Деньги как соберу на выкуп,  то сразу дам
знать тебе. Запрячешь их  хорошенько,  ладом, чтоб  не сыскали  при  случае.
Подскажу, как лучше сделать, через недельку и выступите.
 -- А лошадей? Не пехом же топать.
 -- То само собой. Каждому будет по паре, чтоб подменять могли.
 - А с оружием как?
 - Пару пистолей дам, - неохотно согласился Корнильев.
 - Там пистолями не обойтись, мушкеты или фузеи нужны.
 - Ты, впрямь, как на войну собираешься. Где я тебе их возьму?
 - Найдешь, коль захочешь.  Без  мушкета не поеду. И по сабле каждому, а
лучше,  так тесаки. Крупы, солонины,  сухарей не  забудь,  а  то придется  с
половины пути возвращаться. Сам вон чего не едешь?
 - Я же говорил, дела, - набычил свою крупную голову Корнильев.
 -  Смотри,  у меня  ведь  тоже  дела найтись  могут,  если  голыми  нас
спровадишь.
 - Найду все, о чем просишь, - вздохнул, вставая, Корнильев, - дорого же
мне выкуп братца родного встанет, угораздило его в переделку попасть...
 Варвара Григорьевна, проведав о поездке сына  в степь,  разволновалась,
заголосила,  кинулась уговаривать,  чтоб отказался, но  Иван стоял на  своем
крепко и не сдавался на уговоры матери, не отвечал на попреки отца.
 Через четыре  дня, на пятый, явился  посыльный  от Михаила  Корнильева,
сообщил, что все к поездке готово  и завтра можно выступать. Иван отправился
к двоюродному брату и застал того  разглядывающим старенький побитый мушкет,
который явно  кто-то поспешил  сбыть с рук за  самую незначительную цену. Но
препираться  с Михаилом было бесполезно, и  Иван взял оружие, надеясь,  что,
может быть, пользовать им и не придется. Тут  же  он  познакомился со своими
попутчиками. То были  здоровенные  парни,  ростом  с  него и не  уступающие,
видать, по силе.  Тот, что назвался Никанором, был рус  и  конопат, а  Тихон
носил расчесанные на прямой  пробор волосы и небольшие черные усики, которые
смотрелись довольно нелепо под  его большим мясистым  носом. Отозвав Ивана в
сторонку, Михаил вручил ему увесистый кошель с деньгами и посоветовал зашить
его в  седло  или  сшить специальный  карман в заплечной суме.  Иван  обещал
подумать и отправился домой, чтоб  отоспаться перед  дорогой. На другой день
еще  в темноте в окно к нему постучались,  и, выйдя  на  крыльцо, он  увидел
взнузданных  коней и двух  всадников,  поджидающих  его. Едва простившись  с
родителями, он вскочил в седло и, ощущая радостное и щемящее чувство дороги,
изо всей мочи  хлестнул своего  коня, направив  его  вскачь  по  бревенчатой
мостовой.


13.
 Когда в Петербурге  чуть растеплило и весело зачирикали уцелевшие после
лютых  зимних  морозов  неунывающие  воробьи,  братья Шуваловы  собрались  в
воскресный день для празднования именин двоюродного брата, Ивана  Ивановича,
носившего,  к прочим, звание российского президента Академии. Из всех гостей
приглашен был лишь граф Михаил  Илларионович  Воронцов, сидевший на почетном
месте, справа от  виновника  торжества. Он  и руководил застольем, произнося
шуточные  тосты  и   здравицы   имениннику.  Правда,  пили  мало,  а  больше
разговаривали  о  делах, об императрице,  которая,  следуя давней  традиции,
неизменно  дарила  на  именины   близким   ей   людям  какую-нибудь  дорогую
безделушку. На сей раз Иван Иванович  восседал  в  тонкой  шелковой рубашке,
воротник  и рукава которой были расшиты бисером. Именно  эта рубашка  и была
преподнесена  накануне  собственноручно   Елизаветой  Петровной  в  качества
подарка имениннику.
