- горестно кивнула головой Варвара Григорьевна, -
да  родила  она  недавно, девочку,  а кормилицу не  найдут никак, да и  сама
хворает,  весточку с  рыбаками  прислала.  Вторую  свою сестру,  среднюю  из
семейства Зубаревых,  Иван не видел лет пять, а то и больше - с тех пор, как
они с мужем уехали в Березов, где тот служил при воеводской канцелярии.
 Прошли  в  дом,  стараясь не  шуметь, сняли с  себя  дорожную  одежду и
присели на лавки, разговаривая  шепотом. Варвара Григорьевна рассказала, что
отец сильно простыл,  когда  ездил  рассчитывать  промысловиков  на  песках.
Лечили,  чем  могли,  по-домашнему,  поили  сухой малиной,  парили  в  бане,
натирали  медвежьим  салом.  Вроде помогло,  но неделю назад  слег и уже  не
вставал  Василий Павлович. Приходил  и немец-лекарь, - тот самый, что  помог
Ивану  освободиться  из острога, - но только развел руками,  поцокал языком,
осмотрев больного, шепнул матери на ухо, мол, помочь не в его силах, и ушел,
приняв сунутые в руку деньги.
 -  Да,  а ведь крепкий мужик  был,  Василий-то,  -  посетовал  Угрюмов.
Варвара Григорьевна тихо заплакала, утирая слезы концами платка.
 - Антонина где? - спросил Иван про жену.
 -  Да где ей быть, спит,  - как-то неприязненно ответила  мать,  что не
укрылось от Ивана. - Вместе с Катюшей они. Разбудить?
 - Буди, буди,  -  ответил  Угрюмов за Ивана, - хоть гляну, что за  жену
крестник мой выбрал, а то ведь я, шаромыга, и на свадьбе-то не был.
 -  Ребеночка она скинула, до холодов еще, - шепнула мать на ухо  Ивану,
проходя мимо.
 - Как? - встрепенулся он, но мать уже скрылась за дверью.
 - Варя, Варя,  -  послышался со стороны  спальни тихий голос отца. Иван
сперва даже не  сразу  узнал его и лишь по знакомым интонациям понял, что он
зовет  мать. Кинулся  в родительскую спаленку и  при  свете  лампадки увидел
исхудавшего,  пожелтевшего   лицом  отца.  Он  лежал  на  высоких  подушках,
выпростав из-под одеяла руки. Чуть улыбнулся, узнав сына.
 - Здравствуй, батюшка, - Иван опустился на колени возле него.
 - Блудный сын вернулся, - попробовал тот пошутить, - нашел свое золото?
Когда приехал?
 - Да вот прямо сейчас... С крестным.
 - Значит, и он  здесь, - попробовал было сесть Зубарев-старший, - тогда
дела мои совсем плохи. А думал, выкарабкаюсь. Димитрий, он зря сроду шага не
ступит. Коль приехал - помирать придется.
 - Вы  еще  крепкий, поправитесь, - взял отца за руку Иван.  - И  раньше
случалось, хворали... И все ничего. Бог даст...
 - Вот-вот. Бог  дал жизнь, а  я  ее всю и  прожил, чуть осталось,  -  и
Василий Павлович тяжело закашлялся, схватился за грудь.
 В комнату вбежала Варвара Григорьевна, неся в руках кружку с отваром.
 - Выпей, Васенька, - протянула ему  кружку, -  не говори  много, трудно
тебе.
 - Оставь,  мать.  Надобно мне  перед смертью  Ивану  кое-что сказать, а
то... Кто ему тут без меня подскажет...
 - Не  надо, - в  голос  повторили мать и сын,  но Василий Павлович лишь
махнул рукой и тихо попросил:
 - За священником послать бы... Худо мне, совсем худо, горит внутри все.
Пошли  кого,  Варь.  -  Та  торопливо  кинулась на кухню, причитая на ходу и
прижимая  к глазам концы платка.  Иван  увидел, как в  спальню заглянули  по
очереди Антонина и Катерина, но махнул им, чтоб не заходили.
