, которое должно было начать
бой, другое же, находившееся в резерве; каждое из них своей численностью и
снаряжением должно было внушать страх. На правом крыле над конницей
командовал сам Антиох, на другом крыле - Селевк, сын Антиоха, над фалангой
- Филипп, начальник отряда слонов, а над передовыми застрельщиками - Миндис
и Зевксис.
     День был тусклый и туманный; таким образом, боевой порядок пропадал из
поля зрения, и сила выстрелов становилась слабее, как это и естественно во
влажном и тусклом воздухе. Когда это заметил Эвмен, то на все остальное он
перестал обращать внимание, но, очень боясь удара стоящих против него
колесниц, он, собрав всех, какие у него были, пращников, стрелков и других
легковооруженных, приказал им налетать на колесницы и поражать коней вместо
возниц; ведь если конь в боевой колеснице начнет биться в своей упряжке, то
и вся колесница становится бесполезной, да и остальной правильный
распорядок сильно нарушается, так как свои же боятся своих кос. Это
случилось и тогда. Когда кони подряд были ранены и колесницы понеслись на
своих же, то этот беспорядок почувствовали прежде всего на себе верблюды,
стоявшие ближе всего к колесницам, а за ними броненосная конница, которой
из-за своей тяжести нелегко было избегать кос. Уже произошло большое
замешательство и всевозможный беспорядок, начавшиеся прежде всего от этих
колесниц и распространившиеся на все пространство между обоими войсками.
Люди подозревали большее, чем было на самом деле: как это бывает при таком
растянутом фронте, при густоте радов, при разнообразных криках и великом
страхе, узнать точно, что происходит, было не так легко даже для тех,
которые находятся радом с происходящим событием, и страх передавался от
одного к другому, все нарастая.

34. Когда первое предприятие Эвмена оказалось удачным и пространство между
войсками, поскольку оно было занято верблюдами и колесницами, оказалось
свободным, он повел своих всадников и всадников римских и италийских, какие
у него были, на стоявших против него галатов, каппадокийцев и на остальное
сборище иноземных войск, громко крича и побуждая идти против людей,
неопытных в военном деле и лишенных уже своего передового прикрытия. Его
войска охотно следовали за ним, и их удар был настолько тяжел, что они
обращают в бегство как их, так и стоявших радом с ними всадников и
катафрактов, уже сильно приведенных в беспорядок колесницами. Последних,
которые из-за тяжести своего вооружения не так легко могли бежать или
повертываться, они больше всего захватывали и избивали.
     Вот что происходило на левом фланге македонской фаланги. На правом же,
где стоял сам Антиох, он пробил сплошную фалангу римлян, разделил ее и
далеко преследовал.

35. И вот македонская фаланга, поставленная для связи с конницей на узком
четырехугольном пространстве, лишившись прикрытия всадников, с обеих сторон
расступилась и приняла в себя легковооруженных, сражавшихся еще перед ее
рядами, а затем опять сомкнулась. Когда же Домиций легко окружил ее большим
количеством всадников и легковооруженных, так как она представляла плотно
поставленный четырехугольник, она не могла ни двинуться вперед, ни
развернуть своего строя ввиду его большой глубины; поэтому она стала
терпеть бедствие. Они досадовали, что не имеют возможности сами
воспользоваться своей военной опытностью, а представляют удобную мишень для
нападения неприятеля со всех сторон. Однако, выставив со всех четырех
сторон целый лес своих сарисс, они вызывали римлян вступить с ними в
рукопашный бой и все время делали вид, что хотят напасть. Но они нигде не
делали ни шагу вперед, будучи пешими и отягченными своим оружием, а врагов
видя всюду на конях, особенно же потому, что боялись нарушить крепость
своего строя; перестроиться иначе они бы не успели. Римляне же к ним не
приближались и не вступали в рукопашный бой, боясь <опытности> людей,
привычных к военному делу, их твердости и отчаянной решимости, но быстро
кружась около них, они бросали все время в них дротики и стреляли из луков.
И ни один удар их не был напрасным: такой массой стояли они на небольшом
пространстве; они не могли ни уклониться от бросаемых в них копий и стрел,
ни расступиться перед несущимися на них. Поэтому, неся уже большие потери,
они стали поддаваться, так как ничего лучшего они сделать не могли, и стали
шаг за шагом отступать, грозно обороняясь, вполне сохраняя порядок и внушая
римлянам страх: они ведь и тогда не решались приблизиться к ним, но,
нападая со всех сторон, наносили им потери, пока, наконец, слоны в
македонской фаланге не были приведены в беспорядок и перестали слушаться
своих вожаков; тогда весь их боевой порядок превратился в нестройное
бегство.

