аконец,   силы   природы   могут   быть
употребляемы в самых различных направлениях. Все это  вызывает  практические
вопросы, на  которые  политическая  экономия  сам  а  по  себе,  как  наука,
ограниченная  материальною  и  фактическою  стороною  дела,  не  может  дать
никакого ответа. Многие люди имеют потребность в порнографии; должна ли  эта
потребность  удовлетворяться  производством   непристойных   книг,   картин,
безнравственных зр елищ? Иные потребности, а равно и способности имеют  явно
извращенный характер; так, у многих известные положительные качества  ума  и
воли вырождаются в особую способность  к  ловкому  устройству  мошеннических
афер на легальной почве; следует  ли  допускать  сво  бодное  развитие  этой
способности и образование из нее особой  профессии  или  отрасли  труда?  На
подобные вопросы политическая экономия, как такая, очевидно, ничего не может
отвечать, это ее вовсе не касается; однако  это  прямо  касается  признанных
интересов  о  бщества,  которое  и  здесь  не   может   ограничиться   одною
материальною и фактического стороною явлений, а должно подчинить  их  высшей
причинности, различая между  нормальными  и  ненормальными  потребностями  и
способностями, между нормальным и ненормальным употреб лением  сил  природы.
Так как фактическое существование  потребностей,  с  одной  стороны,  сил  и
способностей - с другой, не  решает  практического  вопроса,  в  какой  мере
следует удовлетворять первые и в каком смысле пользоваться  вторыми,  то  за
решением приходитс я обратиться к нравственному  началу,  как  определяющему
именно то, что должно делаться. Оно не создает факторов и  элементов  труда,
но указывает, как поступать с данными. Отсюда новое понятие труда, при  всей
своей общности более определенное, чем  то,  котор  ое  дается  политическою
экономиею самою по себе, или отдельно взятою. Для нее труд есть деятельность
человека, вытекающая из его потребностей, обусловленная  его  способностями,
прилагаемыми к силам  природы,  и  имеющая  целью  произведение  наибольшего
богатств а. А с точки зрения нравственной труд есть взаимодействие  людей  в
области материальной, которое,  в  согласии  с  нравственными  требованиями,
должно  обеспечивать  всем  и  каждому  необходимые  средства  к  достойному
существованию и всестороннему совершенствованию , а  в  окончательном  своем
назначении должно преобразовать и одухотворить материальную природу.  Такова
сущность труда со стороны его высшей причинности, формальной и конечной, без
которых две низшие остаются практически неопределенными.
   Дальнейшие условия нормальной экономической жизни выясняются при  разборе
понятий собственности и обмена.
   VIII
   Все  острые  вопросы  экономической  жизни  тесно  связаны   с   понятием
собственности, которое, однако, само по себе  более  принадлежит  к  области
права,   нравственности   и   психологии,   нежели   к   области   отношений
хозяйственных.  Уже  это  обстоятельство  ясно  показывает,   как   ошибочно
стремление обособить экономические явления в  совершенно  самостоятельную  и
себедовлеющую сферу.
