омко спросил таможенник.
 - Так вот он, - кивнул Иван в яшкину сторону, - обещал посодействовать.
 Яшка в это время вплотную приблизился к нему и горячо зашептал на ухо:
 - Надо бы их благородию денежек отвалить, не скупись...
 -  С превеликим удовольствием,  - торопливо  закивал Иван  и  полез  за
пазуху,  вытащил  оттуда  завернутые  в  тряпицу  деньги,  отодвинул  плечом
сопевшего  сзади Яшку и начал отсчитывать серебряные рублики, выкладывать их
на  стол перед молчаливым таможенником. Отсчитав  десять штук,  он поднял на
него глаза и  тут лишь заметил чуть  сбоку цветастую занавеску и видневшиеся
из-под нее черные, хорошо начищенные чьи-то сапоги.
 - Так,  так, -  проговорил  сероглазый, не  спеша прикасаться к лежащим
перед ним деньгам,  - давно мы за тобой, голубь сизокрылый, присматриваем а
ты   и  сам  к   нам  явился.   Не  желаете  ли  засвидетельствовать,   ваше
превосходительство?   -   обратился  он  к  кому-то   невидимому.  Занавеска
качнулась, и в горницу прошел, судя по кафтану советника  таможенной службы,
сам  начальник  местной  таможни  Матвей  Коротнев,  о  котором Ивану  ранее
приходилось многое слышать
 - Все ясно, как  божий  день, - пожал он сухими  плечами, - взять его и
обыскать немедленно. Сейчас узнаем, что за птица к нам залетела.
 Из соседней  комнаты,  стуча  тяжелыми коваными  сапогами,  неторопливо
вышли два солдата и схватили растерявшегося Ивана за руки, начали со знанием
дела обшаривать и быстро нашли бумагу, выписанную ему от магистрата Михаилом
Корнильевым.
 -  Кто  таков  будет  Иван Васильев  сын Зубарев?  -  спросил  советник
Коротнев, близко поднося бумагу к глазам.
 - Я им и буду, - отрешенно ответил  Иван, понимая, что ему никто теперь
не поверит,  и  он по  собственной  дурости  попал  в заранее приготовленную
ловушку.
 -  А  не  ты  ли  назвался  принародно  Михаилом Корнильевым?  А?  Того
почтенного купца все мы хорошо знаем лично. А раз ты его именем назвался, то
не иначе как сгубил несчастного купца или обворовал. Отвечай, сучий сын! - и
советник грозно сверкнул глазами.
 - Говори, коль  спрашивают,  - проявил  усердие  Яшка Ерофеич  и заехал
Зубареву кулаком в ухо.
 Далее вопросы и удары  сыпались на одуревшего Ивана  один за другим,  и
он, сколько ни оправдывался,  ни ссылался  на родство с Корнильевым,  ничего
изменить уже не  мог.  Таможенники получали  особое  наслаждение,  видя  его
унижение  и  беспомощность.  Более  всех торжествовал Яшка,  прыгая  петухом
вокруг и  все  рассказывая, как Иван  хотел склонить его  к написанию бумаги
против местного начальства.
 - Он мне с  самого начала  не понравился,  -  объяснял он  Коротневу, -
хотел в доверие ко  мне войти, вызнать  все, а  уж  что у него  там  на  уме
было...
 Но  тот лишь  брезгливо отмахивался от Яшки, а  потом  велел  составить
рапорт о поимке человека, выдающего себя за купца, а самого Зубарева закрыть
в караульном помещении, где обычно содержали пойманных воришек.
