не  упоминает,
имея на то свои основания, именно явлением постепенного возвышения правового
сознания и действительного улучшения правовых установлений. Этот несомненный
прогресс в праве может быть  показан  даже  на  приведенном  мно  ю  примере
неправедного закона, и не в том смысле, что такие узаконения,  как  прусский
эдикт 1739 г.,  сделались  совершенно  невозможными  во  всякой  европейской
стране - и смертная казнь даже за несомненные и величайшие  злодеяния  давно
осуждена передовыми пре дставителями правового сознания, - но еще и  в  том,
что  этот  эдикт  представлял,  с  другой   стороны,   бесспорный   прогресс
сравнительно с теми  порядками,  которые  господствовали  раньше  в  том  же
Бранденбурге или в той же Померании, как и в прочей Европе,  когда  в  сякий
сильный барон мог спокойно умерщвлять мирных людей из личной мести или  ради
завладения их имуществом, тогда как  при  отце  Фридриха  Великого  во  всей
стране лишить жизни человека могла только власть одного короля, не  имевшего
притом никаких личных или своекорыстных целей; ясно, в самом деле,  что  при
сочинении  своего  эдикта  Фридрих-Вильгельм  был  заинтересован  только   в
подавлении ябедничества и кляузничества чрез угрозу  казни,  а  никак  не  в
действительном отнятии жизни у адвокатов, прокураторов и собак. Те бароны  в
своих насилиях были, несомненно, убийцами и грабителями, тогда как  он  и  в
этом возмутительном эдикте действовал все-таки  как  блюститель  правосудия,
хотя и на довольно низкой ступени правового сознания.
   Но уже это различие  степеней,  этот  действительный  прогресс  в  праве,
неуклонное тяготение правовых положений к правовым нормам, сообразным,  хотя
и не тождественным, с нравственными требованиями, достаточно показывает, что
между  этими  двумя  началами  сущест  вует  не  одно  только  отрицательное
отношение и что отделываться от всей области  юридических  явлений  и  задач
легким способом простого и пустого отрицания непозволительно именно с  точки
зрения самой нравственности.
   IV
   Взаимное отношение между нравственною областью и правовою  есть  один  из
коренных вопросов практической философии. Это есть в сущности вопрос о связи
между  идеальным  нравственным  сознанием  и   действительною   жизнью,   от
положительного понимания этой связи зав исит  жизненность  и  плодотворность
самого   нравственного   сознания.   Между   идеальным   добром    и    злою
действительностью  есть  промежуточная  область  права  и  закона,  служащая
воплощению добра, ограничению и исправлению зла. Правом и его воплощением  -
государством
   - обусловлена  действительная  организация  нравственной  жизни  в  целом
человечестве,  и  при  отрицательном  отношении   к   праву,   как   такому,
нравственная проповедь, лишенная объективных посредств и опор  в  чуждой  ей
реальной среде, осталась бы в лучшем случае тол ько невинным пустословием, а
само право, с другой стороны, при полном отделении своих формальных  понятий
и  учреждений  от  их  нравственных  принципов  и  целей  потеряло  бы  свое
безусловное основание и в сущности ничем  уже  более  не  отличалось  бы  от
произвола.
   Впрочем,  для  вполне  последовательного  разобщения   между   правом   и
нравственностью нужно было бы отказаться даже от самого слова человеческого,
которое на всех языках непреложно  свидетельствует  о  коренной,  внутренней
связи этих двух идей.  Понятие  права  и  со  относительное  с  ним  понятие
обязанности настолько входят в область идей нравственных,  что  прямо  могут
служить для их выражения. Всякому понятны  и  никем  не  будут  оспариваться
такие этические утверждения: я сознаю  свою  обязанность  воздерживаться  от
всего п остыдного, или, что то же, признаю за человеческим  достоинством  (в
моем лице) право на мое уважение;  я  обязан  по  мере  сил  помогать  своим
ближним и служить общему благу, т.е. мои  ближние  и  целое  общество  имеет
право на мою помощь и службу; наконец, я обяз ан  согласовать  свою  волю  с
тем,   что   считаю   безусловно-высшим,   или,   другими    словами,    это
безусловно-высшее имеет право на религиозное отношение с  моей  стороны  (на
чем первоначально и основано всякое богопочитание).
