Как можно допустить, чтоб наследник
престола один оставался с девкой какой-то?! Как ее?
 - Лизка Воронцова, - услужливо подсказала Чоглокова.
 -  Это  страшная  такая  из  себя?  С  лошадиной  мордой?  -  удивилась
императрица, вспомнив хорошо известную  ей девушку.- Да что  он в ней нашел?
До сих пор отцом стать не может, а туда же! Вот что творится на белом свете!
Стоило  мне только  захворать ненадолго, а тут столько всего. Чего-то еще не
досказала?-  стрельнула она  взглядом  в и без  того  напуганную  фрейлину.-
Говори, все одно и без тебя узнаю. Ну?
 - Записка перехвачена начальником караула была...
 - К кому записка? К Петру? От кого?
 - Нет,  не  к его  высочеству,  а к жене  его, к Екатерине  Алексеевне.
Свидание ей назначали, стихи любовные в ней...
 - Подписано кем?-  буравила ее сердитым  взглядом карих  глаз Елизавета
Петровна.
 - Две буквы "С" стоят, и все.
 - Подай сюда записку,- требовательно протянула императрица руку.
 - Нет ее, муж сжечь велел,- развела она руками.
 - Олухи царя небесного!- дала волю своему гневу государыня.- За что вам
только деньги  платят? Свиней  пасти  и  то не  способны,-  но,  поняв,  что
сказанула   лишнее,  поправилась,-  в  свинопасы  тебя  с  муженьком  вместе
определю, коль еще раз такую оплошность  совершите.  Скажи  лучше, кто там у
вас из молодых имя на  букву "с" имеет?- Но фрейлина подавленно молчала,  не
издавая  ни единого звука,  и  лишь  беспрестанно хлопала  длинными  густыми
ресницами.   --   Савелий?   Севастьян?  Степан?  Семен?   Сергей?-   начала
подсказывать  ей  императрица. При последнем имени та  радостно улыбнулась и
замахала ручками, прощебетав:
 - Угадали! Есть у нас Сергей Салтыков, красавец!
 -  И что мне  только с вами,  бестолковыми, делать,- устало  улыбнулась
императрица, не в силах больше сердиться  на поникшую  перед ней  двоюродную
сестру.- Детишки твои как? Не болеют? Здоровы?
 - Слава Богу, здоровы пока. В воскресенье на службе были, причастились.
 - Иди, нянчи  детишек,-  безнадежно  махнула в ее  сторону государыня,-
может,  хоть  в том счастлива  будешь.-  Чоглокова сделала  торопливо низкий
реверанс и выскочила вон.
 - Чего себе душу рвешь?- укоризненно произнесла Шувалова.- Умней оттого
она не станет, на всю жизнь такой и останется.
 - А кого другого поставить на их место с муженьком -  не знаю.  Думала,
поддержкой  и  опорой  племяннику и жене его будут,  а они за  его шалостями
углядеть не могут.
 - Хороши шалости,- недовольно пробурчала Марфа Егоровна,- за уши его бы
надрать да крапивы в  штаны наложить.  Вот  батюшка  наш  покойный,  бывало,
братовьев   моих...-  начала  она  привычно  воспоминания,  но   императрица
остановила ее, попросив:
 - Про  батюшку своего успеешь еще рассказать,  а сейчас надо немедленно
сыскать Салтыкова того,  узнать, чей он  будет. Случаем,  не графа  ли Петра
Семеновича родственник.  Исполнишь  или Настасью Измайлову попросить?- Марфа
Егоровна сердито скривилась, поскольку недолюбливала Измайлову, которая, как
и она, имела право входить к государыне в любой день и час на правах ближней
подруги. Ответила сдержанно:
 - Без нее все вызнаю. Только зачем он  тебе,  молодец тот?  Пущай бы  и
дальше записочки писал, коль законному  мужу  до жены  собственной  никакого
дела нет.
 -  Потом объясню,- отмахнулась императрица, - но есть план один у меня,
и коль тот молодец не дурак  окажется, то... - и не  договорила, потому  что
через маленькую боковую дверь  в спальню тихо вошел Иван  Иванович Шувалов и
радостно протянул обе руки к императрице.- А я думала, и ты про меня забыл,-
разулыбалась она и кивком головы  отослала Марфу  Егоровну прочь от себя. Та
обиженно поджала губы и  вышла в ту  самую боковую дверь, откуда  только что
появился  Иван  Иванович,  и, оглянувшись, увидела, как государыня притянула
его к себе и нежно поцеловала в губы.
