ы
считаете законным его уничтожить, то каким образом вы оставите его
свободным или автономным, как вы говорили?

84. Вот что имели мы сказать и о прежних договорах, и том, который был
заключен между нами. Если и этого вы не примете во внимание, то мы
перестанем говорить - что остается еще несчастным, - станем плакать и
просить. О многом можем мы молить из-за множества бедствий: мы взываем ради
города древнего, по воле и благоволению богов воздвигнутого, во имя его
славы, достигшей такой высоты, ради его имени, известного по всей земле,
ради стольких святилищ, в нем находящихся, и богов, не причинивших вам
никакого зла: не лишайте их торжественных служений, шествий и праздников,
не лишайте гробницы обычных приношений, так как мертвые ни в чем перед вами
не виновны. Если есть у вас жалость даже к нам (а вы говорите, что, жалея
нас, вы разрешаете нам переселиться) пощадите государственный алтарь,
пощадите площадь, пощадите богиню - хранительницу совета - и все остальное,
что еще для живых радостно и ценно. Ведь в самом деле, чего вам еще бояться
Карфагена, вам, владеющим и нашими кораблями, и нашим оружием, и
вызывающими зависть слонами? А относительно переселения, если кому-либо
покажется, что вы предлагаете нам это в утешение, то это - дело
невыполнимое, переселиться в глубь материка людям, живущим благодаря морю,
бесчисленное количество которых работает на море. Вместо этого мы делаем
вам другое предложение, более приемлемое для нас и более славное для вас:
город, ни в чем не повинный перед вами, оставьте невредимым, нас же самих,
которых вы переселяете, если желаете, убейте. Ведь только так вы покажете,
что вы гневаетесь на людей, а не на храмы, богов, могилы и город, ни в чем
не виновный.

85. К славе благородства и благочестия стремитесь вы, римляне, во всех
делах и в счастливых обстоятельствах показываете свою умеренность; и это вы
внушаете всем, кого бы вы ни побеждали. Так вот, ради Зевса и богов, и
других, и всех тех, которые еще теперь хранят Карфаген (да никогда они ни
вам, ни детям вашим не воздадут злом за понесенные бедствия!), да не
нарушите вы вашей собственной доброй славы впервые по отношению к нам, не
оскверните вашего доброго имени таким поступком, который и совершить трудно
и столь же тяжко о нем слышать; к тому же он будет совершен вами первыми.
Ведь много было войн у эллинов и у варваров, много и у вас, о, римляне,
против других народов: и никто никогда не разрушал до основания города,
протянувшего до битвы руки с просьбой о пощаде и передавшего оружие и детей
и согласившегося перенести любое наказание какое только есть у людей. Во
имя богов, которыми мы клялись, изменчивости человеческой судьбы и
страшнейшей для счастливых Немесиды мы просим вас, чтобы вы сами не
накладывали своими руками пятна на свою добродетель, не доводили наши
несчастья до неисцелимой гибели, но разрешили, если вы сами не дадите нам
владеть своим городом, еще раз послать, по крайней мере, в сенат послов
относительно него и молить об этом. Вы видите, что это короткая отсрочка,
но в этот короткий промежуток времени она несет нам долгое мучение
вследствие неизвестности будущего; вам же равно безопасно будет теперь ли
или немного спустя совершить намеченное, но зато вам прибавится слава
благочестия и человеколюбия".

86. Это сказал Баннон, но по суровому выражению консулов в течение всей
речи было ясно, что они ни в чем не уступят карфагенянам; когда он кончил,
Цензорин ответил: "Относительно того, что предписал сенат, зачем нужно
много говорить? Он предписал, и должно быть сделано; и мы не можем отложить
исполнение того, что уже давно было приказано исполнить. Если бы мы это
приказывали вам, как врагам, нужно было бы только сказать и принудить
сделать; когда же это делается, о, карфагеняне, ради общей пользы, может
быть, отчасти и нашей, но гораздо более вашей, я не откажусь изложить вам и
основания этого решения, если вас можно скорее убедить, чем принудить
силой. Это море всегда побуждает вас, помнящих о былой вашей власти и силе
на нем, поступать несправедливо и от этого ввергает вас в несчастья. Ведь
из-за него вы старались захватить Сицилию и потеряли Сицилию; вы
переправились в Иберию и потеряли Иберию. И после заключения перемирия вы
грабили купцов, особенно наших, и, чтобы скрыть это, топили их, пока,
пойманные с поличным, вы не откупились от нас Сардинией. Так и сардов вы
потеряли из-за моря, которое как бы создано, чтобы побуждать всех
стремиться всегда к большему из-за быстроты в действиях на нем.