   Нет такого нравственного отношения, которое не могло бы быть правильно  и
общепонятно  выражено  в  терминах  правовых.   Что   может   быть   дальше,
по-видимому, от всего юридического, как любовь к  врагам?  И,  однако,  если
высший нравственный закон обязывает меня лю бить врагов183, то ясно, что мои
враги имеют право на мою любовь. Если я им отказываю в любви, то я  поступаю
несправедливо, нарушаю правду.  Вот  термин,  в  котором  одном  воплощается
существенное единство юридического и нравственного начал160. Ибо  что  такое
право, как не выражение правды, а с другой стороны,  к  той  же  правде  или
справедливости, т.е. к тому, что должно или правильно  в  смысле  этическом,
сводятся и все добродетели161. Тут дело идет  не  о  случайной  одинаковости
терминов, а о существенной однород ности и внутренней связи самих понятий.
   Отсюда не следует, конечно, чтобы сферы права и нравственности  совпадали
одна с другою и чтобы можно было смешивать этические и юридические  понятия.
Неоспоримо только то, что между этими двумя областями есть  положительное  и
тесное, внутреннее отношение,
   не позволяющее отрицать одну из них во имя другой.  Спрашивается:  в  чем
именно состоит связь и в чем различие этих двух областей?
   V
   Когда мы говорим о нравственном праве и нравственной обязанности, то  тем
самым   устраняется,   с   одной   стороны,   всякая   мысль   о    коренной
противоположности или несовместности нравственного и юридического начала,  а
с другой стороны, указывается и на существенн ое различие  между  ними,  так
как, обозначая данное право (напр., право моего врага  на  мою  любовь)  как
только нравственное, мы подразумеваем,  что  есть  кроме  нравственного  еще
другое право, т.е. в другом, тесном смысле, или право  как  такое,  которому
нравств  енный  характер  не  принадлежит  как  его   прямое   и   ближайшее
определение. И в  самом  деле,  если  мы  возьмем,  с  одной  стороны,  нашу
обязанность любить врагов с их соответствующим нравственным правом  на  нашу
любовь, а с другой стороны, возьмем нашу обязанность  п  латить  в  срок  по
векселю или нашу обязанность не убивать и не грабить своих  ближних  при  их
соответствующем праве не быть убитыми, ограбленными или обманутыми нами,  то
между этими двумя родами отношений очевидна существенная разница,  и  только
второй из ни х принадлежит к праву в собственном, или тесном, смысле.
   Различие сводится здесь к трем главным пунктам:
   1) Чисто нравственное требование, как, напр., любовь к  врагам,  есть  по
существу неограниченное или  всеобъемлющее;  оно  предполагает  нравственное
совершенство или по крайней мере неограниченное стремление  к  совершенству.
Всякое ограничение, принципиально д опущенное, противно природе нравственной
заповеди и подрывает ее достоинство и значение: кто отказывается в  принципе
от безусловного идеала, тот отказывается от самой  нравственности,  покидает
нравственную почву. Напротив того, закон собственно правовой,
   как ясно во всех случаях его применения, по  существу  ограничен;  вместо
совершенства он требует низшей, минимальной степени нравственного состояния,
лишь фактической задержки известных проявлений безнравственной воли. Но  эта
противоположность не есть прот иворечие, ведущее к реальному столкновению. С
нравственной  стороны  нельзя  отрицать,  что   требование   добросовестного
исполнения долговых обязательств, воздержания от убийств,  грабежей  и  т.п.