36. Домиций, одержав победу здесь, спешно подошел к лагерю Антиоха и
захватил охранявших его. Между тем Антиох, преследуя далеко тех из римской
фаланги, против кого он стоял, так как у них не было поставлено для помощи
ни всадников, ни легковооруженных (Домиций не подкрепил их никем, считая,
что не нужно будет благодаря реке), дошел до римского укрепления. Когда же
военный трибун, охранявший лагерь, встретив его свежими силами из охраны
лагеря, задержал его стремительность, а бегущие, вновь осмелев благодаря
слившимся с ними вспомогательным силам, обратились против врага, Антиох
повернул назад, полный гордости, как бы одержав победу, ничего не зная из
того, что произошло на другом его фланге. С ним встретился Аттал, брат
Эвмена, с большим количеством конницы. Без большого затруднения Антиох их
порубил и проехал через их ряды, не обращая внимания, что они, кружась еще
около него, наносили ему незначительные потери. Но когда он увидел свое
поражение и всю равнину, полную трупами его воинов, людей, коней и слонов,
увидал, что его лагерь взят уже штурмом, тогда и Антиох бежал без оглядки и
до полуночи прибыл в Сарды. Из Сард он дальше отправился в город Келены,
который называют Апамеей: он услыхал, что сюда бежал его сын. На следующий
день он уехал из Келен в Сирию, оставив в Келенах военачальников, чтобы
собирать и принимать бегущих. Он отправил к консулу послов о прекращении
войны. Консул был занят похоронами своих, снимал оружие с убитых врагов и
собирал пленных. Оказалось у римлян убитых римских всадников 24 и пеших
самое большее триста, которых убил Антиох, у Эвмена всего 15 всадников. У
Антиоха же, считая с пленными, можно думать, потери были до 50.000, так как
вследствие большого количества сосчитать их было не так легко. И из его
слонов одни были убиты, 15 было взято в плен.

37. Как бывает при победе чересчур блестящей и для некоторых казавшейся
невероятной (считалось невозможным одержать такую победу более
малочисленному войску над гораздо большим и при этом в чужой земле, и
особенно над македонской фалангой, хорошо вымуштрованной и тогда особенно
состоящей из отборных людей, имеющей славу непобедимой и страшной), с одной
стороны, друзья Антиоха упрекали его за необдуманную поспешность в разрыве
отношений с римлянами, за его проявленную с самого начала неопытность и
отсутствие ясного плана, за то, что он выпустил из рук Херсонес и Лисимахию
со всем оружием и со всеми запасами, прежде чем испытать силы неприятеля,
за то, что охрану Гелеспонта он оставил на произвол судьбы, когда сами
римляне не надеялись так легко овладеть этим проходом. Упрекали его и за
последний его неразумный поступок, за то, что всю силу своего войска сделал
бесполезной, поставив в тесном и узком пространстве, и всю свою надежду
основал на численности людей, собравшихся со всех сторон, людей, неопытных
в военном деле, предпочтя их тем, которые благодаря долгому упражнению
стали специалистами военного дела и у которых приобретенная в стольких
войнах уверенность возросла до отваги и смелости. Такие мнения
высказывались относительно Антиоха. С другой стороны, у римлян возросло
самомнение; они считали, что для них нет ничего неисполнимого вследствие их
доблести и помощи богов. Ведь действительно, на счет их счастья можно было
отнести, что они столь немногочисленные, прямо с похода, в первой же битве,
да еще в чужой стране, в один день одержали верх над столькими племенами и
таким снаряжением царя, над доблестью наемников и славой македонян, над
царем, приобретшим огромное царство и имя "Великого". И для них великая
песня славы заключалась в словах: "был да сплыл царь Антиох Великий".