   Неотъемлемое  основание  собственности,  как  справедливо  признают   все
серьезные философы новых времен, заключается в самом  существе  человеческой
личности. Уже в содержании внутреннего,  психического  опыта  мы  необходимо
различаем себя от своего, - все являющи еся в нас мысли, чувства  и  желания
мы различаем как свои от того, кому  они  принадлежат,  т.е.  от  себя,  как
мыслящего, чувствующего, желающего. Притом отношение здесь двоякое. С  одной
стороны, мы непременно ставим себя выше своего, ибо мы признаем, что  наш  е
существование никак не исчерпывается и не ограничивается  теми  или  другими
душевными состояниями,  что  эта  мысль,  это  чувство,  это  желание  могут
исчезнуть, а мы сами остаемся.  Это  есть  основное  выражение  человеческой
личности  в  ее  формальной  безусловност  и,   совершенно   независимо   от
метафизического вопроса о душе как субстанции.  Но,  с  другой  стороны,  мы
сознаем, что если у нас отнять все душевные состояния  вообще,  то  мы  сами
превратимся в пустое место, так что для  действительности  и  полноты  бытия
недостат  очно  "себя",  а  необходимо  иметь  "свое".  Причем  уже  в  этой
внутренней,  психической  сфере  это  "свое"  не  всегда  есть   безусловная
принадлежность лица и не находится с ним  в  одинаково  тесной  связи.  Есть
душевные состояния, которые по содержанию своему выражаю т ближайшим, прямым
или  непосредственным  образом  нечто  существенное  и  основное  в   данной
индивидуальности и потому в известном смысле с нею нераздельны.  Так,  когда
кто имеет непоколебимую, убежденную веру  в  Бога,  то  эта  вера  есть  уже
непременная его прина длежность - не в  том  смысле,  чтобы  он  должен  был
всегда  актуально  иметь  в  уме  своем  утвердительную  мысль  о  Боге,   с
соответствующими чувствами и стремлениями, а только в том смысле, что каждый
раз, как идея Бога действительно возникает в его душе, или каж дый раз,  как
ставится  перед  ним  вопрос  о  Боге,  непременно   следует   определенный,
положительный ответ, сопровождаемый соответственными состояниями  чувства  и
воли.  Другие  душевные  состояния,  напротив,  суть  лишь  поверхностные  и
преходящие реакции личного сущ ества на внешние воздействия - случайные  как
по их содержанию, так и по возникновению, хотя бы и обусловленные более  или
менее сложною ассоциациею идей и другими душевными и  телесными  процессами;
так, когда в ком-нибудь возникает мысль  о  пользе  или  вреде  велосипедов,
желание выпить пива, чувство негодования  по  поводу  какого-нибудь  лживого
сообщения в газетах и т.п., совершенно ясно, что такие  случайные  состояния
весьма слабо связаны с тем, кому они принадлежат, и что с  их  исчезновением
он ничего не теря ет и никакой существенной перемены не испытывает. Но есть,
наконец, и такие душевные явления, в которых, независимо от их содержания  и
поводов возникновения, нельзя вовсе усмотреть  действительной  реакции  того
индивидуального существа, которое их испытыва  ет,  так  что  самая  эта  их
принадлежность ему должна быть признана мнимою. Таковы  весьма  трудные  для
теоретического  объяснения,  но  совершенно  несомненные   факты   внушенных
(гипнотически или иначе) мыслей, чувств  и  желаний  с  вытекающими  из  них
действиями. Впр очем, помимо этих необыкновенных явлений достаточно  указать
на общепризнанную в науке и жизни невменяемость известных  поступков  лицам,
явно их совершившим; так  как  большая  часть  подобных  поступков  все-таки
обусловлена  со  стороны  действующего  соответствую  щими  представлениями,
чувствами и  стремлениями,  то  признание  невменяемости  предполагает,  что
известные душевные состояния не суть свои, или  собственные,  для  лица,  их
испытывающего.
   Итак, уже в области внутренней, психологической жизни мы  находим  только
относительную и неодинаковую собственность, начиная от того  "сокровища",  в
которое человек "полагает душу свою"172 и которое, однако, может быть у него
отнято, и кончая такими состоя ниями, которых принадлежность ему оказывается
совершенно мнимою. Подобную же относительность находим мы и в сфере  внешней
собственности. Ближайший предмет ее есть собственное тело, которое,  однако,
лишь более или менее принадлежит человеку, во-первых, в
   том естественном смысле, что само лицо  не  может  считать  в  одинаковой
степени своими и такие органы или части тела, без которых земная жизнь вовсе
невозможна (как голова или сердце), и такие, без которых она хотя  возможна,
но не красна (как, напр., "зениц а ока"), и, наконец, такие, которых  потеря
не составляет никакой беды (как ампутированный палец или вырванный  зуб,  не
говоря уже о ногтях, волосах и т.п. ),  но  если,  таким  образом,  реальная
связь лица с его телом есть относительная и неравномерная, то, з начит,  нет
естественного основания  для  абсолютной  собственности  на  тело,  или  для
абсолютной  телесной  неприкосновенности.  А  с  точки  зрения  безусловного
нравственного начала телесная неприкосновенность каждого не есть  что-нибудь
отдельное,  а  связана  с  общи  ми  нормами,  обязательными  для  всех,  и,
следовательно, несовместима с нарушением этих норм. Если я  имею  не  только
право,  но  и  обязанность  насильно  удержать  человека,  наносящего  обиду
беззащитному существу, то я тем самым признаю и за другим такое же  право  и
такую же обязанность телесного принуждения надо мною в подобном случае.
