наши английские муравьи
обладают большим разнообразием домашних животных, чем мы сами"103. Некоторые
из этих домашних насекомых, старательно воспитываемых муравьями, служат  для
питания (таковы в особенности медоточив ые  тли  (aphidae),  которых  Линней
называет муравьиными коровами (aphis formicarum  vacca)),  другие  исполняют
некоторые необходимые  общественные  работы,  напр.  служат  мусорщиками104,
третьи, по мнению Леббока, держатся только для забавы105 - вроде наших  мопс
ов или канареек. Энтомолог Андре  представил  список  584  видов  насекомых,
которые обычно встречаются в сообществе муравьев106.
   В настоящее время для многих  обширных  населенных  муравьиных  общежитий
главным  средством  существования  служат  собираемые  ими  обильные  запасы
растительных продуктов; толпы  рабочих  муравьев  систематически  и  искусно
перерезают травяные стебли и черенки листь ев -  как  бы  жнут  их;  но  это
подобие земледелия не есть ни единственный, ни первоначальный у  них  способ
существования. "Мы найдем, - говорит Леббок, - у  различных  видов  муравьев
различные  условия   жизни,   любопытно   соответствующие   ранним   стадиям
человеческо го прогресса. Например, некоторые виды, как Formica fusca, живут
преимущественно добытым на охоте; хотя они и  питаются  отчасти  медвянистым
соком тлей, они еще не приручили  этих  насекомых.  Эти  муравьи,  вероятно,
сохраняют обычаи, некогда общие для всех му равьев.  Они  похожи  на  низшие
расы людей, которые существуют главнейше охотою. Подобно им, они  бродят  по
лесам и пустыням, живут сравнительно небольшими общежитиями, и  у  них  мало
развиты инстинкты совокупного действия. Они охотятся в одиночку, и их битвы
   - поединки, как у гомеровских героев. Такие виды,  как  Lassius  flavius,
явно представляют высший тип общественной жизни; они являют более  искусства
в зодчестве; можно буквально сказать, что они приручили известные виды  тлей
и могут быть сравнены с пастуше скою стадией  человеческого  прогресса  -  с
племенами, которые живут продуктами  своих  стад  и  табунов.  Их  общежития
гораздо многочисленнее; они действуют с большим согласием; их  сражения  уже
не простые поединки, но они знают, как действовать в совокупности.
   Я готов предположить, что они постепенно истребят  чисто-охотничьи  виды,
точно так как дикари исчезают  перед  более  развитыми  племенами.  Наконец,
земледельческие  народы  могут  быть  сравнены  с  муравьями-жнецами.   Вот,
кажется, три  главные  типа,  представляющие  любопытную  аналогию  с  тремя
великими фазами - охотничьей, пастушеской и  земледельческой  стадиями  -  в
истории человеческого развития"107.
   Кроме сложности социального строя и  постепенности  культурного  развития
муравьиные  общежития  отличаются  еще,  как  выше  замечено,   чрезвычайною
крепостью общественной  связи.  Наш  автор  неоднократно  свидетельствует  о
"высочайшем согласии, царствующем между при надлежащими к одному и  тому  же
обществу"108. Это согласие обусловливается исключительно  общим  благом.  На
основании не одних только  наблюдений,  но  и  многочисленных  экспериментов
Леббок  доказывает,  что  во   всех   случаях,   когда   отдельный   муравей
предпринимает что-нибудь полезное для всего общежития,  но  превышающее  его
собственные силы, например, перетащить в муравейник мертвую муху  или  жука,
на которых он натолкнулся, он всегда зовет и находит товарищей, которые  ему
помогают;  напротив,  когда  отдельный  мураве  й  впадает  в   какое-нибудь
бедствие, касающееся только его  одного,  то  это  не  вызывает  обыкновенно
никакого  сочувствия,  и  никакой  помощи  ему  не  оказывается;  терпеливый
естествоиспытатель  множество  раз  приводил  в   бесчувственное   состояние
отдельных муравьев п осредством хлороформа  или  водки:  сограждане  или  не
обращали на несчастных  никакого  внимания,  или  выбрасывали  их  вон,  как
падаль. Но нежное участие к личному горю не связано ни с какою  общественною
функцией и, следовательно, не входит в понятие общественн ости,  как  такой;
зато чувство гражданского долга и преданность общему порядку  так  велики  у
муравьев, что никогда никаких ссор и усобиц у них не происходит; вооруженные
их  силы  предназначаются  только  для  внешних  войн,   и   в   тех   самых
высокоразвитых общежити ях, которые обладают даже особым классом  мусорщиков
и особою породой домашних шутов, ни один наблюдатель не мог заметить никаких
признаков организованной полиции или жандармерии.