 - Чего сказать хотели, батюшка? - спросил отца.
 -  Много чего сказать мне надо, Ванятка, да,  видать, коль при жизни не
успел,  то  сейчас поздно  будет.  Ты, знаешь чего, лавку  нашу  торговую не
продавай никому пока... Время нынче такое, что хорошей цены не дадут, а себе
в убыток, за полцены, зачем продавать?
 - Я и не собирался, - не выпуская руки отца из своей, ответил Иван.
 - Золото свое забудь. Слышишь, чего говорю?
 -  Слышу, батюшка, слышу, - потупился  Иван, и хоть  имел на  этот счет
свое мнение, но спорить не стал, понимал: не время.
 - Ох, грехи мои тяжкие,  - снова вздохнул Зубарев-старший, - жалко  мне
тебя, заклюют худые людишки, ой, заклюют и насмеются еще...
 - Не посмеют, не дамся! Я  им всем покажу  еще! - Иван забылся,  что он
находится возле больного, почти  умирающего отца, и волна несогласия  с ним,
таившаяся давно,  долго, вдруг неожиданно прорвалась  наружу. Но  и  Василий
Павлович, несмотря на малые свои силы, не хотел уступить.
 - Дурашка, вот дурашка, - тихо заговорил он с укоризною, глядя на сына,
- все не веришь... Из Москвы чего привез? Фигу с маслом?
 - А вот и нет, - Иван торопливо  полез за пазуху, нащупал там сенатскую
бумагу, вытащил и протянул  отцу,  - дали мне  разрешение  на поиск  руды  в
башкирской земле. Видишь?
 - Пустое все, -  слабо отмахнулся Василий  Павлович и снова закашлял, -
бумага, она  бумага и есть... Я те  сколь хошь  таких напишу. Прибыли от нее
никакой не будет...
 -  Будет, батюшка, еще как будет, вот те крест, -  истово перекрестился
Иван на  икону, - найду  то золото. - Тут Зубарев-старший собрал все силы  и
сел на кровати.
 - Подай сюда образ, - приказал он.
 - Зачем? - не понял Иван.
 - Подай мне образ! Кому  говорю,  - было видно, как тяжело  дается  ему
разговор,  но  он  держался  и  тянул  руку  в сторону  иконы,  висевшей  на
противоположной стене.  - Клясться станешь мне на образе,  что дурь  свою из
башки выбросишь и забудешь про свои рудники и прииски.
 На шум вбежала Варвара  Григорьевна, вслед  за  ней шагнул в  спальню и
полковник Угрюмов, с удивлением глядя на отца и  сына,  показалась в дверном
проеме прижавшая руки к груди Антонина.
 - Ляг, Васенька, ляг, - бросилась Варвара Григорьевна к постели, - чего
расшумелся, послали за батюшкой уже, Катенька сама пошла. Ложись, миленький.
 - Не  лягу!  - закатил глаза  под лоб Зубарев-старший. -  Пущай он  мне
перед смертью  слово  даст, последнюю волю  мою  исполнит: про прииски  свои
забыть, - и, не договорив, он упал на подушки и потерял сознание.
 -  Иди,  Иван, иди, - чуть  ли не силой  вытолкнула Варвара Григорьевна
сына из спальни, - а ты, Димитрий, помоги мне его  уложить поудобней. - Ишь,
расходился, Аника-воин, - покачала она маленькой головой,  подхватив мужа за
плечи и подтягивая его вверх.
 Иван, весь бледный, продолжая держать сенатскую бумагу в руках, вышел в
небольшой  коридорчик,  соединяющий  меж собой  жилые  комнаты.  Тут,  возле
большой,  обитой  железом печи,  стояла растерянная Антонина,  потянулась  к
нему, шагнула навстречу и заплакала, припав к груди.
 - Ты хоть чего ревешь?  - раздраженно  отодвинул ее от себя Иван. - Али
виновата в чем?