   С другой стороны, если понимать собственность в строгом смысле,  как  jus
untendi et abutendi re  sua  (право  употребления  и  злоупотребления  своею
вещью), то по отношению к своему телу такое право не признается безусловным:
оно и с этой стороны ограничено сп раведливыми соображениями  общего  блага,
которые нашли себе выражение в  уголовном  законодательстве  всех  времен  и
стран. Если полнота физических сил  человека  нужна,  например,  для  защиты
отечества, то даже такое  легкое  "злоупотребление"  своим  телом,  как  отр
езание пальца, уже признается преступлением. Но и вне таких  особых  условий
далеко не всякое распоряжение человека своим телом признается дозволенным.
   Каковы бы, впрочем, ни были нравственно-социальные  ограничения  в  праве
собственности человека на его тело, во всяком случае эта собственность  (так
же, как и принадлежность человеку его душевных состояний) основана прямо  на
естественной, непроизвольно сущ ествующей связи между собою и своим и вообще
не подлежит спору. Что касается до внешних вещей, то здесь  самое  основание
принадлежности их  тому  или  другому  лицу  или  их  усвоения  им  не  дано
непосредственно  и  требует  объяснения.  Даже  в  тех  случаях,  когда,  по
-видимому, между лицом и вещью существует самая тесная связь, как, например,
между необходимым платьем и тем, на ком оно в данную минуту надето, вопрос о
собственности все-таки остается открытым, так  как  это  платье  может  быть
вовсе не свое, а чужое, укра денное. С другой стороны,  человек,  живущий  в
Петербурге или Лондоне, может иметь в Восточной Сибири недвижимое имущество,
которого он никогда не видал и не увидит. Если, таким  образом,  присутствие
теснейшей реальной связи  между  лицом  и  вещью  (как  в  перво  м  случае)
нисколько не ручается за собственность, а отсутствие всякой  реальной  связи
(как во втором случае) не препятствует собственности, то,  значит,  реальная
связь здесь вообще ни при чем и собственность на вещи должна иметь идеальное
основание. По общ епринятому философскому  определению,  собственность  есть
идеальное продолжение личности в вещах, или ее перенесение на вещи. Но каким
же образом и на каком основании совершается это перенесение себя на  другое,
в силу чего это другое делается своим? Это не может быть сделано одним актом
личной воли; его вообще достаточно только для перемещения уже  существующего
права собственности (через завещание, дар и т.п.), а никак не  для  создания
самого права. Создается же оно,  как  обыкновенно  принимают,  только  двумя
прямыми и первоначальными способами:  завладением  и  трудом.  Завладение  в
собственном смысле, т.е. без всякого специального труда  (напр.,  военного),
одним, из простого акта воли  вытекающим,  захватом,  создает  особое  право
собственности, или "право первого
   занимающего" (jus primi occupantis), только в тех  исключительных  и  все
реже и реже встречающихся случаях, когда захватываемое есть  предмет  никому
не принадлежащий (res nullius).
   Существенным основанием собственности, по общему мнению,  остается  труд.