 Там  его  продержали  два  дня при нетопленой  печи, и лишь раз  в день
пожилой  солдат  вносил краюху черствого хлеба  и ковш сырой воды. На третий
день  Ивана  вывели  во  двор, крепко связали веревками, словно  норовистого
бычка, кинули в сани, прикрыли рогожей и повезли,  не сказав, куда. В санях,
кроме рыжеусого  возницы из казаков,  поместился  и недобро поглядывающий на
Зубарева Ерофеич. Когда проехали через Тюмень,  то Иван догадался, что везут
его обратно в  Тобольск,  и  на  душе стало полегче: там свои, родственники,
выручат.  Жалко  было коня  и  санки, что остались  в Ирбите, жаль и  денег,
отобранных у него при  обыске, но больше  всего терзался Иван из-за излишней
доверчивости  своей к Яшке. Лишь теперь  он понял, что тот  служил подсадной
уткой  для   подобных  простаков,  безошибочно  вычисляя   всех  недовольных
заведенными на ирбитской таможне порядками.
 ... Иван  так  глубоко  ушел  в  воспоминания,  что  не  сразу  услышал
обращенный к нему вопрос поручика:
 - Я вот о  чем  думаю, - проговорил тот,  -  мы ваших обидчиков нагнать
должны  в  скором  времени.  Кони  у  нас добрые,  свежие, и если только  те
разбойники не догадаются свернуть куда-нибудь  в лес, то непременно окажутся
в наших руках.
 - Точно, - согласился Иван, хотя не знал, как будет оправдываться перед
поручиком, когда выяснится суть дела.
 - Как  вы  могли заметить,  у меня с  собой всегда  наготове заряженные
пистолеты, как и  у ординарцев  моих. В лицо  я тех воров не знаю,  а потому
буду  ждать вашего  знака,  коль  вы  их опознаете. И вот вам для обороны, -
протянул он Зубареву тяжелый, изукрашенный серебряными накладками пистолет
 - Премного благодарен, - отозвался тот, принимая оружие.

4.

 Яшка  Ерофеич хорошо  видел,  как  медленно  сполз с саней  на  землю и
ткнулся  лицом  в  снег  Иван Зубарев, но лишь хихикнул про  себя, поплотнее
запахнул  тулуп,  подумав: "0дним  правдолюбом на свете  меньше  станет".  А
советнику Коротневу  доложит, мол, сбежал арестант, пущай его теперь сыскные
ловят.
 Через  него,  Яшку, проходили чуть  ли не все деньги, несомые купцами и
прочими  торговыми людьми в  качестве залога таможенным  приставам, офицерам
охраны,   амбарным   служителям,   надзирателям.   Яшка    первым    заметил
подозрительного "откупщика",  который что-то  выспрашивал,  вынюхивал. И  по
повадкам и по обличью, по блеску в чистых и не затуманенных глазах признал в
нем ту редкую  породу  правдолюбцев,  что нет-нет да  появлялись  в торговых
рядах. Они не собственной корысти ради, а из  каких-то не понятных остальным
людям побуждений пытались уличить в корысти таможенников,  а то  брали выше,
метя в самого городского воеводу, приписывая и ему в числе  прочих получение
мзды. Как будто кто-то жил на одно государево жалование, перебиваясь с хлеба
на воду. Служба  такая - не брать  нельзя. Заложено  то в русском человеке с
младых   ногтей,   с  материнским  молоком  -  выказывать   уважение   чинам
вышестоящим. А уж для торгового люда-то и вовсе непреложный  закон, нарушить
который почиталось за  грех  великий.  И,  пока  жив русский  человек, будет
сочетаться в нем и христианское "не воруй", "не убей", и,  наряду с прочими,
- дай вышестоящему.
 Да если разобраться, то велик ли торговому человеку убыток,  когда иной
в  день  или  неделю  такую  прибыль  имеет,  что  простому   крестьянину  с
ежедневными пустыми щами на столе тех  доходов до конца жизни хватит и детям
еще  останется. Не ими тот  обычай  заведен, не им его  нарушать.  От начала
жизни человеческой на земле так повелось и до скончания века останется.
 За  подобными  мыслями Яшка  незаметно задремал и проснулся, лишь когда
вахмистр Серафимович ткнул его кнутовищем в бок.