87. И афинян оно, когда они предались морскому делу, и чрезвычайно
возвеличило и погубило; морские прибыли похожи на купеческие, которые
заключают в себе и возвеличение и полную гибель. Вы ведь знаете, что те
самые, о которых я только что упомянул, распространив свою власть по
Ионийскому морю до Сицилии, не прежде отказались от жажды захвата и наживы,
чем потеряли всю свою власть, и гавани и корабли передали врагам, приняли в
город чужой гарнизон и сами срыли свои длинные стены; и стали они тогда
даже почти что материковыми жителями. И это надолго спасло их. Ведь более
устойчива, о, карфагеняне, жизнь на материке в занятиях земледелием,
свободная от опасностей. Правда, выгоды там, может быть, меньше, но
одновременно доходы от земледелия надежнее и безопаснее, чем от морской
торговли. А в целом, мне кажется, город, стоящий на море, является скорее
каким-то кораблем, чем землей: он всегда подвержен волнениям в делах и
переменам; город же, стоящий в глубине страны, пользуется безопасностью,
как находящийся на земле. Поэтому и в древности царские резиденции, как
правило, были в центре их стран, и потому-то оказались столь обширными
царства мидян, ассирийцев, персов и других.

88. Но я перестану ссылаться на пример царских резиденций, не имеющих к вам
никакого отношения; посмотрите на вашу Ливию, сколько городов внутри этой
страны живут безопасно. С любым из них вы можете стать соседями, чтобы
избавиться от раздражающего вас вида и чтобы не было у вас тягостных
воспоминаний о тех несчастиях, которые вы испытываете ныне, когда, смотря
на море, лишенное кораблей, вы вспоминаете о множестве кораблей, которые вы
имели прежде, и о всей той добыче, которую вы ввозили, и в какие гавани вы
гордо вступали и наполняли добычей верфи и склады снастей. О чем напоминают
вам внутри ваших стен выстроенные казармы для войск, коней и слонов? О чем
напоминают рядом с ними выстроенные склады? Какие чувства пробуждает в вас
все это? Что другое, кроме огорчения и страстного желания вернуть
потерянное, если когда-нибудь представится к этому возможность? Это -
вполне человеческое чувство, когда люди, вспоминая о бывшем некогда
счастье, надеются, что счастье вернется; лекарство же, исцеляющее наши
бедствия, - это забвение, которого нельзя получить, если вы не избавитесь
от этого зрелища. И самое явное тому доказательство - то, что вы, часто
получавшие прощение и заключавшие договор, постоянно нарушали клятвы. Итак,
если еще вы стремитесь к власти и, теряя ее, злобствуете против нас и
выжидаете подходящего момента, тогда вам нужен этот город и такие гавани и
верфи и эти стены, выстроенные наподобие лагеря. Но зачем мы будем щадить
явно уличенных врагов? Если же вы честно отказываетесь от власти, не на
словах только, но к в помышлениях, берете себе только то, чем вы владеете в
Ливии, и на этом без всяких возражений заключаете с нами договор, ну же,
покажите это и на деле, переселившись в глубь Ливии, которой вы владеете, и
уйдя от моря, от которого вы отказались.