38. С такою гордостью хвалились римляне своими победами. Консул, когда к
нему вернулся из Элеи его поправившийся брат Публий, допустил на аудиенцию
послов Антиоха. Они просили сказать им, что должен сделать царь Антиох,
чтобы стать другом римлянам. Вот что ответил им Публий: "Антиох сам виноват
в своих несчастьях, как теперешних, так и прежних, из-за своей жадности. Он
имел огромную державу, и римляне не мешали ему ею владеть, но он отнял у
Птолемея, своего близкого родственника и друга римлянам, долинную Сирию, и
вторгнувшись в Европу, до которой ему не было никакого дела, он завоевал
Фракию, укрепил Херсонес, вновь выстраивал Лисимахию; дойдя до самой
Эллады, он стал порабощать эллинов, недавно с помощью римлян ставших
автономными, пока, наконец, он не был побежден в битве при Фермопилах.
Бежав оттуда, он даже и при таких обстоятельствах не отрешился от своей
жадности, но не раз побежденный на море, когда мы только что перешли
Геллеспонт, он хотя просил мирного договора, однако в своей надменности
презрительно отнесся к предложенным ему условиям и, собрав вновь огромное
войско и заготовив против нас неисчислимое снаряжение, продолжал воевать с
нами; принужденный вступить в решительный бой с более сильным противником,
он дошел до теперешнего своего тяжелого положения. Следовало бы, чтобы мы
наложили на него большее наказание за то, что он не раз заставлял римлян
вступать с ним в рукопашный бой. Но мы не становимся надменными от удач и
не отягчаем несчастия других. Мы предлагаем ему те же условия, которые мы
предлагали ему и раньше, прибавив только очень немного, что и для нас будет
полезным и что для него на будущее время послужит на пользу в смысле
безопасности: он должен отказаться от всей Европы и от Азии по сю сторону
Тавра (границы будут установлены впоследствии), должен выдать слонов,
сколько у него есть, и кораблей, сколько мы прикажем; в дальнейшем он не
должен иметь слонов, а кораблей столько, сколько мы прикажем; должен дать
двадцать заложников, каких укажет военачальник, и выплатить за расходы на
эту войну, которая произошла по его вине, немедленно пятьсот эвбейских
талантов10, а когда сенат санкционирует этот договор, - еще две тысячи
пятьсот, а в течение следующих 12 лет еще двенадцать тысяч, внося в Рим
ежегодно соответствующую часть; выдать нам всех пленных и перебежчиков и
отдать Эвмену то, что еще остается у него в нарушении договоpa,
заключенного с Атталом, отцом Эвмена. Если Антиох сделает все без всякого
коварства, мы даруем ему и мир и дружбу, когда сенат это санкционирует".

39. Как ни велики были требования, которые предъявил Сципион, послы все их
приняли. Немедленно были доставлены деньги и двадцать заложников, в числе
которых был Антиох, младший сын Антиоха. Сципионы и Антиох отправили в Рим
послов, и сенат согласился с этим решением, и был составлен письменный
договор, утверждавший слова Сципиона, устранявший неясности и содержавший
некоторые небольшие добавления, а именно, чтобы для Антиоха границей его
царства были два мыса Каликадион и Сарпедонион и за эти пределы Антиох не
должен был заплывать для ведения войны; тяжелых судов он мог иметь только
двенадцать, с которыми он мог вести войну против своих противников, но,
подвергшись нападению, он мог пользоваться и большим числом Он не должен
был вербовать наемников из областей, принадлежащих римлянам, и не принимать
беглецов из этой страны. Заложники могли меняться каждые три года, кроме
сына Антиоха. Составив такой письменный договор и вырезав его на медных
досках, они поместили его на Капитолии, где они помещают и другие договоры;
копию они послали Манлию Вульсону, преемнику Сципиона по командованию
войском. Он принес клятву в присутствии послов Антиоха в Апамее во Фригии,
а Антиох - в присутствии специально с этой целью посланного к нему военного
трибуна Терма.
     Таков был для Антиоха Великого конец его войны с римлянами. Было
мнение, что договор был заключен в такой форме благодаря признательности
Сципиона Антиоху за освобождение его сына.

