом неверии,  которое
лежит в его корне. В самом деле, при действительной вере в  истину  Христову
предполагается, что она  сильнее  царствующего  в  мире  зла  и  может  сама
собственной своей духовной нравственной силой покорить зло, то есть привести
его к добру; предполагать же, что истина Христова,  то  есть  истина  вечной
любви и безусловной благости, для своего осуществления нуждается в чуждых  и
даже прямо противных ей средствах насилия и обмана,  значит  признавать  эту
истину бессильной, значит признавать,  что  зло  сильнее  добра,  значит  не
верить в добро,  не  верить  в  Бога.  И  это  неверие,  сначала  незаметным
зародышем скрывавшееся в  католичестве,  впоследствии  явно  обнаруживается.
Так, в иезуитстве - этом крайнем и чистейшем выражении  римско-католического
принципа  -  движущим  началом  становится  уже  прямо  властолюбие,  а   не
христианская ревность; народы покоряются не Христу, а церковной  власти,  от
них  уже  не  требуется  действительного  исповедания  христианской   веры,-
достаточно  признания  папы   и   подчинения   церковным   властям*.   Здесь
христианская  вера  оказывается  случайной  {196}формой,  а  суть   и   цель
полагается во владычестве иерархии; но это уже есть  прямо  самообличение  и
самоуничтожение ложного принципа, ибо здесь теряется  всякое  основание  той
самой власти, ради которой действуют.
   ===================
   * Несколько лет тому назад  в  Париже  мне  пришлось  слышать  от  одного
французского иезуита следующее  рассуждение:  "Конечно,  в  настоящее  время
никто не может верить в большую часть  христианских  догматов,  например,  в
Божество Христа. Но вы согласитесь, что цивилизованное человеческое общество
не может  существовать  без  твердого  авторитета  и  прочно  организованной
иерархии,  но  таким  авторитетом  и   такою   иерархией   обладает   только
католическая  церковь,  поэтому  всякий  просвещенный   человек,   дорожащий
интересами человечества, должен стоять на стороне  католической  церкви,  то
есть должен быть католиком".
   ===================
   Ложность католического пути рано сознавалась на  Западе,  и  наконец  это
сознание  нашло  себе  полное  выражение  в  протестантстве.  Протестантство
восстает против католического спасения как внешнего факта и требует  личного
религиозного отношения человека к Богу, личной веры без  всякого  церковного
традиционного посредства. Но личная вера  как  такая,  то  есть  как  просто
субъективный  факт,  не  заключает  в  себе  никакого   ручательства   своей
истинности,-  необходим  для  такой  веры  критерий.-  Таким  критерием  для
протестантства первоначально является священное Писание, то есть  книга.  Но
книга нуждается в  понимании:  для  установления  же  правильного  понимания
необходимо исследование и размышление, то есть деятельность личного  разума,
который в конце концов и оказывается действительным  источником  религиозной
истины, так что протестантство естественно переходит в рационализм - переход
и логически неизбежный, и  исторически  несомненно  совершающийся.  Излагать
моменты этого перехода здесь не место, и  мы  остановимся  только  на  общем
результате этого пути, то есть на чистом рационализме. Сущность его  состоит
в признании, что разум человеческий не только самозаконен, но  что  он  дает
законы и всему существующему в области  практической  и  общественной.  Этот
принцип выражается  в  требовании,  чтобы  вся  жизнь,  все  общественные  и
политические  отношения  были  устроены  и   управляемы   исключительно   на
основаниях,  выработанных  личным  человеческим  разумом,   помимо   всякого
предания и всякой непосредственной веры,- требование, проникавшее собою  все
так называемое просвещение XVIII века и послужившее руководящей идеей первой
французской  революции.  Теоретически  начало  рационализма   выражается   в
притязании вывести из чистого разума (a priori) все содержание  {197}знания,
или построить умозрительно все науки:  притязание  это  составляло  сущность
германской  философии  -  наивно   предполагаемое   Лейбницем   и   Вольфом,
сознательно, но в скромной форме  и  с  ограничениями  выставленное  Кантом,
решительно  заявленное  Фихте  и,  наконец,  с  полною  самоуверенностью   и
самосознанием и с таким же полным неуспехом проведенное Гегелем.
   Эта самоуверенность и самоутверждение  человеческого  разума  в  жизни  и
знании  есть  явление  ненормальное,  это  есть  гордость  ума,  и  западное
человечество в  протестантстве  и  вышедшем  из  него  рационализме  подпало
второму искушению. Но ложность этого пути скоро обнаружилась, обнаружилась в
резком  противоречии   между   чрезмерными   притязаниями   разума   и   его
действительным бессилием. В практической области разум  оказался  бессильным
против страстей и интересов, и возвещенное  французской  революцией  царство
разума окончилось диким хаосом безумия и насилия;  в  области  теоретической
разум оказался бессильным против эмпирического факта, и  притязание  создать
универсальную  науку  на  началах  чистого  разума  разрешилось  построением
системы пустых отвлеченных понятий.
   Конечно, неудачи французской революции и  германской  философии  сами  по
себе не доказывали бы еще несостоятельности рационализма. Но дело в том, что
историческое крушение рационализма  было  лишь  выражением  его  внутреннего
логического противоречия, противоречия между относительною природою разума и
его безусловными притязаниями. Разум есть некоторое отношение (ratio) вещей,
сообщающее им некоторую форму. Но отношение предполагает относящихся,  форма
предполагает содержание; рационализм же, ставя  разум  человеческий  сам  но
себе верховным началом, тем самым отвлекает  его  от  всякого  содержания  и
имеет в разуме лишь  пустую  ф