 - Эй! - испуганно орал он, соскочив на землю  и заглядывая  под лежащее
на  санях сено. - Вставай! Потеряли мужика по  дороге.  Меня тожесь  сморило
малость, закемарил, честно скажу.  Да я спиной сидел,  не заметил,  когда он
свалился, а ты как не углядел?
 - Чего  ты так  испужался?  - недовольно проворчал  Яшка, с  неприязнью
поглядывая на расстроенного не на шутку Серафимыча. - Сбежал, видать,  и все
дела.
 - Как он мог сбежать связанный-то? Нет, тут чего-то не того... Не ты ли
его и спихнул? - озарило вдруг его.
 - Больно надо, - осклабился Яшка. - А хоть бы и  я, и что с  того? Туда
ему и дорога...
 - Так ведь, поди,  замерзнет, -  Серафимыч глядел на Яшку, как на малое
дитя,  которое не  понимает, что творит. - Возвертаться надобно, искать  его
срочно, пока беды не вышло. А то  еще, не приведи Господи, волки загрызут. Я
тут давеча следы видел...
 - Ишь  чего удумал, -  возмутился Яшка и  добавил  приказным  тоном,  -
дальше  поехали! У  меня приказ  от  советника  Коротнева,  что, коль сбежит
арестант наш по дороге, то  шума не учинять, а добраться до Тобольска и там,
в караульную часть доложить все как есть. Так что не шуми, а правь дальше, -
и  он,  широко зевнув,  натянул  на  глаза шапку,  дав понять,  что разговор
закончен.
 - А кто шумит? Разве то  шум? Шум будет,  когда  замерзнет парень, или,
хуже того, обглоданные косточки его сыщут...
 -  Не твоего ума дело! - взъярился Яшка. -  Твое дело кобылой  править,
так что давай, понужай.
 - Да ты в своем уме, Яшка? Креста на тебе нет, не иначе.
 - Я те не Яшка, а Яков Филиппович  буду. И заруби это  себе на носу. Не
суйся не в свое дело, айда, поехали.
 -  Понятно... - задумчиво  протянул Серафимыч,  садясь в санки  к  Яшке
спиной, - твоих рук дело выходит. Сам его, своими руками и столкнул с саней.
Поди, еще  обушком по  башке тюкнул. Так  было? Можешь не  говорить, понял я
твою  натуру.  Как  же ты,  иудина богомерзкая,  жить дальше станешь? Как  к
батюшке под исповедь подойдешь? Как ему в своем смертоубийстве откроешься? -
сокрушался вахмистр, прихлестывая начавшую подрагивать от долгого стояния на
морозе лошадку.
 -  Хватит ныть, - перебил его Яшка, - да не вздумай болтать где об этом
случае.  Сокрушаешься  как  девка, что  невинность  потеряла.  А кто  станет
спрашивать, то ответ простой - убег с дороги арестант наш, и весь спрос.
 Серафимыч   еще  долго  что-то  бормотал  себе   под  нос  и  поминутно
оглядывался,  словно  Зубарев  мог  неожиданно  появиться  из-за  ближайшего
дерева.  Но потом и он замолчал, понимая,  что  переубедить  Яшку  не в  его
силах, и ехал так, посапывая носом да выдирая налипшие на усы сосульки, пока
вдалеке не показались дымки села.
 На околицу  въехали уже затемно. Само село одной половиной улицы стояло
на обрывистом  берегу  Тобола, а другой - на почтовом  тракте. От  последних
домов  шел  съезд  на  реку,  которая служила в  зимнее время,  когда морозы
крепили  лед,  проезжей  дорогой.  И, несмотря на  многочисленные повороты и
бесконечные извивы реки, путники предпочитали ехать по руслу,  нежели сквозь
густые леса со снежными заносами.
 Постоялый  двор располагался на  самом  выезде, и пока они добрались до
него, были облаяны едва ли не каждым цепным псом, попадающимся на пути. Изба
для приезжих, срубленная из огромных в обхват бревен, имела ничуть не меньше
как  по шести окон с  каждой стороны. Подле нее и в  просторном, огороженном
жердями дворе, стояли возы с поклажей,  а под навесом переминались с ноги на
ногу покрытые легким куржаком кони.