 - Цены нет твоей рубахе, - в который раз начинал Петр Иванович Шувалов,
оглаживая рукой  императрицын подарок, - я  то  уж знаю,  что,  коль матушка
дарит кому  чего из  одежды, то  особое расположение к тому человеку питает.
Гордись, брат.
 -  Да  чего  там,   -  смущенно  отвечал  тот,  но  по  тому,   как  он
демонстративно  отставлял  то одну,  то другую  руку, демонстрируя  бисерные
узоры, ярко вспыхивающие при свете многочисленных свечей, было видно, что он
страшно доволен подарком. - Я думал орден получу, а тут... рубаха.
 -  Не скажи, не  скажи, Иван  Иваныч,  -  погрозил ему  пальчиком  граф
Воронцов, - орденами ты и так не обижен, да и у кого их нет при дворе. А вот
такую рубаху, что императрица собственноручно вышивала, поди сыщи где...
 -  Не верится,  чтоб государыня  на  нашего  Ивана да время тратила,  -
возразил   Александр  Шувалов,   который  последние  годы  заведовал  Тайной
канцелярией и стал как-то более сдержан,  рассудителен,  даже в разговорах с
родными братьями, - поди, девки крепостные и вышили...
 -  Зависть  в  тебе  заговорила,  Сашка,  -  вскочил  со  своего  места
именинник,  сверкая глазами,  -  поскольку  ты  там  разные  грязные делишки
распутываешь, а  я...  а я... - остановился  он, подбирая нужное  слово,  и,
наконец,  договорил,  -  с  музами  беседую, а  сие  императрице и  ближе, и
приятней.
 - Угомонись, Иван, -  потянул его за руку Петр Иванович,  - нашел из-за
чего сыр-бор подымать.
 -  Это уж  как  сказать,  - чуть пригубил  из  своего бокала  Александр
Шувалов, - государыня очень даже интересуется нашими "делишками", - нажал он
на последнем слове. - Ты тут витийствуешь со своими музами, вирши читаешь, а
я изменников на чистую воду вывожу, чтоб не дать им в сговор войти с разными
ворами, государство от смуты великой оберегаю.
 -  Да  и без  тебя  все  ладно идет,  -  легкомысленно отмахнулся  Иван
Иванович - а все одно завидуешь мне, так и скажи.
 - Господа, господа, -  поднялся  со своего  места  граф Воронцов,  - не
время  говорить  о том, кто большую пользу  отечеству нашему несет,  на кого
государыня чаще взглянет. В том разве  дело? Главное, что ценит нас  матушка
наша драгоценная, в каждом  слугу своего видит, от себя не гонит. Вот за нее
и  предлагаю  бокалы  поднять,  дай  ей  Господь  долгие  лета  и  здоровья,
благополучия,  дней  радостных  поболе.  А  тогда  и  нам возле  ее  огонька
позволено будет  погреться. Так  выпьем  же  за здоровье  императрицы  нашей
Елизаветы Петровны, - все, как один, поднялись и выпили искрящееся в бокалах
вино.
 -  Чего  нам  друг перед  другом кичиться,  на  кого  императрица  чаще
взглянула,  кому чего  подарила, -  неспешно  повел разговор Петр Шувалов, -
есть у нас о чем поговорить, меж собой посоветоваться. Награды никуда от нас
не  уйдут,  не  денутся.  Я  бы  вот  о  чем  хотел  спросить  тебя,  Михаил
Илларионович, - обратился он к графу Воронцову, - вчерашнего дня  канцлер до
императрицы с каким-то, видать, важным делом приходил, прождал около часа, а
то и  более того,  да ни с чем и подался  к  себе. Он мне навстречу попался,
бледный весь,  едва  поклонился, да и мимо - шмыг. Я  уж его  повадки хорошо
знаю...  Не иначе, стряслось  чего. Сегодня я не  был при дворе,  принимал у
себя горных  инженеров, засиделся с ними. А  надо  думать,  Алешка  Бестужев
опять во дворец приезжал?