89. И не притворяйтесь, что вы просите пощадить святилища, алтари, площади
и могилы; из всего перечисленного могилы останутся на месте; если вы
захотите, то сможете, приходя сюда, приносить умилостивительные жертвы и
совершать жертвоприношения в святилищах, являясь сюда. Остальное мы
уничтожим. Ведь вы приносите жертвы не верфям, не стенам несете
умилостивительные дары. И, переселившись, вы можете создать новые очаги и
другие святилища и площади, и скоро и они станут для вас отчими, так же,
как, покинув все это в Тире, вы переменили это на вновь созданное в Ливии и
приобретенное вами тогда теперь считаете отчим. Кратко говоря, поймите, что
мы постановили это не по вражде к вам, но для сохранения твердого согласия
и общей безопасности; если вы вспомните, ведь мы и Альбу163, бывшую не
враждебной нам, но нашей метрополией, не из неприязни, но высоко чтя ее,
как ее колонисты, для общей пользы переселили в Рим, и это принесло пользу
обеим сторонам. Но, говорите вы, есть у вас еще много работников, которые
получают свое пропитание, трудясь на море. И об этом мы подумали, чтобы вам
было удобно сообщаться с морем, и вы могли бы легко ввозить и вывозить
продукты; ведь мы велим вам отойти от моря не на большое расстояние, а
только на восемьдесят стадиев164. Ведь мы, предписывающие вам это,
находимся от моря на расстоянии ста стадиев165. Мы даем вам выбрать место,
какое хотите, и, переселившись, жить там по своим законам. Это и есть то, о
чем мы говорили раньше, что мы оставим Карфаген автономным, если он будет
нам повиноваться; ибо Карфагеном мы считали вас, а не землю166.

XIII, 90. Сказав это, Цензорин замолчал. И так как карфагеняне, пораженные
его словами, не ответили ничего, он прибавил: "Что нужно было сказать,
убеждая и утешая вас, сказано; приказание же сената должно быть выполнено и
выполнено немедленно. Итак, идите: ведь вы все-таки еще послы". Так он
сказал, они же, удаляемые служителями, предвидя, что будет сделано
карфагенянами, вновь попросили разрешения говорить. Вновь допущенные, они
сказали: "Мы видим неумолимость приказания; ведь вы не даете нам даже права
отправить послов в Рим. У нас нет надежды еще раз прийти к вам: мы будем
убиты карфагенянами, прежде чем закончим нашу речь. Мы просим вас не за
себя (мы готовы перенести все), но еще раз за самый Карфаген; может быть,
он, пораженный страхом, сможет подчиниться своему несчастью. Поставьте
около него корабли, пока мы пойдем отсюда сухим путем, чтобы, и видя и
слыша, что вы приказываете, они это перенесли, если только могут. Мы попали
в такое безвыходное и бедственное положение, что сами заклинаем вас двинуть
корабли против нашего отечества". Сказав это, они ушли, Цензорин же,
двинувшись с двадцатью пентерами, стал на якорь около города. Из послов
часть разбежалась во время пути, но большинство молча продолжало путь.

91. Карфагеняне же - одни смотрели со стен, ожидая, когда придут послы, и
негодовали, что они так медлят, и рвали на себе волосы; другие же пошли
навстречу подходящим, не имея больше сил ждать и побуждаемые желанием
скорее узнать результат. Видя суровое выражение приближавшихся, они били
себя в лицо и обращались с вопросами, одни ко всем вместе, другие же
отдельно к каждому, если кто был дружен или знаком с кем-либо из них,
хватая его и расспрашивая о случившемся. Так как никто не отвечал, они
застонали, как бы предчувствуя явную гибель. Бывшие на стене, услышав это,
застонали вместе с ними, ничего еще не зная, но как при явном и большом
несчастье. Около ворот они едва не задавили послов, бросившись к ним целой
толпой; они их едва не растерзали, но послы сказали, что прежде им надо
встретиться с советом старейшин. Тогда только одни расступились перед ними,
другие же пошли вслед, обуреваемые желанием скорее все узнать. Когда они
вошли в здание совета, старейшины удалили остальных и одни заседали среди
своих, толпа же стояла вокруг здания. Послы сначала объявили приказание
консулов, и тотчас в совете поднялся вопль, и народ, стоявший снаружи,
также завопил. Затем, когда послы перешли к тому, что возражали они,
защищаясь и прося и убеждая разрешить им отправить послов в Рим, в совете
вновь наступило глубокое молчание; все ожидали, желая узнать, чем все
кончилось; и народ также молчал. Когда же они узнали, что даже отправить
послов им не разрешили, они, горько плача, подняли вопль, и народ ворвался
к ним.