 Как только их сани  подъехали  к возам,  из темноты навстречу им шагнул
здоровенный детина в  бараньем тулупе  с  дубиной на плече.  Он  внимательно
оглядел их мрачным цепким  взглядом и, ни о  чем  не  спросив, посторонился,
давая дорогу.
 - Караульный, - негромко проговорил вахмистр Серафимыч, вылез из саней,
привязал лошадку к ближней от  него жерди  и направился к воротам,  за коими
находилась  жилая  изба, сквозь замерзшие  окна  которой пробивался  тусклый
свет. Он с силой постучал в калитку, чуть подождал и забарабанил вновь.
 - Зря стукаешься,  - раздался  сзади  хриплый  голос караульного, - там
нынче полная изба народу, не пустят, места совсем нет.
 - Чего ж  нам,  здесь  что  ли  замерзать?!  - взвился  Яшка.  -  Мы на
государевой службе состоим, а не то что какое-то там суконное рыло.
 - Откуда будете? - спросил,  наклоняясь к  Яшке, мрачный караульный.  -
Чего-то мне  твои повадки больно  знакомы. Где-то  встречались с тобой... Не
припомню только вот...
 - Мало  ли где, - небрежно бросил в ответ  Яшка, -  меня по всей Сибири
знают.
 - С Ирбита мы, -  дружелюбно сообщил Серафимыч, не прекращая барабанить
в калитку.
 Наконец  на  его  стук  вышел  из  избы  хозяин  постоялого  двора   и,
чертыхаясь, поминая недобрым словом запоздалых гостей, заорал с крыльца:
 - Кого там нелегкая принесла? Нету-ка места вовсе.  Поезжайте дале, там
через три версты деревня будет Липовка, в ней  и заночуете,  а ко мне  никак
нельзя, не продохнуть.
 - Да ты думай, чего говоришь, - отвечал Серафимыч, - мы за день чуть не
полсотни верст  проехали, лошадь пристала  совсем.  Пусти,  святых угодников
ради, мы в уголке где пристроимся, в тягость не будем.
 -- Еды совсем никакой не осталось, - продолжал отнекиваться хозяин.
 -- Как-нибудь не помрем, лишь бы переночевать, - не сдавался
 Серафимыч. - Да у нас с собой бочонок винишка доброго есть, угостим...
 Видимо,  этот довод  несколько  поколебал  неуступчивого хозяина,  и он
недоверчиво крикнул через забор:
 - Не шутишь?
 - Какие  тут  шутки,  -  отвечал вахмистр,  -  вот  он,  бочонок, -  и,
подхватив его из саней, звонко шлепнул ладонью по донцу.
 - Выпить - оно не  грех,  -  чуть помедлив,  хозяин  приоткрыл калитку,
внимательно оглядел приезжих, спросил, - сколь вас будет? Двое всего? Ладно,
айдате за мной, авось, да уместитесь.
 -  А лошаденку  куда  пристроить? Не  на улице  же бросать, - взмолился
Серафимыч.
 - Позже  распрягу ее и под  навес поставлю, могу и овса подсыпать, коль
винцо добрым окажется, пойдем, пойдем, - и отворил низкую дверь в избу.
 Там и  впрямь  некуда было  яблоку  упасть: на  лавках  вдоль стен,  на
вместительной русской  печи, стоящей посреди избы,  даже на полу на каких-то
овчинах,  ветхом тряпье  сидели и лежали люди. На  большом столе  возле окна
стоял фонарь с огарком  свечи,  дававшей  тусклый свет. В  помещении  витала
нестерпимая   духота   от  жарко  натопленной   печи  и   массы  скопившихся
человеческих  тел к тому же вонь от овчин, исподнего белья, портянок, сапог
стояла  такая,  что  хоть  нос  тряпкой  затыкай.  Путники,  собравшиеся  на
постоялом дворе, уже приготовились ко сну и сейчас, позевывая и почесываясь,
неприязненно глядели на вновь вошедших.