 - Приезжал, видел его, - согласно  кивнул головой Воронцов, -  да опять
его  государыня не приняла. Так  ты  лучше у  супруги своей спроси,  у Марфы
Егоровны. Она из всех нас чаще в покоях у императрицы бывает...
 - Да спрашивал  уже, -  поморщился Петр Иванович, - она о  своих бабьих
делах с утра до  вечера может  сказки сказывать, а вот об  ином, - он громко
щелкнул сухими короткими пальцами, - не может  ничего сказать. Не ее это ума
дело.
 - Любая баба все дела на свой манер решает, - развязно начал пьяным
 голосом рассуждать Иван Шувалов, но Петр  Иванович так грозно глянул на
него, что  он враз замолчал  и  даже приложил  кружевной  платок  ко рту,  -
прости, прости, лишку сказал, - и затряс красиво завитой головой.
 - Ты говори,  говори, да не забывайся, о чем сказываешь, - погрозил ему
Петр  Иванович,  - мы тут,  слава  Богу,  все свои,  а при  ином  незнакомом
сказанешь  чего  такое и  пшик  -  язычка  длинного  мигом  лишишься.  И  не
посмотрят, что президент, академик, генерал, в родстве с нами состоишь. Так,
Сашка, говорю?
 - Верно говоришь,  братец,  - согласился тот с готовностью,  - вон жена
нашего Бестужева-старшего, братца канцлера, на  что птица высокого полета, а
как  лишнее сболтнула, отчекрыжили язычок,  да и в Сибирь на  лихой  тройке.
Смотри, Иван...
 -  Сказал  же,  что  лишнее  сболтнул,  -  оправдывался тот,  наливаясь
румянцем, - выпил лишку.
 - А  ты не пей, коль  болтлив  становишься,  - подвел итог своей победе
Александр Шувалов, - а то никакая рубашка не поможет. И ее лишишься, когда в
Сибирь повезут.
 - Хватит! - пристукнул кулаком по столу Петр Иванович. - Пора нам, пока
все вместе собрались, и о деле поговорить, не ровен час, принесет кого черт.
А я бы вот о чем думал речь повесть, об откупах винных.
 - С чего это вдруг? - изумленно вскинул брови Иван Иванович.
 - Да потому что прибыток в них изрядный вижу кошту своему.
 - Дельце  прелюбопытное,  - наморщил  свой узкий лоб  граф Воронцов,  -
только до сей  поры откупами купцы  занимались да крестьянство податное.  Ни
разу  не слыхивал,  чтоб кто из дворянства,  а тем  более из  людей ко двору
приближенных, в торговлю пошел. Странные ты вещи сказываешь,  Петр Иванович.
Этак тебе и руки старые знакомцы подавать не станут.
 -  Еще  как станут, - вновь прищелкнул  пальцами Петр Шувалов, - у кого
денежка  водится, тот сам  выбирать  станет, кому  подать руку, а кого и  не
заметить, в упор глядючи. А за откупами винными немалые деньги стоят.
 - А как с серебряными приисками? - негромко спросил Александр Иванович.
- Их побоку?
 - Отнюдь, отнюдь, - все более оживлялся Петр Иванович, поворачивая лицо
то к  одному, то  к другому  собеседнику, - прииски те разрабатывать надобно
долго  и  основательно. Пока  доход  с них пойдет, много  расходу претерпеть
придется.  Да  и рудознатство дело  рисковое - не знаешь, где найдешь, а где
денежку на ветер прахом пустишь. Зато откупа  винные никого пока в убыток не
ввели,  по  миру не  пустили. Вон мне рассказывали,  в Сибири мужики  за год
миллионщиками делаются.
 - Так уж и миллионщиками, - недоверчиво произнес Иван Иванович.