есть требование хотя и элементарного, но все-таки добра, а не зла и что если
мы должны любить врагов, то и подавно должны уважать жизнь и имущество  всех
наших ближних, и без исполнения  этих  низших  требований  нельзя  исполнить
высших заповедей; а  со  стороны  правовой  -  хотя  закон  гражданский  или
уголовный не требует высш его нравственного совершенства, но и  не  отрицает
его, и, запрещая кому бы то ни было убивать и обманывать, он не может, да  и
не имеет надобности мешать кому угодно любить своих врагов.  Таким  образом,
по  этому  пункту  (который  в  некоторых  нравственных  учен  иях  ошибочно
принимается  за  единственно  важный)   отношение   между   двумя   началами
практической жизни может быть выражено только так,  что  право  есть  низший
предел или определенный минимум нравственности.
   2) Из неограниченной природы чисто  нравственных  требований  вытекает  и
второе отличие, именно то, что исполнение их не обусловливается  непременно,
а также и не исчерпывается никакими определенными внешними проявлениями  или
материальными действиями. Запове дь о любви к врагам не указывает (иначе как
для примера), что именно  должно  делать  в  силу  этой  любви,  т.е.  какие
определенные внешние действия совершать и от каких воздерживаться, а  вместе
с тем если приходится выражать свою любовь  определенными  действия  ми,  то
нравственная заповедь не может считаться уже исполненною этими действиями  и
не требующею уже ничего больше,  -  задача  исполнения  этой  заповеди,  как
выражение абсолютного совершенства,  остается  бесконечною.  Напротив  того,
юридическим законом предпис  ываются  или  запрещаются  вполне  определенные
внешние  действия,  совершением  или  несовершением   которых   этот   закон
удовлетворяется, не требуя ничего дальше:  если  я  достал  в  срок  должные
деньги и передал их кредитору, если я никого физически не убил и не огра бил
и т.д., то закон удовлетворен мною, и ему ничего больше от меня не нужно.  И
в этой  противоположности  между  нравственным  и  юридическим  законом  нет
никакого противоречия: требование  нравственного  настроения  не  только  не
исключает внешних поступков, но
   вообще прямо предполагает их, как  свое  доказательство  или  оправдание:
никто не поверит внутреннему милосердию человека, когда оно  не  проявляется
ни в каких внешних делах благотворения. А с другой  стороны,  и  предписание
определенных действий нисколько не
   отрицает соответствующих им внутренних состояний, хотя и  не  требует  их
непременно. И нравственный, и юридический  закон  относятся,  собственно,  к
внутреннему существу человека, к его воле, но первый берет  эту  волю  в  ее
общности и всецелости, а второй  -  лиш  ь  в  ее  частичной  реализации  по
отношению к  известным  внешним  фактам,  составляющим  собственный  интерес
права, каковы неприкосновенность жизни и имущества всякого человека и т.д. С
точки зрения юридической важно именно объективное выражение нашей воли в  со
вершении или недопущении известных  деяний.  Это  есть  другой  существенный
признак права, и если оно первоначально определилось как  некоторый  минимум
нравственности, то, дополняя это определение, мы можем  сказать,  что  право
есть требование реализации этого
   минимума, т.е. осуществления определенного минимального добра,  или,  что
то же, действительного устранения известной  доли  зла,  тогда  как  интерес
собственно нравственный относится непосредственно не  к  внешней  реализации
добра, а к его внутреннему существов анию в сердце человеческом.
   3)  Через  это  второе  различие   проистекает   и   третье.   Требование
нравственного  совершенства,   как   внутреннего   состояния,   предполагает
свободное  или  добровольное  исполнение,  всякое  принуждение,  не   только
физическое, но и психологическое, здесь по существу дел а и  нежелательно  и
невозможно; напротив, внешнее осуществление известного закономерного порядка
допускает прямое или косвенное принуждение,  и,  поскольку  здесь  прямою  и
ближайшею  целью  признается  именно   реализация,   внешнее   осуществление
известного  блага  -  например,  общественной  безопасности,   -   постольку
принудительный  характер  закона  становится  необходимостью,  ибо   никакой
искренний человек не станет серьезно уверять, что одним словесным убеждением
можно сразу прекратить все убийства, мошенничества и т.д.