 - Спаси Господь,  - низко поклонился  с  порога Серафимыч,  - счастливо
вечерять честному народу. Просим прощения, что потревожили постояльцев,  - и
снова низко поклонился.
 Лишь Яшка, стоявший позади него, не проронил ни слова  и  даже шапку не
снял с головы, а  только презрительно  морщил  нос. Кто-то из дальнего  угла
заворчал  на  хозяина,  мол,  и так  ногу  поставить некуда, а он  еще двоих
притащил. Но в это время отворилась дверь, впустив клубы морозного  воздуха,
и  на пороге  показался  караульный  все  с  той  же  дубиной  в  руках.  Он
бесцеремонно ткнул Яшку Ерофеича в грудь и проговорил:
 - А  вот и признал я  тебя, аспида, - и с этими  словами  замахнулся на
него дубиной.
 Яшка  успел увернуться, кинулся через чьи-то ноги  в середину  комнаты,
запнулся, упал, зацепил стол, перевернув при  том фонарь, свеча погасла, и в
полной темноте, перекрывая возмущенные крики и вопли  собравшихся, явственно
слышался рев караульного:
 - Убью гада! Вспомнил я тебя! Вспомнил!
 Если  бы  не темнота, то он  наверняка бы размозжил Яшке голову, но тот
успел на ощупь пробраться за печь и там притаился. Лишь  вахмистр Серафимыч,
которого  в темноте  зацепил караульный  своей дубиной,  жалобно причитал  и
всхлипывал:
 - Не убивайте, братцы, я не при чем тут. Это он все, он...

5.
 Когда возок поручика Кураева подъехал к постоялому двору, путники еще с
улицы услышали доносившиеся из избы крики и шум свалки.
 - Может, разбойники те на них наскочили? - прислушиваясь, спросил Ивана
поручик и быстро выпрыгнул  на землю, держа в  руках заряженный  пистолет. -
Эй, ребята, - обратился он к своим ординарцам,  - держите пистоли наготове и
прикрывайте нас сзади, - и быстрым шагом пошел на постоялый двор. Иван шагал
следом, едва поспевая за офицером.
 - Я с вами, - предупредил он на всякий случай Кураева.
 -  Да, конечно, - отозвался  тот и рванул  на себя ручку двери. Один из
ординарцев догадался  захватить с собой  дорожный  фонарь и посветил  им. На
крыльцо, дико воя, вывалился вахмистр Серафимыч, держась рукой за разбитое в
кровь  лицо. Увидев направленное на него дуло  пистолета, в страхе повалился
на колени, запричитал:
 - Не убивайте, помилуйте, детки малые дома остались!
 - Кто таков будешь? - грозно спросил его Кураев.
 - Вахмистр казачий Чесноков, - ответил тот и  рассмотрел стоящего перед
ним офицера.  - Ваше высокородие, заступитесь, меня туточки не убили едва, а
за что и не ведаю.
 В  это время  к двери на четвереньках подполз Яшка Ерофеич и  попытался
юркнуть  мимо офицера на улицу. К нему подскочил караульный и  огрел дубиной
по спине. Яшка громко застонал и схватил Кураева за ноги, потянул на себя.
 - Стой! - громко  крикнул тот и пальнул  в воздух из пистолета. - Взять
его, - указал он ординарцам на караульного,  размахивающего дубиной. Солдаты
ловко подшибли  того  под  ноги и мигом  скрутили руки за спиной,  поставили
перед поручиком. - Кто хозяин? Рассказывай все, как есть.
 - Я хозяин, - в  страхе выпучив глаза,  отозвался  караульный,  изрядно
напуганный. - А чего тут рассказывать? Сам ничегошеньки не понял. Сперва эти
зашли, -  ткнул  рукой  в  сторону вахмистра и скулившего на полу Яшки,  - а
потом Федька Захаров с дубиной заскочил и айда его крестить...