 -  Если с  умом, то и миллион сбить можно за  сезон. Главное, чтоб хлеб
добрый уродился, цены на него низки были, скупить  его вовремя, да и пустить
на вино.
 - Это  же винокурни заводить  надобно,  людей  содержать, - не сдавался
Иван Иванович.
 - Винокурни?! Плевое дело: пару сараев поставить, котлы, чаны и готово.
С народишком посложнее  будет.  Но  мне  почему  затеять то  дело  в  Сибири
желательно: там ссыльных, каторжных,  колодников  - что листьев на дереве. И
все,  как  один, ищут,  чем бы заняться, где бы за  кусок хлеба притулиться,
устроиться,  чтоб с голоду  не помереть. Дошло до вас?  - победно оглядел он
собеседников.
 - Дойти-то дошло, только я теми откупами имя свое пачкать не стану. Мне
честь любой прибыли дороже,  - строптиво выпятил нижнюю губу Иван Иванович и
поднялся  на ноги. -  И  тебе, Петр, не  советую. Засмеют люди, на  порог не
пустят. От-куп-щик! - протянул он иронично.
 - Царь Петр  в  одну  лямку с бурлаками  впрягался,  когда суда  посуху
перетаскивали, топором махать не стеснялся...
 - И женился на крестьянке, - не преминул вставить Иван Шувалов.
 -  Цыц? Кому сказал?  А  то не посмотрю, что  брат родной, да и сообщу,
куда надобно.
 - А  оно,  твое "надобно",  вон  оно,  рядом сидит, посиживает, - ткнул
пальцем Иван Шувалов в Александра Ивановича, - поди, сам все слышал.
 - И  когда ты, Иван, только остепенишься, ума  наберешься, - сокрушенно
покачал головой начальник Тайной канцелярии, - не доведет до добра тебя твой
язык, чует мое сердце.
 Один  лишь  граф  Воронцов не  вступал в общую перепалку,  понимая, что
братья  пошумят,  пошумят,  да  и  забудут  свои  обиды,   а  ему,  человеку
постороннему,  скажи он  неосторожное слово или попрекни кого-то  из них, не
простят,  хотя,  может, и вида не  покажут, а вот беды  он  себе  наживет уж
точно.  Поэтому  он  дождался,  когда  наступила  небольшая  пауза  в  споре
разгорячившихся не на шутку Шуваловых, и вставил слово:
 -  Дельные  вещи ты, Петр Иванович, сказываешь. Да ведь и Иван Иванович
верно  глаголет:  тебе  же  в  вину дворяне  и  вельможи  поставят  то,  что
откупщиком стал,  дай договорить до конца, - поднял  он руку, видя, что Петр
Иванович пытается что-то возразить ему. - Но зачем тебе свое имя пачкать? Ни
к чему  на всех углах про то шуметь. Умнее  надо  поступить. Верно говорю? А
как?  Да  очень даже  просто:  сыскать верного человека, кто  бы все на себя
взял,  вино  то поставлял, а  расчет с тобой один на один без лишних  глаз и
ушей вел. Что скажешь?
 - Ой, Михаил Илларионович, и башка у тебя, - растроганно проговорил тот
и,  ловко  наклонившись,  поцеловал  графа  в  напудренную  щеку,  незаметно
облизнул с губ пудру, слегка поморщившись, и продолжал  страстно, - прямо ум
царя  Соломона имеем.  Вот  за  что  я  тебя  люблю,  так  за голову  твою и
изворотливость. Нет такой лазейки, которую бы ты не знал...
 - Хватит, хватит, а то перехвалишь, загоржусь, - краешком рта улыбнулся
в  ответ ему  граф  Воронцов, -  коль тебе  мое предложение по нраву, то и я
готов оказать посильную помощь.
 - Но с одним условием, - добавил он, чуть помолчав, - чтоб рубь каждый,
что в то дело вложу, ко мне пятью через год вернулся.