   II
   Общественность для рассмотренных животных есть признак, по крайней  мере,
столь же существенный, как для  человека.  И,  если,  однако,  мы  не  хотим
признать их равенства с собою, если мы не согласны каждому  из  бесчисленных
муравьев, копошащихся в  наших  лесах,  сейчас  же  предоставить  все  права
человека и гражданина, то,  значит,  есть  у  человека  другой  существенный
признак, не зависимый от общественности, а, напротив, обусловливающий  собою
отличительный характер человеческого общества. Этот признак состоит в том  ,
что каждый человек, как такой, есть нравственное существо или лицо,  имеющее
независимо  от  своей  общественной  полезности  безусловное  достоинство  и
безусловное  право  на  существование  и   на   свободное   развитие   своих
положительных сил. Отсюда прямо следует,
   что никакой человек ни при каких условиях и ни по какой причине, не может
рассматриваться как только средство для каких  бы  то  ни  было  посторонних
целей, - он не может быть только средством или орудием ни для блага  другого
лица, ни для блага целого класса , ни, наконец, для так  называемого  общего
блага, т.е. блага большинства других людей. Это  "общее  благо"  или  "общая
польза" имеет право не на человека, как лицо, а  на  его  деятельность,  или
труд, в той мере, в какой этот труд, служа на пользу общества, вме сте с тем
обеспечивает трудящемуся достойное существование. Право  лица,  как  такого,
основанное на присущем ему и неотъемлемом от него человеческом  достоинстве,
на формальной бесконечности разума во всяком человеке, на  том,  что  каждое
лицо есть нечто особ енное  и  незаменимое  и,  следовательно,  должно  быть
самоцелью, а не средством или орудием только, - это право лица  по  существу
своему безусловно, тогда как права общества на лицо,  напротив,  обусловлены
признанием личного права. Таким образом, общество може т  обязывать  лицо  к
чему бы то ни было лишь через акт его собственной воли, иначе это  будет  не
обязательством лица, а лишь употреблением вещи.  Из  этого,  разумеется,  не
следует  (как  почему-то  представилось  одному   моему   критику)140,   что
общественная власть
   для всякого отдельного законодательного и  административного  мероприятия
должна спрашивать особого согласия  каждого  лица.  Вместо  такого  нелепого
liberum veto141 из нравственного принципа по логике  вытекает  (в  отношении
политическом)  лишь  право  каждого  дее  способного  лица  свободно  менять
подданство,  равно  как  и   вероисповедание.   Другими   словами,   никакая
общественная группа  или  учреждение  не  имеет  права  насильно  удерживать
кого-либо в числе своих членов.