40. И когда Сципион вернулся, некоторые за это подняли против него клевету,
а два народных трибуна обвинили его в продажности и измене. Он с презрением
отнесся к этому обвинению, как недостойному его. Когда собрался суд в тот
день, когда много лет тому назад11 он покорил Карфаген, он послал заранее
жертвенных животных на Капитолий, а сам явился на суд в торжественном
одеянии вместо жалкого, вызывающего сострадание, какое надевали подсудимые;
этим все были поражены и почувствовали расположение к человеку столь
великому духом в сознании собственного достоинства. И, начав говорить, он
ни слова не сказал об обвинении, но изложил всю свою жизнь, весь свой образ
действий и все свои дела, сколько он провел войн в защиту родины и как он
окончил каждую войну, сколько раз он был победителем. Вследствие
торжественности тона его рассказа слушателей охватило чувство удовольствия.
Когда же он дошел до рассказа о Карфагене, представив, как живые, особенно
события этой войны, и, сам воодушевившись и воодушевив собрание, он сказал:
"в этот день я тогда одержал такую победу и дал вам, граждане, в ваши руки
Карфаген, бывший вам до тех пор столь страшным. Так вот я ухожу в Капитолий
принести богам благодарственную жертву за тот день. И из вас те, которые
любят свой город, присоединитесь ко мне для принесения этой жертвы,
совершаемой за ваше благополучие". Так он сказал и быстро двинулся на
Капитолий, не обращая никакого внимания на судебный процесс. За ним
последовала вся толпа и большинство судей с кликами пожелания ему счастья,
а когда он приносил жертву, раздавались в его честь те же восклицания.
Обвинители остались в недоумении; они не решались вторично поднять против
него процесс, как неоконченный тогда, ни упрекнуть его в заискивании перед
народом, зная, что его жизнь выше всякого подозрения и клеветы12.

41. Так презрительно отнесся Сципион к этому обвинению, недостойному его
жизненного пути. Он поступил, мне кажется, мудрее, чем Аристид, обвиненный
в хищении, или Сократ в связи с предъявленным ему обвинением. Они оба не
сказали ничего, подвергаясь подобному поношению (может быть Сократ и сказал
то, что приписывал ему Платон); в его поведении было и больше душевного
величия, чем у Эпаминонда, который был беотархом вместе с Пелопидом и еще
одним. Фивяне послали их, давши каждому из них войско, идти на помощь
аркадянам и мессенянам, на которых пошли войной лакедемоняне; когда они еще
не совершили того, что задумали, фивяне отозвали их на основании
клеветнического доноса. Они в продолжение шести месяцев не передавали
власти своим преемникам, пока не захватили укрепления лакедемонян, и вновь
не поставили там другие, аркадские гарнизоны; к этому понуждал своих
сотоварищей по командованию Эпаминонд и брал на себя ответственность, что
это дело для них пройдет безнаказанно. Когда же по их возвращении
обвинители, обвиняя каждого в отдельности, приговаривали к смерти (закон
наказывал смертью всякого, кто насильственно продолжает исполнять
обязанности, переданные уже другим), то двое других защищались в длинных
речах, вызвав к себе сожаление и перелагая всю вину на Эпаминонда,
предложившего им так говорить и подтвердившего собственным свидетельством
их слова. Судимый последним, он сказал: "Я согласен, что это время я
сохранил власть противозаконно, и тех, кого вы теперь оправдали, я к этому
принудил. Преступив закон, я не буду просить не подвергать меня смерти. Я
только прошу вас за все то, что я сделал в своей предшествующей жизни,
сделать такую надпись над моей могилой: "Это могила того, кто победил при
Левктрах, кто сограждан, неспособных устоять при одном виде врагов, даже
если б то был иноземец, надевший лаконскую шляпу, привел до ворот самой
Спарты. Он казнен отечеством, преступив законы во имя пользы отечества". С
этими словами он сошел с ораторской трибуны и передал себя в руки тех,
которые захотели бы вести его на казнь. Судьи, почувствовав укор себе в его
речи, удивление к такой защите и стыд перед так оправдывающимся мужем,
отказались собирать голоса и бежали из судилища.