 - Ясно, - остановил его поручик, - ты Федька?
 -- А кому еще быть, - сипло согласился караульный, - я и есть.
 -- Почему драку начал?
 - Признал я аспида этого,  - кивнул он на Яшку, - лихоимец он. Два года
назад приехали  мы  с  брательником моим на ярмарку в Ирбит,  так  он нас до
нитки  обобрал,  обчистил,  весь  товар  наш описал,  и  нас  пустыми  домой
отправил. На всю  жизнь  его морду  поганую  запомнил и поклялся убить, коль
встречу когда. Змеюка подколодная! - добавил он и попытался пнуть Яшку .
 - Ты мне это дело брось, - погрозил ему пистолетом Кураев,  - а ты чего
скажешь? - обратился к Яшке.
 -- В гошпиталь мне надо, -  простонал тот, держась рукой за спину, - не
иначе как ребрышки все поломал. Как бы не помереть по дороге.
 -- Вот хорошо бы было, - хмыкнул караульный.
 -- Молчи, дурак, - перебил его Кураев,  - на  каторгу пойдешь, коль и в
самом деле помрет.
 --  Из-за этого гада да на каторгу?  -  удивился тот.  - Ему,  значица,
воровать можно, а мы молчи, как мыши в норе?
 -- Напраслину он  на  меня возводит,  - прохныкал Яшка, - служба у меня
такая, чтоб за порядком на ярмарке следить.
 - А тут как оказался, - продолжал выспрашивать поручик.
 - Так арестанта в Тобольск везли, а он убег от нас  по  дороге... - Тут
он  поднял глаза  и увидел стоящего  рядом  с  Кураевым  Ивана  Зубарева,  и
радостно  заулыбался, потянулся рукой к нему. - Да вот он  сам и будет, ваше
благородие.
 - Кто будет? - не сразу понял Кураев, оглянувшись на Ивана.
 - Он, арестант  наш,  - Яшка  даже про  боль  в  спине  забыл, - да  вы
вахмистра  спросите,  коль  мне  не  верите. Ну,  Серафимыч, этого арестанта
велено нам было в острог свести?
 - Его самого, - недружелюбно подтвердил вахмистр.
 - Вот оно как получается... - покачал  головой поручик, в упор глядя на
Ивана. - Выходит, что ты главный разбойник и есть?
 --  Не  подходи! -  крикнул  Иван,  взводя курок,  и  наставил  в грудь
поручику пистолет. - Выстрелю! Как есть стрельну, - и попятился на крыльцо.
 - И  что с того?  - криво усмехнулся тот.  - Меня, допустим,  убьешь, а
потом  как?  Они тебя забьют до  смерти, не сбежишь уже. Отдай  лучше добром
пистолет, - протянул к растерявшемуся Ивану спокойно руку. Тот чуть помедлил
и  со  вздохом вернул пистолет Кураеву. -  Так-то оно лучше, проходи в избу,
видать и дальше нам вместе ехать придется. Судьба. От нее не убежишь.
 - Это точно, - поддакнул Яшка радостно,  но поручик так глянул на него,
что он мигом осекся и замолчал.

6.
 К  вечеру  следующего  дня  тяжелый  возок, более  похожий  на  рыдван,
поставленный на полозья, с трудом вполз  по крутому  взвозу в нагорную часть
Тобольска.  В   нем  сидел  поручик  Гаврила  Кураев  с   двумя  заряженными
пистолетами на коленях,  а напротив  него -  сумрачные  Иван Зубарев и  Яшка
Ерофеич.  Вахмистр  Серафимыч  ехал следом  в  санях  вместе  с  ординарцами
поручика. Возница знал  дорогу и быстро лавировал  между  лепившимися один к
другому  большими  и  малыми  домами,  амбарами,  покосившимися  заборами  и
безошибочно правил на городской острог, у ворот которого  и остановил тяжело
поводивших боками коней.
 Солдат, несший службу в караульной поло