   Человеческое достоинство каждого лица, или его свойство быть нравственным
существом, вовсе  не  зависит  ни  от  его  природных  качеств,  ни  от  его
полезности: этими качествами и этою полезностью может  определяться  внешнее
положение человека в обществе, относит ельная оценка его другими лицами,  но
никак не его собственное значение и человеческие права. Многие  животные  по
природе добродетельнее  многих  людей.  Супружеская  добродетель  голубей  и
аистов, материнская любовь кур, кротость ланей, верность и преданность
   собак, доброта тюленей и дельфинов,  трудолюбие  и  гражданская  доблесть
пчел и муравьев и т.д. - все эти отличные качества, украшающие наших меньших
братьев,  далеко   не   составляют   преобладающих   свойств   человеческого
большинства. Отчего же никому еще не прих одило в  голову  отнять  у  самого
дрянного из людей  человеческие  права  с  тем,  чтобы  передать  их  самому
превосходному животному в  награду  за  его  добродетель?  Что  касается  до
полезности, то не только одна здоровая  лошадь  полезнее  множества  больных
нищих, но и неодушевленные предметы, например печатный  станок  или  паровой
котел, несомненно, принесли общему историческому  прогрессу  гораздо  больше
пользы, чем целые  народы,  дикие  или  варварские.  Однако,  если  бы  (per
impossibile)142 Гуттенбергу и Уатту пришлось для  этих  великих  изобретений
пожертвовать намеренно и  сознательно  хотя  бы  только  одним  дикарем  или
варваром,  полезность  их  дела  не  помешала  бы  их  поступку  заслуживать
решительного осуждения за безнравственность, иначе пришлось бы  вступить  на
почву целей, оп равдывающих средства.
   Общее  благо  или  общая  польза,  чтобы  иметь  значение   нравственного
принципа, должны быть в полном смысле общими, т.е. относиться не  ко  многим
только или большинству, а ко всем без исключения. То, что есть действительно
благо всех, тем самым есть и  благо  ка  ждого,  -  никто  не  исключен,  и,
следовательно, служа такому общественному благу как  цели,  каждое  лицо  не
становится через  это  только  средством  или  орудием  чего-то  внешнего  и
чуждого, истинное общество, признающее безусловное право  каждого  лица,  не
есть дл я него отрицательная граница, а положительное восполнение; служа ему
с  самоотвержением,  лицо  не  теряет,  а  осуществляет   свое   безусловное
достоинство и значение; ибо, отдельно взятое,  оно  обладает  безусловностью
или   бесконечностью   только   в   возможности,   кот    орая    становится
действительностью лишь через внутреннее соединение каждого со всеми109.
   Принцип человеческого достоинства, или безусловное значение каждого лица,
в силу чего общество определяется как внутреннее, свободное согласие всех, -
вот  единственная  нравственная  норма110.  Многих  нравственных   норм,   в
собственном смысле этого слова, быт ь не может, как  не  может  быть  многих
верховных благ или многих нравственностей. Легко доказать,  что  религия  (в
своей  данной,  исторической  конкретности),  что  семья,  собственность  не
содержат еще сами по себе нравственных норм в собственном  смысле.  То,  что
само по себе может быть и не быть нравственным, очевидно, должно получить от
другого то или  это  определение,  а  никак  не  может  самостоятельно  быть
чему-нибудь  нравственною  нормою,  т.е.  сообщать  другим  такой  характер,
которого оно само, может быть, не име ет. Но несомненно, что  религия  может
быть и не быть нравственною. Каким же образом такие религии, как,  например,
культы Молоха или Астарты (которых переживания или  аналогии  можно  кое-где
встретить и до сих пор), - каким образом могут они служить для чего  -нибудь
нравственною   нормою,   когда   их   собственное   существо   есть   прямая
противоположность всякой нравственности?  Поэтому  когда  нам  указывают  на
религию как  на  нормальную  нравственную  основу  общества,  то  нужно  еще
посмотреть, имеет ли сама эта религия нрав ственный  характер,  согласна  ли
она с нравственным началом;  и  значит,  последним  основанием  и  критерием
остается это начало, а не религия, как такая. Если мы видим  в  христианстве
истинную  основу  и  норму  всякого  добра  в  мире,  то  лишь  потому,  что
христианств о, как совершенная  религия,  заключает  в  себе  и  безусловное
нравственное начало. А при всяком отделении христианской  общественности  от
требований нравственного  совершенства  сейчас  же  исчезает  и  безусловное
значение христианства, превращающегося тогда в ис торическую случайность.
   Нельзя также отрицать  того,  что  семья  не  только  в  единичных  своих
образчиках, но и в общем данном строе может быть  и  не  быть  нравственною.