92. И тут начались несказанные и безумные стенания; так, говорят, менады в
вакхическом исступлении произносят дикие, нечеловеческие речи. Одни стали
мучить и терзать, как виновников этого коварства, тех из старейшин, которые
внесли предложение дать заложников; другие так поступали с теми, кто
советовал выдать оружие; иные бросали камнями в послов, как вестников
бедствий; иные разбежались по городу. Тех италийцев, которые еще были среди
них, так как это бедствие надвинулось неожиданно и без всякого объявления,
они подвергли различным мучениям, приговаривая, что они отплачивают им за
заложников, за выдачу оружия и за обман. Весь город наполнился стенаниями и
воплями гнева, страхом и угрозами; на улицах они связывали своих самых
близких и бежали в святилища, как в убежища; они поносили богов, говоря,
что они не могли охранить самих себя. Другие же бросились к арсеналам и
плакали, видя их пустыми. Иные бежали к верфям и оплакивали корабли,
выданные вероломным врагам. Некоторые звали по именам слонов, как будто те
были еще здесь, они поносили и своих предков и самих себя, говоря, что
следовало, не передавая ни кораблей, ни слонов, не внося дани, не передавая
оружия, умереть вместе с родиной, когда она была в полном вооружении. Более
же всего гнев их разжигали матери заложников; как некие эриннии из
трагедии, они с завыванием кидались на каждого встречного, напоминая о
выдаче детей и о своих предсказаниях; они насмехались над ними, говоря, что
боги должны защищать их вместо детей. Небольшая часть, которая еще не
потеряла головы, стала запирать ворота и вместо катапульт сносить на стену
камни.

93. Совет в тот же день постановил воевать и объявил об освобождении
рабов167; полководцем же избрали для внешних действий Гасдрубала, которого
раньше они присудили к смертной казни, имевшего уже собранными двадцать
тысяч человек168. И кто-то быстро отправился к нему с просьбой не помнить
зла на отечество, находящееся в крайней опасности, и не возлагать на него
теперь ответственности за то, что по необходимости из-за страха перед
римлянами несправедливо сделано против него. Внутри же стен полководцем был
выбран другой Гасдрубал, внук Массанассы по дочери169. Они отправили послов
и к консулам, вновь прося перемирия на тридцать дней, чтобы отправить
посольство в Рим. Потерпев неудачу и на этот раз, они почувствовали в себе
удивительную перемену и решимость лучше претерпеть что угодно, чем покинуть
город. В результате перемены настроения их быстро наполнила бодрость. Все
государственные и священные участки и все другие обширные помещения были
превращены в мастерские. Работали вместе и мужчины и женщины и днем и
ночью, отдыхая и получая пищу посменно в назначенном размере. Они
вырабатывали каждый день по сто щитов, по триста мечей, по тысяче стрел для
катапульт; дротиков и длинных копий пятьсот и катапульт, сколько смогут.
Для того, чтобы их натягивать, они остригли женщин ввиду недостатка в
другом волосе170.