   VI
   Соединяя вместе указанные три признака, мы получаем следующее определение
права в его отношении к нравственности: право есть принудительное требование
реализации определенного минимального добра, или  порядка,  не  допускающего
известных проявлений зла.
   Теперь спрашивается: на чем основано такое требование и совместим ли этот
принудительный порядок с порядком чисто нравственным, который,  по-видимому,
самым существом своим исключает всякое принуждение?  Раз  совершенное  добро
утверждается в сознании как ид еал, то не следует  ли  предоставить  каждому
свободно реализовать его в меру своих возможностей? Зачем возводить в  закон
принудительный минимум нравственности, когда требуется свободно исполнять ее
максимум? Зачем с угрозою объявлять: не убей, когда следуе т кротко внушать:
не гневайся184?
   Все  это  было  бы  справедливо,  если  бы   нравственная   задача   была
теоретическою и если бы совершенное добро было  совместимо  с  эгоистическим
бесстрастием, или равнодушием к страданиям ближних. Но так  как  в  истинное
понятие добра непременно  входит  альтруистиче  ское  начало  с  требованием
соответствующего дела, т.е.  сострадание  к  бедствиям  других,  побуждающее
деятельно избавлять их от зла, то нравственная обязанность  никак  не  может
ограничиваться  одним  сознанием  и  возвещением  совершенного  идеала.   По
естественному ходу вещей, которого не должно одобрять  и  утверждать,  но  с
которым только ребячество может не считаться, пока одни стали бы добровольно
стремиться к высшему  идеалу  и  совершенствоваться  в  бесстрастии,  другие
беспрепятственно упражнялись бы в  совершении  в  севозможных  злодейств  и,
конечно, истребили бы первых прежде, чем  те  могли  бы  достигнуть  высокой
степени нравственного совершенства. Да и независимо от этого, если  бы  даже
люди доброй воли были каким-нибудь чудом охранены от истребления со  стороны
худших людей, сами эти добрые  люди  оказались  бы,  очевидно,  недостаточно
добрыми, поскольку соглашались бы ограничиваться одними хорошими разговорами
о добре вместо того, чтобы деятельно помогать своим ближним в ограждении  их
от крайних и губительных захватов з ла.
   Нравственный интерес требует личной свободы  как  условия,  без  которого
невозможно человеческое  достоинство  и  высшее  нравственное  развитие.  Но
человек не может существовать, а следовательно, и развивать свою  свободу  и
нравственность иначе как в обществе. И так,  нравственный  интерес  требует,
чтобы личная свобода не противоречила условиям существования общества.  Этой
задаче не может служить идеал  нравственного  совершенства,  предоставленный
свободному личному достижению, ибо он для насущной, практической цели дает и
слишком много, а вместе с тем и  слишком  мало  -  слишком  много  в  смысле
требования и слишком мало в смысле исполнения. Этот идеал от признающего его
требует любви к  врагам,  но  он  не  может  заставить  не  признающего  его
требований воздерживаться хотя
   бы только от убийств и грабежей. И если прямолинейный моралист скажет: не
нужно нам воздержания от злодейств, если оно не добровольно, то он впадет  в
явную несправедливость, забывши справиться на этот счет у  ограбленных  и  у
семейств убитых, как будто пре терпенная ими обида  есть  основание  для  их
окончательного бесправия. Между тем нравственный закон дан человеку,  "чтобы
он жив был им"185, и без существования человеческого общества нравственность
есть только отвлеченное понятие. Но существование общества
   зависит не  от  совершенства  некоторых,  а  от  безопасности  всех.  Эта
безопасность, не обеспеченная законом нравственным самим по себе, который не
существует для  людей  с  преобладающими  противообщественными  инстинктами,
ограждается законом принудительным, кот орый имеет действительную силу и для
них. Ссылаться в этом случае на благодатную силу Провидения,  долженствующую
удерживать и вразумлять злодеев и безумцев, есть  не  более  как  кощунство:
нечестиво возлагать на Божество то, что может быть успешно сделано х  орошею
юстицией.