Так, семья Древней Греции - не те особые героические семьи, где жена убивала
своего мужа и умерщвлялась своим сыном или где сын убивал отца и женился  на
матери143,  а  обыкновенная,  нормальная  семья   образованного   афинянина,
требовавшая как необходимого дополнения учреждения гетер и еще худшего, - не
имела нравственного характера; не имела его крепкая по-своему семья ар  абов
(до ислама), где новорожденные девочки, если их было больше одной или  двух,
закапывались живыми  в  землю;  нельзя  признать  нравственною  также  очень
крепкую семью римлян, где глава дома имел право жизни и смерти над  женою  и
детьми. Таким  образом,  и  сем  ья,  не  имея  присущего  ей  нравственного
характера, должна получить нормальную нравственную основу для  себя,  прежде
чем сообщить ее чему-нибудь другому.
   Что касается  до  собственности,  то  признать  ее  нравственною  основой
нормального общества, следовательно, чем-то  священным  и  неприкосновенным,
есть не только логическая, но для меня, например (как полагаю, и для  других
моих сверстников), даже и психологиче ская невозможность: первое пробуждение
сознательной жизни и мысли произошло в нас под гром разрушения собственности
в двух ее коренных исторических формах - рабства и  крепостного  права;  это
разрушение и в Америке, и в России требовалось и совершилось во
   имя   общественной   нравственности.   Мнимая   неприкосновенность   была
блистательно опровергнута фактом столь удачного и совестью всех  одобренного
прикосновения. Очевидно, собственность есть нечто, нуждающееся в оправдании,
требующее нравственной нормы и опоры
   для себя, а никак не заключающее ее в себе.
   Всякое историческое учреждение - религиозное или гражданское - есть  факт
смешанного характера. Но нравственною нормою, несомненно,  может  быть  лишь
чистый принцип, а не смешанный факт.  Принцип,  утверждающий  в  безусловном
виде то, что должно быть, есть неч то по существу  своему  неприкосновенное;
его можно не принимать и не исполнять,  но  это  вредит  не  ему,  а  только
непринимающему и неисполняющему.  Положение,  гласящее:  ты  должен  уважать
человеческое достоинство в каждом, ты не должен  делать  никакое  лицо  сред
ством или орудием, - это положение не зависит ни от какого  факта,  никакого
факта не утверждает, а потому никаким фактом и не может быть затронуто.
   Принцип безусловного права человеческой личности ни от кого и ни от  чего
не зависит, но лишь в зависимости от него  общества  и  учреждения  получают
нравственный  характер.  Мы  знаем  в  древнем  и  новом  язычестве  великие
культурно-национальные  тела  с  чрезвычайн  о  крепкою  семьей,   религией,
собственностью,  но  при  всем  том  нравственного  характера   человеческой
общественности они не имели и не имеют; в  лучшем  случае  они  уподобляются
общежитию мудрых насекомых, где есть механизм доброго порядка, но нет  того,
чему это т механизм должен служить, - нет самого добра, потому что  нет  его
носительницы - свободной личности.
   III
   Некоторое  смутное  и  извращенное  сознание   того,   в   чем   сущность
нравственности и истинная норма человеческого общества,  существует  и  там,
где нравственный принцип, по-видимому, не имеет никакого применения. Так,  в
восточных деспотиях настоящим человеком, т .е. лицом, справедливо признается
только тот, кто имеет полноту прав, а такое достоинство приписывается  здесь
только  одному.  Но,  превращенное  в  исключительную  и   внешним   образом
определенную  привилегию,  человеческое  достоинство  и  право  теряет  свой
нравств енный характер, и единственный носитель его перестает быть лицом  и,
не  имея  возможности,  как  реальное,  конкретное  существо   быть   чистым
принципом, становится идолом. От  отдельного  человека  нравственное  начало
требует, чтобы он уважал человеческое достоинс тво как такое, т.е. в  других
так же, как в себе. Только относясь к другим  как  к  лицам,  индивидуальный
человек и сам определяется как лицо. Но восточный властитель  не  находит  в
своем мире никакого полноправного лица, а только бесправные вещи, поэтому за
н  евозможностью  иметь  к  кому-либо  нравственные  личные  отношения,   он
неизбежно сам теряет нравственный личный характер, становится вещью -  самою
важною вещью, священною, божественною, поклоняемою - одним словом,  фетишем,
или идолом.