Произведение своего труда и усилия, естественно, становится своим,  делается
собственностью.  Однако  и  это  основание  хромает.  Если   бы   оно   было
достаточным, то следовало бы признать дет ей собственностью матери,  которая
их произвела не без труда  и  усилий.  Приходится  допустить  ограничение  и
заранее исключить из числа предметов  собственности  человеческие  существа,
что может быть сделано только в силу принципов, совершенно посторонних  экон
омической  области,  как  такой.  Но  тут  является  новое  и  более  важное
затруднение. Предметом собственности могут быть только  вещи,  а  основанием
собственности признается труд, их производящий. Это было бы хорошо, если  бы
труд мог производить какие-нибудь вещ и, между тем  труд  никаких  вещей  не
производит, а производит только полезности в вещах,  но  полезности,  будучи
только  отношениями,  а   не   реальностями,   не   могут   быть   предметом
собственности. Хотя в житейском словоупотреблении, установившемся во времена
наивн ые, и принято говорить  о  равных  вещах,  сделанных  работниками,  но
всякий и не обучавшийся политической экономии понимает, что работники только
производят в данном материале такие перемены, которые сообщают ему некоторые
новые относительные свойства, соотв етствующие тем или  другим  потребностям
человеческим. Что они производят этот труд не только для других людей, но  и
для  себя,  что  этот  труд  должен  давать  удовлетворение  их  собственным
потребностям, - это несомненно. "Трудящийся достоин пропитания"154 173
   - это нравственная аксиома, против которой никто  по  совести  не  станет
спорить. Но на чем может быть основано право собственности рабочего  на  так
называемый продукт труда? На самом  деле,  труд,  производящий  не  вещь,  а
только некоторое частное свойство в не  й,  неотделимое,  однако,  от  целой
вещи, не может давать права собственности на то, чего он не производил и что
от него не зависит. Но в  таком  же  положении,  как  рабочий,  находится  и
предприниматель, от которого зависел только труд рабочего, а  не  реальность
продукта.
   Итак, реального основания, по которому  произведение  труда  должно  быть
предметом чьей-нибудь собственности, не существует,  и  нужно  обратиться  к
основаниям идеальным.
   IX
   Всякий человек, в силу безусловного значения  личности,  имеет  право  на
средства для достойного существования; так как у единичного человека  самого
по себе  это  право  существует  только  в  возможности,  действительное  же
осуществление или обеспечение этого пра ва зависит от  общества,  то  отсюда
следует  соответственная  обязанность  лица  перед  обществом  -  быть   ему
полезным, или трудиться для общего блага. Только в  этом  смысле  труд  есть
источник собственности: трудившийся имеет неотъемлемое  право  собственности
на т о, что им заработано. Но так как заработная  плата  может  быть  только
регулируема обществом (т.е. общею властью или  правительством)  в  известных
пределах,  требуемых  нравственным  началом   (т.е.   не   ниже   некоторого
минимального уровня), а никак не переписываетс я с безусловною  точностью  и
так как, с другой стороны, потребности и  условия  достойного  существования
представляют и в нормальном  обществе  лишь  приблизительно  определенную  и
постоянную величину, то для отдельных лиц  является  возможность  сбережения
или на копления материальных средств, т.е.  образование  капитала.  Видимой,
реальной связи между капиталом и человеком,  его  накопившим,  конечно,  еще
меньше, нежели между рабочим и тою вещью, над которой он работал, но  тесная
и всецелая идеальная связь здесь очеви дна: капитал, как  такой,  по  общему
существу своему (а не по обстоятельствам своего  происхождения  в  единичных
случаях) есть чистое произведение человеческой воли,  ибо  первоначально  от
нее зависело отложить часть заработка или же употребить  и  эту  долю  на  т
екущие потребности. Поэтому капитал но справедливости  должен  быть  признан
собственностью по преимуществу155.
   В  понятии  собственности  заключается  понятие  свободного  распоряжения
предметом собственности. Должна ли эта  свобода  быть  допущена  безусловно,
покрывая безразлично и употребление и злоупотребление  имуществом?  Так  как
вообще осуществление какого бы  то  ни  бы  ло  права  возможно  только  при
обеспечении его обществом, то не  видно,  во  имя  чего  общество  стало  бы
обеспечивать личное злоупотребление правом, идущее вразрез с  общим  благом.