 - Прости меня, Вань, ребеночка нашего не  сберегла, прощения мне нет за
это никакого, - сквозь слезы проговорила она.
 - Твоей вины в том нет, - вздохнул Иван и легонько провел ладонью по ее
мокрой  щеке,  - на исповеди была? Вот и ладно, - успокоил, как мог, жену и,
полуобняв за плечи, повел на кухню, куда скоро пришли мать и крестный. - Как
он там? - спросил, кивнув в сторону спальни.
 -  Плох, - покрутил седой головой Угрюмов, - долго не протянет. А мать,
настрадавшись  за  последние  дни,  при  появлении  в  доме  мужчин,  ощутив
поддержку, вдруг успокоилась, слезы перестали течь непрерывным потоком по ее
лицу, и она села в теплый угол возле печки, где любила обычно сидеть зимними
вечерами, когда все расходились по своим комнатам, и неожиданно проговорила:
 - Зима, видать, нынче студеная будет, по всем приметам выходит.
 Хлопнула входная  дверь, и  послышалось тихое  покашливание незнакомого
мужчины. Иван  выглянул  в  прихожую,  увидел  местного  священника  -  отца
Порфирия,  который нынче венчал  их с Тоней, за  ним стояла Катя, держала  в
руках какой-то узелок. Иван вернулся  на кухню,  взял с полки  новую  свечу,
зажег ее от стоящей на столе и, ни к кому не обращаясь, сказал:
 -  На чердак схожу, - и ушел, а вслед за ним уплыла  и длинная тень его
коренастой, плотно сбитой фигуры.
 - К голубям своим пошел, - вздохнула мать.

2.
 Отец  умер через день,  в пять  часов  утра. Тихо и мирно, не приходя в
себя. Ивану так и не удалось продолжить начатый с ним разговор. Хотя... отец
и так успел высказать свое предсмертное желание, чтоб сын выбросил из головы
эти прииски, не дурил, а занялся, как и он, торговым делом.
 Стоял хмурый  декабрьский день,  когда траурная  процессия в  несколько
десятков  человек  вышла  со двора Зубаревых. Четверо  парней несли гроб  на
руках, впереди шли женщины  из соседок  и раскидывали  через каждые  два-три
шага  еловый  лапник.  Иван с матерью  и сестрой Катериной шли позади гроба,
сосредоточено  глядя себе под ноги.  Варвара Григорьевна не выпускала из рук
платка, всхлипывала, отирая беспрестанно льющиеся  слезы, и  что-то неслышно
шептала. На похороны приехал и Андрей Андреевич Карамышев, правда, без жены,
оставив  ее  при  хозяйстве  в деревне. Он  поддерживал  под  руку Антонину,
которой,  как  казалось  Ивану,  труднее  всего  далась  эта  смерть. Братья
Корнильевы шли в один ряд, сняв с головы богатые шапки, торжественно неся их
перед собой, уже одним этим показывая свою значимость и важность.
 Михаил  Григорьевич накануне намекнул  Ивану, что он  вкладывал  деньги
вместе  с его  отцом  на закупку партии  сукна. Продавать должен был Василий
Павлович Зубарев в своей лавке,  и все  расчеты вел он.  Теперь  трудно было
разобрать, где чей товар,  и  Михаил Григорьевич предложил Ивану доторговать
сукном,  а уж  потом  поделить  выручку. Иван согласился.  Если бы Корнильев
предложил  купить или  даже забрать отцовскую лавку, он пошел бы  и  на это.
Ивану же нужны были деньги на новую экспедицию к башкирцам, да еще и старые,
привезенные им ранее, образцы руд требовалось  выплавить, узнать, на что они
годятся,  а для этого требовался мастер-рудознатец, который задаром работать
на него не станет.
 Процессия меж тем дошла до ворот Богоявленской церкви,  навстречу вышел
пожилой диакон и торопливо раскрыл обе половины тяжелых кованых дверей.