 - Ой, Ванька, повезло  тебе, еще как  повезло. Только ты  сам  того  не
понимаешь...- на  ходу  ворчала  Марфа  Егоровна, плотно  прикрывая за собой
небольшую дверцу  в  спальню  императрицы,- хоть  ты,  может, ее  лучше всех
лекарей один и вылечишь....

2.
 Болезнь императрицы внесла сумятицу в умы многих петербургских вельмож,
дыхнув  в лицо  мраком  неизвестности  в  случае прихода  на престол  нового
наследника. Вспомнилось  мрачное время  царствования  Анны Иоанновны,  когда
ссылки и казни стали обычным делом и каждый сколько-нибудь заметный человек,
совершив  неосторожный шаг, сказавши не то слово, мог  оказаться  на  другой
день в  застенке. Вот тогда-то взоры большинства именитых людей обратились к
молодому  двору, к наследнику, племяннику императрицы  -  Петру  Федоровичу.
Будущий  император был  на двадцать лет  моложе своей  царственной  тетушки,
которая  во  время их первой встречи,  прослезившись,  обещала  стать второй
матерью четырнадцатилетнему юноше.
 Первоначально все  складывалось настолько превосходно, что  императрица
сама поверила в обретение приемного сына,  который станет ее преемником и со
временем  продолжит  государственное  служение.  Но  постепенно  юноша  стал
выказывать  такие  черты   характера,   граничащие  с  непокорностью,  порой
переходящие в прямое  неповиновение, что Елизавета Петровна  сочла за лучшее
отдалить  его от  себя, поместив в Ораниенбауман и приставив для  воспитания
академика  Шмелина.  Однако   учитель  наследника  вскоре  обнаружил  полное
отсутствие у молодого человека каких-либо приличествующих для человека столь
знатного  происхождения знаний,  за исключением  огромной  страсти  ко всему
военному.
 Когда  привезли его  невесту, ставшую  впоследствии  супругой, то  Петр
Федорович не проявил ни малейшего интереса к ее девичьим прелестям и желанию
императрицы  поскорее стать  бабушкой.  На этот  счет  в столице  втихомолку
рассказывались скабрезные  и не  совсем приличные  анекдоты, но их  виновник
продолжал  с  завидным  постоянством  день  за  днем  проводить  за  игрой в
солдатики,  нимало  не  заботясь  о  выполнении супружеских  обязанностей  и
продолжении рода  царствующей  фамилии. Императрице  пришлось подключить для
выяснения причин столь необычного поведения наследника целый штат придворных
медиков, с которых предварительно  бралась клятва  о сохранении в строжайшей
тайне рода их деятельности. Но, то ли из-за чрезмерной учености, то ли из-за
простой   недогадливости,   ни  один  из  них   не   мог  объяснить  причину
целомудренности поведения императорского племянника. Тогда призвали к ответу
его  супругу, Екатерину  Алексеевну, и  она без утайки поведала государыне о
сохранении со  дня свадьбы девственности, наивно полагая, что у  царственных
отпрысков, на  ее взгляд, все происходит  несколько иначе,  нежели у обычных
людей.  Императрица  не  знала,  плакать  ей  или  смеяться. Дело  при  всей
комичности ситуации могло обернуться со временем большими неприятностями. Ей
тут же вспомнился холмогорский затворник Иоанн Антонович, имеющий  не меньше
прав на престол, нежели  ее племянник. Необходимо  было что-то предпринимать
не  мешкая,   а  потому,  разуверившись  в  знании  столь  тонкого  предмета
иноземными  медиками,  Елизавета  Петровна   обратилась  к   помощи  обычной
повивальной бабки,  рекомендованной  вездесущей Марфой  Егоровной Шуваловой.
Бабку  под  благовидным предлогом направили  вместе с царским  племянником в
баню,  и та, пристально оглядев наследника, без труда обнаружила в  "крайней
мужской  плоти" незначительный  дефект,  наличие коего  и не  позволяло тому
испытывать присущее мужчине влечение к женскому полу. Больших  трудов стоило
уговорить Петра Федоровича подвергнуться хирургическому вмешательству, через
которое  проходят  все  мусульманские  и еврейские мальчики  еще в  детстве.
Императрице  потребовалось  применить  угрозы  и  уговоры,  дабы  переломить
упрямство племянника. Ладно бы, если дело касалось его одного,  но тут целое
государство оказалось поставлено под угрозу новых  политических перемен,  не
появись  на  свет законный  наследник престола.  В  сердцах государыня  даже
пригрозила выслать Петра  Федоровича обратно  за границу, в милую его сердцу
Голштинию,  и,  верно,  перегнула палку,  поскольку  с  тех  пор  меж ними и
наступило заметное  охлаждение, со  временем перешедшее  в плохо  скрываемую
неприязнь.