   Итак,    нравственный    принцип    требует,    чтобы    люди    свободно
совершенствовались; но  для  этого  необходимо  существование  общества;  но
общество не  может  существовать,  если  всякому  желающему  предоставляется
беспрепятственно  убивать  и  грабить   своих   ближних;   следов   ательно,
принудительный закон,  действительно  не  допускающий  злую  волю  до  таких
крайних  проявлений,  разрушающих   общество,   есть   необходимое   условие
нравственного совершенствования и, как такое, требуется  самим  нравственным
началом, хотя и не есть его прямо е выражение.
   Положим, высшая нравственность (с аскетической  своей  стороны)  требует,
чтобы я был равнодушен к тому, что меня убьют, искалечат или ограбят. Но  та
же высшая нравственность (с альтруистической стороны) не позволяет мне  быть
равнодушным к тому, чтобы мои б лижние беспрепятственно становились убийцами
и убиенными, грабителями и ограбленными и чтобы  общество,  без  которого  и
единичный человек не может жить и совершенствоваться, подвергалось опасности
разрушения. Такое равнодушие было бы явным признаком нравст венной смерти.
   Требование  личной  свободы,   чтобы   оно   могло   осуществиться,   уже
предполагает стеснение этой свободы  в  той  мере,  в  какой  она  в  данном
состоянии человечества несовместима  с  существованием  общества  или  общим
благом. Эти  два  интереса,  противоположные  для  отвле  ченной  мысли,  но
одинаково обязательные нравственно, в действительности сходятся между собою.
Из их встречи рождается право.
   VII
   Принцип права может рассматриваться отвлеченно;  и  тогда  он  есть  лишь
прямое  выражение  справедливости:  я  утверждаю  мою  свободу  как   право,
поскольку  признаю  свободу  других,  как  их  право.  Но  в  понятии  права
непременно заключается, как мы видели, элемент объ ективный, или  требование
реализации: необходимо, чтобы право имело силу всегда  осуществляться,  т.е.
чтобы свобода других, независимо от моего субъективного ее  признания,  т.е.
от моей личной справедливости, всегда могла на деле ограничивать мою свободу
в
   равных пределах со всеми. Эта  требование  справедливости  принудительной
привносится из идеи общего блага или общественного интереса, или - что то же
- интереса реализации добра, для чего непременно нужно, чтобы справедливость
была действительным фактом, а  не  идеей  только.  Степень  и  способы  этой
реализации зависят, конечно, от состояния нравственного  сознания  в  данном
обществе и от других исторических условий. Таким образом, право естественное
становится правом положительным и формулируется с этой точки  з  рения  так:
право есть исторически-подвижное  определение  необходимого  принудительного
равновесия двух нравственных интересов - личной свободы и общего блага.
   Было бы пагубным  смешением  понятий  думать,  что  право  имеет  в  виду
материальное уравнение частных интересов. Праву, как такому,  до  этого  нет
дела. Оно заинтересовано только двумя главными концами человеческой жизни  -
свободою лица и благом общества, и, ог раничиваясь  этим,  не  внося  своего
принудительного элемента в частные отношения, оно лучше всего  служит  самой
нравственности. Ибо человек должен быть нравственным свободно, а  для  этого
нужно, чтобы ему была  предоставлена  и  некоторая  свобода  быть  безнравст
венным.  Право  в  известных  пределах  обеспечивает  за  ним  эту  свободу,
нисколько, впрочем, не склоняя пользоваться ею. Если  бы  кредитор  не  имел
принудительного права взыскивать свои деньги с должника, то он не имел бы  и
возможности свободным нравственным  ак  том  отказаться  от  этого  права  и
простить бедному человеку  его  долг.  С  другой  стороны,  только  гарантия
принудительного испол