 Пока шло отпевание,  Иван несколько раз  выводил мать  на улицу,  давая
подышать ей свежим  воздухом.  К храму  все  подходил  и  подходил окрестный
народ,  женщины  осторожно целовали Варвару  Григорьевну  во  влажную  щеку,
мужчины  кланялись  Ивану  и,  сняв шапки,  входили внутрь.  К  концу службы
собрался почти весь приход, желая проводить в последний путь всем известного
купца и соседа Василия Павловича Зубарева.
 До  подъема на  гору гроб  несли  на  руках,  а  там  положили на сани,
застеленные широким бухарским ковром, привезенным все теми же  Корнильевыми.
Когда  лошадь  поднялась  почти  до  половины  взвоза, навстречу  похоронной
процессии  неожиданно  вылетел  из-за  поворота   небольшой  возок,  которым
управлял Василий Пименов. Был он без  шапки, в тулупе нараспашку, и, похоже,
уже с утра успел где-то хорошо принять.
 - А  я уже почти к самому кладбищу сгонял!  - почти с радостью закричал
он.
 - Ишь ты, надрался уже, - неодобрительно проговорил Федор Корнильев.
 - Перекладывайте гроб ко мне на санки,  - предложил вдруг Пименов.  - Я
своего дружка милого рысью домчу.
 - Да он что,  совсем  пьян? -  послышались голоса из толпы. К Пименову,
важно ступая,  подошел Михаил Корнильев и что-то  долго втолковывал ему. Тот
не соглашался,  не  желал  уступать дороги,  а  потом вдруг  не  сдерживаясь
заплакал, заревел как-то басом и крикнул, размахивая кулаками:
 - Он меня,  покойничек-то, при  жизни, ох, как шибко обидел! Да я мужик
простой, зла долго  не  держу. Чего отец заварил, то сынку  его расхлебывать
придется. Дочку-то мою соломенной вдовой оставил!
 Ваську Пименова, в конце концов, отвели в сторону,  процессия тронулась
дальше, а он еще долго  всхлипывал и кричал что-то вслед, выкидывая вверх то
одну, то другую руку.  Иван покосился на Антонину, она была словно в забытье
и, казалось, не обратила никакого внимания на непредвиденную остановку. Зато
Андрей  Андреевич  Карамышев несколько раз глянул  на Ивана и, повернувшись,
что-то спросил у Федора Корнильева. Тот  на ухо  ответил ему, и на этом все,
вроде как, и закончилось.
 На самом  подъеме  в гору,  на крыльце  губернаторского  дома  стоял  с
обнаженной  головой сам Алексей Михайлович Сухарев. Он поклонился процессии,
но не подошел, а, чуть выждав, когда она пройдет мимо него, вернулся обратно
в дом.
 - Надо же, сам губернатор проводить вышел, - пронесся шепоток по толпе.
 У  кладбищенских  ворот  стояло  десятка два  озябших  нищих  и убогих,
которые,  завидя  еще  издали  гроб,  опустились  на  колени,  закрестились,
закланялись, протянули заскорузлые ладони, прося подаяние. Катерина  подошла
к  ним,  раздала  мелкую  монету, приговаривая перед каждым: "Помяните  раба
божьего Василия ..."
 После  поминок,  -  когда  гости  разошлись,  остались  лишь все  свои,
кровники,- Михаил Григорьевич Корнильев, сидевший под образами, на хозяйском
месте, слева от Ивана, привстал и торжественно проговорил:
 - Ну, пусть земля дяде Василию пухом будет, а нам о своих мирских делах
подумать надо.
 - Пойду я, наверное, Миша? - робко спросила Варвара Григорьевна.
 -  Поди, поди,  а то  испереживалась,  намаялась  за  день. - Вслед  за
Варварой   Григорьевной   ушли  Катерина   и  Антонина,  бросив   на   Ивана
вопросительный  взгляд.  А  Михаил  Григорьевич,  чуть  пригубив  из  чарки,
обратился к братьям:
 - Как дальше жить станем? По любви или по разумению?