Из того, что личность, согласно нравственному началу,  имеет  безусловные  и
неотъе млемые права,  никак  не  следует,  чтобы  всякий  акт  ее  воли  был
выражением  такого  неприкосновенного  права.  Подобное   допущение   помимо
отсутствия для него разумных оснований практически само себя уничтожает, ибо
воля, нарушающая всякое право,  оказалась  бы  тож  е  неприкосновенною,  и,
следовательно, никакого неприкосновенного  права  не  осталось  бы.  А  если
позволительно и даже должно мешать  человеку  злоупотреблять  своими  руками
(например, для убийства), то  так  же  позволительно  и  должно  мешать  ему
злоупотреблять св оим имуществом в  ущерб  общему  благу,  или  общественной
правде156.
   Вопрос  только  в   том,   что   считать   злоупотреблением,   вызывающим
вмешательство общественной власти? Социализм признает таким злоупотреблением
всякую передачу заработанного имущества другому лицу по  наследству  или  по
завещанию. Эта передача экономических пре имуществ  тем,  кто  их  лично  не
заслужил, выставляется как  главная  неправда  и  источник  всех  социальных
бедствий.  Но  если  преемственная  собственность  и  имеет   действительные
неудобства, то они исчезают перед положительною стороной  этого  учреждения,
необходим  о  вытекающего  из  самой  природы  человека.  Непрерывная   цепь
прогресса в человечестве держится сознательною преемственностью ее  звеньев.
Пока еще только создается будущее  всецелое  единство,  самый  прогресс  его
создания требует взаимной нравственной связи пок олений, в силу которой одно
не  только  следует  за  другим,  но  и  наследует  ему.  Без  намеренной  и
добровольной передачи нажитого  будет  только  физическая  смена  поколений,
повторяющих  прежнюю  жизнь,  как  у  животных.   Всего   важнее,   конечно,
непрерывное умножение
   духовного наследия, но так  как  лишь  немногим  людям  суждено  завещать
всемирному  потомству  прочные  духовные  приобретения  -   а   нравственные
требования одинаковы для всех, - то за большинством людей остается  право  и
обязанность заботы о материальном  улучшении  жизненных  условий  для  своих
личных преемников. Кто прямо отдается всемирной будущности и уже  предваряет
ее  идеально,  тот  вправе  ссылаться  на  евангельскую  беззаботность.  Для
подражания лилиям нужно иметь их чистоту и для  подражания  птицам  небесным
нужно
   иметь высоту их полета. А  при  недостатке  того  или  другого  житейская
беззаботность может уподобить нас не лилиям и птицам небесным, а разве  лишь
тому  животному,  которое  в  своей  беззаботности  о  будущем   не   только
подкапывает корни благодетельного дуба174, н о  при  случае  вместо  желудей
пожирает и свои собственные порождения.
   Когда ставится вопрос об учреждении не безнравственном, имеющем идеальные
основания,  хотя  соответствующем  лишь   среднему   нравственному   уровню,
непозволительно серьезному моралисту забывать ту несомненную истину, что для
общества гораздо труднее подняться
   над этим уровнем, нежели спуститься ниже его. Если бы социализм и сродные
ему учения даже имели в виду сделать всякого человека ангелом,  то  это  все
равно им не удалось бы, а  между  тем  привести  людскую  массу  в  скотское
состояние вовсе не трудно. Отрицать
   во имя безусловного нравственного идеала необходимые общественные условия
нравственного  прогресса  -  значит,  во-первых,  вопреки  логике  смешивать
абсолютное и вечное достоинство осуществляемого с относительным достоинством
степеней осуществления как времен ного  процесса;  во-вторых,  это  означает
несерьезное отношение  к  абсолютному  идеалу,  который  без  действительных
условий  своего  осуществления  сводится  для  человека  к  пустословию;  и,
в-третьих, наконец, эта мнимонравственная прямолинейно