 - Чего там пятью, -  не  дал ему договорить Петр Иванович, - десятью, а
то и двадцатью рубчиками вернется. Попомни мое слово.
 - На таких  условиях и  я  готов  поучаствовать,  - задумчиво  глядя  в
потолок, проговорил Александр Шувалов, -  коль я  десяток тысяч тебе дам  на
годик, то через год, глядишь, полсотни своих получу. Согласен!
 -  Давно бы так, - потрепал его по вьющимся  волосам  Петр Иванович,  -
когда  три головы  об  одном  думают, то быстрей и выход найдут. А  коль  мы
денежки наши вместе сложим, да  в несколько  рук  за дело возьмемся,  то  не
пройдет трех-четырех годиков, как все российские откупа в наших руках будут,
и  мы  заработаем  себе  такие  состояния, что  куда тем  же Черкасским,  не
достанут...
 -  Только моего согласия  на то  не получите, сколько не старайтесь,  -
упрямился Иван Иванович, - и батюшка бы вас не похвалил,  коль узнал бы, чем
вы заняться намерены.
 - Батюшка наш в иные времена жил, - пригладив начинающие седеть  виски,
возразил Александр Иванович, - теперь, супротив того,  многое поменялось, не
так, как раньше, пошло. Да и не вижу я ничего противозаконного в откупах. Не
почтовую карету грабить на большом тракту нас Петр  зовет,  а честно  деньги
зарабатывать. Чего тут худого?
 - А все  худо, -  налил себе в бокал  шампанского вина Иван Иванович, -
вместо  того, чтоб о  достатке  государства нашего  думать, вы лишь  про  то
толкуете, как мошну свою набить, все вам мало...
 - А кто нонче иначе  думает? Алешка Бестужев, что ли? Канцлер великий -
первый взяточник, - неприятно оскалился Петр Иванович, пытаясь убедить никак
не  поддающегося на  уговоры брата, - Ладно бы у  своих брал,  тех же купцов
облапошивал, а  то... - он ткнул  указательным  пальцем  в  потолок, -  вона
откудава ему деньгу шлют, с Англии самой...
 - То не нашего ума дело, - не унимался Иван. Неизвестно, как бы и когда
закончился их спор, если бы не вошел лакей и не доложил громогласно:
 - Профессор Михайло Ломоносов! - и внимательно зыркнул глазами на Ивана
Ивановича, ожидая приказаний.
 - Я  же говорил, что  принесет кого-нибудь нелегкая, -  скривился  Петр
Иванович, который недолюбливал  мужиковатого  профессора, хотя во  многом  и
поддерживал  его,  особенно  когда  дело  шло о  чести  русской  науки перед
немецкой.
 -  Проси, - кивнул Иван Иванович, которому, наоборот, было приятно, что
Михаил Васильевич не забыл о его именинах.
 Ломоносов  вошел  с  широкой улыбкой, делавшей  его и без того округлое
лицо луноподобным. Глаза  его сияли неподдельной радостью, руки были  широко
распахнуты, на голове белоснежный  парик, а в  левой руке  свернутая в рулон
бумага.
 -  Покорнейше прошу простить меня за внезапное вторжение, мое  почтение
всем, -  он  склонил  крупную голову  в полупоклоне,  но при том держался он
весьма настороженно, вглядываясь в  лица гостей. За свои сорок лет  он успел
повидать и испытать  всякое и не особо добивался  расположения сильных  мира
сего,  но  к Ивану Ивановичу Шувалову  питал  нежную любовь и  всегда спешил
выразить ее.
 - Садись,  Михаила Васильевич, садись и  будь как  дома, - хозяин встал
навстречу ему и крепко обнял.
 - Как с мужиками обниматься, то  это ему  не зазорно,  - шепнул  на ухо
сидящему рядом графу Воронцову Петр Шувалов, но тот  лишь  выслушал,  кивнул
головой и ничего не ответил.