 - Ты у нас, Мишенька, самый старший, а значит, и  самый умный, - ехидно
проговорил со  своего места Василий Яковлевич Корнильев, - мы до сей поры по
твоему разумению жили, да, верно, и далее так придется...
 - Брось дурить, Васька, - зыркнул в его сторону Михаил, да и  остальные
братья неодобрительно глянули на младшего, но промолчали, скрыв усмешку.
 - Ты,  Вася, все  наперед  старшего  норовишь,  да только проку  с того
никакого. Чуть чего, к нам или за деньгами, или за товаром бежишь.
 - А к  кому же  еще, как не  к братьям, мне  идти? - огрызнулся Василий
Яковлевич.
 - Хватит,  -  прихлопнул по столу  ладошкой Михаил. - Грызться  нам меж
собой  не  пристало. Тут  надо  решить дело, как с капиталом покойного  дяди
Василия обойтись.
 - Не  понял... Это кто решать  будет? Как с деньгами отца  поступить? -
вытянул шею в его сторону Иван. - Вы, что ли, решать собрались?
 - А то кто ж?! - спокойно  ответил Михаил. - Или мы не одна семья, а ты
нам не брат?
 - Брат-то брат, да отцы у нас разные,  а значится,  и карману общему не
бывать. Я уж сам как-нибудь своим скудным умишком  соображу, куда эти деньги
вложить...
 -  Знаем мы  тебя,  Иван, сызнова  кинешься  руду  искать или еще  куда
ухлопаешь отцовы денежки, - поддержал Михаила Иван Яковлевич Корнильев.
 - Не  ваше дело! -  подскочил  на  лавке  Зубарев.  - Пошутили, и будя.
Спасибо, что пришли отца проводить, а теперь ступайте по домам. Устал я, еще
с дороги в себя не пришел, потом поговорим...
 -  Не  гоже,  брат,  так  гостей выпроваживать,  -  подал  голос  Федор
Корнильев, - мы к тебе как к родному, а ты...
 -  Были  бы  чужие, и  вовсе говорить  не  стал бы, - перебил его  Иван
Зубарев, - коль посидеть  еще  хотите, оставайтесь, а  я  к себе пошел, жену
полгода не видел.
 -  Жена подождет, - сдвинул брови и положил руку на  плечо Ивану Михаил
Корнильев. - Ты скажи мне лучше, что тебе про опекунский совет известно?
 - А зачем мне знать о нем? - скинул руку  брата  с плеча  Иван и  пошел
было к двери.
 - Тогда  сейчас  послушай, -  продолжил  спокойно  Михаил,  -  коль  не
угомонишься да  делом  заниматься не  станешь, то мы над тобой опекунство-то
учиним...
 - Что?! -  двинулся на  него  Иван. Все замерли. Лишь Андрей  Андреевич
Карамышев вскочил со своего места и встал между Иваном и Михаилом.
 -  Подумай, что говоришь, Михаил  Яковлевич. Где  это  видано, чтоб над
двоюродным братом опеку учинять?  Он  что, полоумный?  Или  годами не вышел?
Шутишь, поди...
 - Да уж, какие тут шутки, - криво усмехнулся Михаил Яковлевич, - его не
останови, так он все отцово наследство по ветру пустит.
 - А наследство его, ему  и владеть,  - погрозил пальцем Карамышев. -  Я
твой  интерес, Михаил, хорошо понимаю поскольку Ивану тестем довожусь, то и
у меня  свой интерес  в этом деле имеется. Сам завтра же в  опекунский совет
пойду и обскажу все как есть. Я в городе человек известный, послушают.
 - Не становись поперек дороги, выродок татарский,  - попытался схватить
Карамышева  за  горло  Михаил,  но  тот  отскочил  в  сторону  и  с  вызовом
рассмеялся:
 -  Татарский,  говоришь,  выродок?  А  сами вы,  Корнильевы,  каковские
будете? Дед-то ваш не из калмыков ли?
 - Да вы чего, в самом деле? - поднялся с лавки Федор Корнильев, - нашли
время, когда спор устраивать. Поминки как-никак.