   В гражданских обществах классического мира полнота прав стала привилегией
не одного, а некоторых (в  аристократиях)  и  многих  (в  демократиях).  Это
расширение было очень важно, так как оно, хотя и в  узких  границах,  делало
возможным самостоятельное нравствен ное взаимодействие индивидуальностей,  а
следовательно, и личное самосознание и реализировало, по  крайней  мере  для
данного общественного союза, идею равноправности или  справедливости111.  Но
нравственное начало по существу своему универсально, так как оно
   требует признания безусловного внутреннего достоинства за  человеком  как
таковым, следовательно, без всяких внешних ограничений. Между  тем  античное
общество - и родовая дружина спартиатов, и афинский  демос,  и  оригинальное
соединение обеих форм - senatus p opulusque  romanus144  допускали  истинное
значение человека лишь в границах своего гражданского союза, а потому они не
были  обществами,  основанными  на  нравственном  начале,  а  разве   только
предварительными и приблизительными моделями такого общества.
   Однако строй этой жизни имеет для нас не  один  исторический  интерес:  в
сущности мы его еще не  пережили.  Вспомним  в  самом  деле,  что  именно  в
античном мире  ограничивало  нравственный  принцип  и  мешало  его  истинной
реализации. Было три разряда людей, которые н е  признавались  как  носители
каких-нибудь  прав  и  как  предметы  каких-нибудь  обязанностей,   которые,
следовательно, ни в какой мере не были целью деятельности, совсем не входили
в представление общего блага,  а  рассматривались  только  как  материальные
орудия и ли же как материальные препятствия  для  этого  блага.  Именно  это
были: 1) враги, т.е.  первоначально  все  чужеземцы112,  затем  2)  рабы  и,
наконец, 3) преступники. Узаконенное отношение к этим трем категориям  людей
при всех частных различиях было в существе од но  и  то  же,  так  как  было
одинаково     безнравственно.     Нет     надобности     представлять      в
преувеличенно-ужасном  виде  институт  рабства,  заменивший,  как  известно,
простое  избиение  пленных;  рабы  пользовались   обеспеченными   средствами
существования, и вообще с ними об ращались не дурно, но это было, хотя и  не
редкою,  случайностью,  а  не  обязанностью  и,  следовательно,   не   имело
нравственного значения; они ценились за свою полезность,  но  это  не  имеет
ничего общего с признанием за ними человеческого достоинства. В отличие
   от этих полезных вещей, которые следует беречь из благоразумия, внешние и
внутренние  враги,  как  вещи  заведомо  вредные,   подлежали   беспощадному
истреблению. Относительно неприятеля на войне эта  беспощадность  могла  еще
ограничиваться уважением к  силе  и  стра  хом  возмездия,  но  относительно
беззащитных преступников, действительных или предполагаемых,  жестокость  не
знала  пределов:  в  образованных  Афинах  для  обвиненных  по  обыкновенным
уголовным преступлениям пытка была первым делом  после  взятия  под  стражу,
раньше всякого следствия.
   Все эти явления - война, рабство, казни - были закономерны  для  древнего
мира  в  том  смысле,  что  они  логически  вытекали  из   принятого   всеми
миросозерцания,  определялись  общим  состоянием  сознания.  Если   значение
человека как самостоятельного лица, если полнот а  его  достоинства  и  прав
обусловливались  исключительно  принадлежностью  к  известному  гражданскому
союзу, то  отсюда  естественное  следствие,  что  люди,  к  этому  союзу  не
принадлежащие, чуждые и враждебные ему, или же хотя принадлежащие к нему, но
нарушающие е го закон и угрожающие  общей  безопасности,  тем  самым  лишены
человеческого достоинства и прав, и относительно их все