 Меж тем Иван Иванович усадил  профессора на  свободное  место,  которое
оказалось  напротив Петра Шувалова  и графа Воронцова и велел лакею принести
приборы для гостя.
 -  Позволь  собственноручно,   Михаила  Васильевич,   налить  тебе,   -
пододвинул Иван Иванович к нему бокал и взялся за бутылку. - Рейнского вина?
 -  Можно, - согласился тот,  -  мы  в  том  мало понимаем. Мужик,  чего
сказать, - и, хохотнув дерзко,  глянул  в лицо Петра  Ивановича,  который не
выдержал взгляда  и отвел глаза, сделав вид, что занят изучением содержимого
своей  тарелки.  - Но прежде разрешите зачитать оду в вашу  честь, уважаемый
граф  Иван  Иванович,  -  и  он  приподнялся  со   своего  места,  развернул
принесенную бумагу.
 - Сделай милость, - залился  румянцем именинник, у  которого  хранилась
уже целая стопка подобных поздравлений от придворного пиита, и хотя, на  его
взгляд,  все  они  были  написаны  довольно   коряво,  как-то  по-домашнему,
чувствовался простецкий  крестьянский  говорок автора, но  зато по  пафосу и
подобострастности могли соперничать и с Гомером, и с Вергилием.
 -  Не судите строго, -  кашлянул  Ломоносов и  начал читать  неожиданно
высоким  голосом оду, смысл которой  сводился к тому, что  на  северном небе
явилось новое светило, имелся ввиду именинник, которое озарило собой  унылый
небосклон российской столицы.
 Все слушали по-разному: Иван Иванович чуть приоткрыл рот и ловил каждое
слово, покрякивал, когда встречалась ничем не прикрытая похвала в его адрес,
краснел,  вытирал  салфеткой  уголки  рта  и  успевал   оценивающе  оглядеть
остальных гостей  Петр  Иванович до  конца чтения так  и не  поднял глаз от
тарелки,  ковыряясь  в  ней  серебряной  вилкой  Александр  Иванович больше
смотрел  на хозяина дома, в душе посмеиваясь, как он может принимать в  свой
адрес  такое идолопоклонничество,  будучи  далеко не глупым  человеком граф
Воронцов  в такт  наиболее удачным  выражениям постукивал пальцами по столу,
покачивая при этом головой, как бы проговаривая враз с автором каждую фразу,
и  первым захлопал  в  ладони  по окончании  оды.  Когда Ломоносов  закончил
читать, он вытащил из-за обшлага рукава большой платок нежно-голубого цвета,
так  не шедшего к его мешковатой, крупной  масластой фигуре, обмахнул им лоб
и, забывшись, начал засовывать его в карман, как это обычно делают мужики со
всякой  всячиной, найденной ими по дороге. Захлопали уважительно и остальные
гости, а  Иван  Иванович,  вскочив, опрокинув  свой  стул, кинулся  обнимать
поэта-профессора,  похлопывая его ладошками по  могучей спине. Ломоносов  на
радостях, что ода его встречена тепло, забылся и так стиснул именинника, что
тот вскрикнул и едва вывернулся из объятий осчастливленного пиита.
 -  Тебе  бы, Михаила  Васильевич, с медведями  бороться, а не...  -  он
отошел к своему месту, скривившись от боли и не закончив мысль.
 - А то как же, - принял за чистую монету сказанное Ломоносов, -  у меня
и  прозвание такое:  Ломо-нос,  значит,  носы ломать. Батюшка,  царство  ему
небесное, у  меня силен  был, а про деда  сказывали,  будто  мог  мельничный
жернов на спине на горку один, без помощников, втащить.
 - Избави нас,  Господь, от таких товарищей-друзей, а от  врагов мы сами
отобьемся, - сказал шепотком  на  ухо  графу  Воронцову Петр Иванович и косо
глянул  на  Ломоносова.  Но  тот  или обладал удивительно острым слухом, или
прос