 -  Да и о чем спорим? О каких деньгах? - хихикнул, хитро  прищурившись,
Василий Корнильев. - Ты вот меня давеча, Мишенька, упрекал: мол, я к тебе не
один раз  хаживал денег призанять.  А  того не знаешь,  что  покойник,  дядя
Василий, сам Илье Первухину больше сотни рублей должен.
 - Как сто рублей? -  изумился Михаил. -  Какие сто рублей? Да когда  он
успел? Почему о том мне ничего не известно?
 -  Ты уж покойника  о том спрашивай, -  все  так  же щуря  свои голубые
глазки, отвечал  ему Василий.  -  Зато  мне  известно, что  не только  Илюхе
Первухину задолжал он, а еще кой-кому возвращать деньги придется.
 -  А  ведь Васька  правду говорит,  - подал голос молчавший до  сих пор
Алексей  Яковлевич Корнильев,  второй  по  возрасту  после  Михаила.  - Коль
возьмем над Иваном опеку, то и долг его на нас ляжет.
 В комнате  на некоторое время воцарилось  молчание, и лишь слышно было,
как  посапывал в своем  углу  князь  Иван  Пелымский, быстро  захмелевший  и
уснувший в самом начале поминок. Иван с  ненавистью обвел двоюродных братьев
глазами и, ничего не сказав, вышел вон. Те, в  свою очередь, переглянулись и
пошли в прихожую одеваться, так окончательно ничего не решив.
 Когда  Иван поднялся  со  свечой  в руке  в свою спальню,  Антонина уже
спала,  не  сняв с себя черного платья, в  котором была на  похоронах.  Иван
поднял свечу повыше над ней и некоторое  время всматривался в спокойное лицо
жены, затем чуть тронул за руку, и она моментально проснулась,  приподнялась
на кровати.
 - Ты,  Вань? -  спросила.  - Все  ушли? Пойду, помогу матери  со  стола
убрать...
 - Погоди, успеется. Катерина уберет. А я вот что спросить тебя хотел: к
родителям поедешь, коль я дом продам?
 -  Как  к  родителям?  - встрепенулась она, провела тонкой  ладошкой по
лицу,  словно не понимая, пригрезилось ей во сне или все происходит на самом
деле.
 - А так, - пожал плечами Иван, - еще какое-то время в городе  побуду да
и  обратно  к башкирцам поеду -  серебряную  руду дальше  искать,  негоже на
половине дело бросать, от своего не отступлюсь.
 - А я? - жалобно проговорила Антонина, - я куда?
 - Потому и спрашиваю. Сейчас  с отцом поедешь  или погодишь, пока здесь
буду.
 - А мать куда пойдет?
 -  То  не  твоего  ума дело. Катерина к  себе  возьмет.  Или  Степаниду
попрошу, там видно будет.
 Антонина всхлипнула, закрыла лицо руками и прошептала:
 - Вань, неужели ты готов всех нас на эти проклятые рудники променять?
 Иван  помолчал,  прошелся  по  комнате  и потом,  резко  остановившись,
заговорил:
 -  Когда в Москве был, с одним  человеком познакомился, в сыске служит.
Не столько служит, как добрых людей обирает, даром, что государев человек. А
ты хочешь, чтоб и я в лавке сидел  да по четвертачку, по полушке с каждого в
свой карман клал? Чем же я от него отличаться буду? Нет, не бывать тому: или
пан - или  пропал. И  ты  меня не  разжалобишь!  Коль  найду рудники, кинусь
государыне  в  ноги, пожалует  она меня дворянством, вот  тогда  совсем иная
жизнь начнется, а так... Нет, не могу этак дальше жить!
 Антонина, пока Иван  говорил, все испуганно  смотрела на  него, хлопала
густыми,  длинными  ресницами и  не  понимала, шутит ли он, пытаясь обидеть,
испытать ее, или действительно так думает. Ей о многом хотелось поговорить с
мужем, выплакаться о потерянном  дитяте,  почувствовать на себе ласки Ивана,
но