94. В то время, как карфагеняне с таким рвением готовились к войне,
консулы, быть может, отчасти не решаясь сразу приступить к такому
небывалому делу, а вместе с тем и считая, что они возьмут, когда захотят,
безоружный город силой, все еще медлили. Они также думали, что карфагеняне
сдадутся вследствие недостатка продовольствия, как часто бывает в тяжких
обстоятельствах, что в первый момент люди возражают, с течением же времени
и по размышлении их охватывает страх, что они не оказали повиновения. Эту
мысль решился высказать и некто из самих карфагенян, когда ему показалось,
что их уже начинает охватывать страх; выступив в собрании как будто бы с
другим предложением, он сказал, что, поскольку они безоружны, из несчастий
нужно выбирать меньшее; таким образом, он ясно высказал свое мнение. И
Массанасса был недоволен римлянами; ему было тяжело, что сам он, поставив
на колени мощь карфагенян, должен видеть, как быстро появились другие,
чтобы получить титул победителей, не согласовавшись с ним раньше, чем
прийти, как они это делали в прежних войнах. Однако, когда консулы, испытав
его, призвали его к совместным действиям, он сказал, что пошлет им помощь,
когда увидит, что они в ней нуждаются. Немного времени спустя он, послав к
ним, спросил, нуждаются ли они уже в чем-нибудь. Не вынося его надменности
и уже отчасти и не доверяя ему, как человеку, раздраженному против них, они
ответили, что пошлют к нему, когда будут нуждаться в чем-либо. Вопросом о
продовольствии войска они были очень озабочены, получая его только из
Гадрумета, Лептиса, Сакса (sajoy)171, Утики и Ахоллы172, так как остальная
часть Ливии была вся еще под властью Гасдрубала, откуда он посылал
продовольствие в Карфаген. Потратив на это немного дней, оба консула
подошли к городу, готовые к битве, и попытались взять Карфаген приступом.

XIV, 95. Карфаген был расположен в самой внутренней части очень большого
залива и был очень похож в некотором роде на полуостров173. От материка его
отделял перешеек, шириной в двадцать пять стадиев; от перешейка, между
болотом и морем, тянулась к западу длинной и узкой лентой коса, шириной,
самое большее, полстадия. Часть города, обращенная к морю, была окружена
простой стеной, так как была построена на отвесных скалах, та же часть,
которая была обращена к югу в сторону материка, где на перешейке находилась
и Бирса174, была окружена тройной стеной. Из этих стен каждая была высотой
до тридцати локтей175, не считая зубцов и башен, которые отстояли друг от
друга на расстоянии двух плетров176, каждая в четыре яруса; ширина стены
была тридцать футов177; каждая стена делилась по высоте на два яруса, и в
ней, бывшей полой и разделенной на камеры, внизу обычно стояли триста
слонов и находились склады пищи для них. Над ними же были лошадиные стойла
для четырех тысяч коней и хранилища сена и овса, а также казармы для людей,
примерно для двадцати тысяч пеших воинов и четырех тысяч всадников. Столь
значительные приготовления на случай войны были у них уже раньше сделаны
для размещения в одних только стенах. Тот же угол, который от этой стены,
минуя вышеуказанную косу, загибался к заливу, один только был слабо
укреплен и низок и с самого начала оставлен без внимания178.

96. Гавани Карфагена были взаимно связаны, так что можно было проплывать из
одной в другую; вход же в них из открытого моря был шириной в семьдесят
футов179, и запирался он железными цепями. Первая гавань бьша предоставлена
торговым судам, и в ней было много различных причалов; во внутренней же
гавани посредине был остров, и как этот остров, так и гавань были охвачены
огромными набережными. Эти набережные были богаты верфями и доками,
рассчитанными на двести двадцать кораблей, и, помимо верфей, складами, где
держалось все нужное для оснащения триэр. Перед каждым доком стояли две
ионические колонны, окружавшие гавань и остров, что вместе с гаванью
создавало впечатление круглой галереи. На острове было сооружено на
возвышении помещение для командующего флотом, откуда трубач должен был
давать сигналы, а глашатай передавать приказы, командующий же за всем
наблюдать. Этот остров был расположен у входа в гавань и поднимался высоко
вверх, так что командующий мог видеть все, происходящее в море, а
подплывающим нельзя было ясно видеть, что делается внутри гавани. Даже
вошедшим в гавань купеческим судам не были видны верфи, ибо их окружала
двойная стена и были особые ворота, которыми купцы из первой гавани
попадали в город, не проходя через верфи.

97. Таков был в то время облик Карфагена180. Консулы, разделив между собой
операции, двинулись на врагов: Манилий с материка по перешейку, собираясь
засыпать ров и штурмовать невысокое на нем укрепление, а после него -
высокие стены; Цензорин же с суши и с кораблей подвигал лестницы против
наиболее слабо укрепленного угла стены. Оба презирали карфагенян как
безоружных, но, натолкнувшись на новое оружие и на неожиданную решимость
воинов, они были поражены и отступили. Это бы