42. По этому поводу, если кто хочет, может провести между ними параллель13.
Между тем Манлий, преемник Сципиона, пройдя по отнятой у Антиоха земле,
стал устанавливать там порядок. Из числа галатов, бывших союзниками
Антиоха, толистобои бежали на Олимп в Мизии; с трудом поднявшись на гору,
он обратил их в бегство, нанеся поражение, пока не избил и не сбросил со
скал такое количество, что из-за их множества нельзя было установить их
числа; в плен он взял до 40.000; их оружие он сжег, их самих же, не имея
возможности вести за собой во время военных действий такое огромное
количество, он продал соседним варварам. В стране тектосагов и трокмов он
очутился в опасном положении, попав в засаду, и должен был бежать.
Вернувшись, он напал на них, когда они стояли лагерем в открытом поле
густой массой, столпившейся вследствие своей многочисленности; он окружил
их своими легковооруженными и, объезжая кругом, приказывал пускать в них
копья и стрелы, но не вступать в рукопашный бой и не приближаться к ним.
Так как ни один удар не был напрасным ввиду густоты строя врагов, то он
убил восемь тысяч врагов, а остальных преследовал до реки Галиса. Ариарат,
царь Каппадокии, который тоже посылал вспомогательные войска Антиоху, в
страхе прибег к просьбам и свои просьбы сопровождал посылкой двухсот
талантов; поэтому Манлий не вторгся в его страну, но вернулся к Геллеспонту
с огромными сокровищами, несчетным количеством денег и очень большой
добычей. Войско несло с собой очень большое достояние.

43. До сих пор Манлий действовал благополучно. Но затем его действия стали
совершенно безрассудными; он не воспользовался летним временем для
плавания, не принял во внимание тяжести того, что он вез с собою, ничто не
заставило его приучить войско к перенесению трудов или упражнять его в
переходах, как направляющееся не на войну, но возвращающееся к себе домой с
добычей; он пошел через Фракию по длинной, труднопроходимой и узкой дороге,
в пору крайней жары, не послав вперед в Македонию к Филиппу с просьбой
встретить его, чтобы его проводить; не разделил он войска на много частей,
чтобы было легче идти и удобнее было приобретать продовольствие, а вьючных
животных не выстроил растянутым отрядом, чтобы легче было их охранять. Но
он вел все войско вместе одной длинной линией, вьючных животных имел в
середине, так что ни передние отряды не могли им помочь, ни задние быстро
подойти из-за длины строя и узости дороги. Поэтому, когда фракийцы всюду
нападали на него справа и слева, то он потерял большую часть добычи и
государственных денег, а также и самого войска. С оставшимися в живых он
спасся в Македонии. В этом случае особенно стало ясным, какую пользу принес
Филипп, проведя Сципионов через Фракию, какую ошибку сделал Антиох, оставив
Херсонес. Манлий из Македонии перешел в Фессалию, а из Фессалии в Эпир и
отсюда переправился в Брундизиум. Распустив оставшееся войско по домам, он
вернулся в Рим.

44. Родосцы и Эвмен, царь Пергама, тоже высоко ценили свою помощь римлянам
в войне против Антиоха. Поэтому Эвмен сам прибыл в Рим, родосцы же
отправили послов. Сенат дал родосцам Ликию и Карию, которые он вскоре
отобрал у них, так как их симпатии, когда римляне воевали с Персеем, царем
Македонии, были более на стороне Персея, чем римлян; Эвмену же они
предоставили все остальное, что они отняли у Антиоха, кроме эллинов,
находившихся в тех местах. Из них тем, которые платили подати Атт