 Операция  все же  была совершена, и  по прошествии определенного  срока
государыня,   оставшись  наедине  с  Екатериной  Алексеевной,  вопросительно
подняла  густые брови,  ставя  немой  вопрос. Та  зарделась, и так  же молча
кивнула, давая понять, что  цель замужества  достигнута. Но шли месяцы, но и
малейшего намека на  обретение столь ожидаемого всеми наследника ни в чем не
проявлялось.  Государыня  вновь  призвала к себе  жену племянника и уже  без
обиняков,  как  маршал,  отправляющий  войска на  штурм вражеской  крепости,
произнесла  лишь  одно слово: "Когда?", - но  ничего конкретного  в ответ не
услышала.
 Перед самой болезнью императрицы был созван генеральный совет из самых-
самых  близких  ей  дам:  Анны  Карловны  Воронцовой,  Анастасии  Михайловны
Измайловой и,  само собой, неизменной Марфы Егоровны. Вопрос стоял один: как
помочь  Екатерине  Алексеевне  побыстрее забеременеть.  Узнав  об  одном  из
пороков  своего племянника, императрица стала  подозревать  его и в  прочих,
считая недееспособным как мужчину. Мнения ее "министерш"  по данному вопросу
разделились: одни предлагали испробовать  способности  наследника на  зрелой
женщине,  другие,  не  мудрствуя  лукаво,  взять  из  приюта  новорожденного
ребеночка, обличьем схожего  с Петром Федоровичем,  увезти  вместе с  ним из
Петербурга  на  несколько  месяцев  Екатерину Алексеевну,  и там,  вдали  от
любопытных глаз, объявить  о  рождении наследника. Принялись  даже  спорить,
стоит  ли брать ребенка  в  столице, о  чем может  стать известно кому-то из
служителей, и поэтому не обратиться ли к дипломатическому  корпусу, чтоб  за
границей  нашли подходящее случаю дитя.  Предлагалось  и совсем  немыслимое:
отправить  Екатерину  Алексеевну  в  монастырь,   объявить  о  нарушении  ею
супружеских уз, а искать тем временем новую, более достойную принцессу.
 Елизавета  Петровна   долго  слушала   их   перебранку,  не  перебивая,
поворачиваясь то к одной, то  к другой спорщице всем корпусом  и чуть  кривя
губы в полуусмешке. Наконец, Марфа Егоровна, наиболее хорошо осведомленная о
настроении  государыни,  притихла,  и  вслед  за  ней  замолчали  остальные.
Императрица  поинтересовалась, есть ли  при дворе  наследника сколько-нибудь
интересная  из девушек, которой  он мог  бы увлечься.  На  памяти  статс-дам
таковых не оказалось по причине боязни за его нравственную чистоту, дабы кто
из  них не вздумал  ненароком соблазнить молодого принца и извлечь тем самым
собственную  выгоду. Не допускались к молодому  двору  по  той же причине  и
приятные кавалеры, но уже из боязни за нравственную сторону жены наследника.
Тем самым молодой  двор напоминал своими порядками восточный гарем, где роль
евнухов выполняли или престарелые вельможи, или почтенные матроны, готовые в
любой  момент встать  грудью  на защиту наследной  семьи от любого дуновения
свежего амурного ветерка.
 Итогом совещания  стало решение: диаметрально  поменять ораниенбаумское
окружение  на молодых особ  обоего пола  и  ввериться  в  руки  Божьи,  как,
впрочем, поступали  во всех дворах европейского мира. В  качестве гувернеров
оставили лишь Николая Наумовича  и  Марию  Симоновну Чоглоковых, которым  от
императрицы были даны инструкции  ни во что  особо не вмешиваться, но  и  не
допускать  до   разврата,  информируя  регулярно   обо   всех  романтических
увлечениях наследной пары лично императрицу.
 Если  Мария Симоновна  в  силу  природного легкомыслия и по  недостатку
опыта  в вещах подобного рода приняла все за чистую монету,  решив,  будто в
Ораниенбауме  теперь  начнут цвести чуть ли  не райские  кущи,  и  раздастся
совместное пение особ обоего пола под  пленительные звуки арфы,  то муж  ее,
Николай  Наумович,  воспринял   все  иначе.  Он,  втихомолку  напоив   Петра
Федоровича,  объяснил ему преимущества царственной особы перед лицами  иного
звания и призвал не стеснять себя выбором подходящей пассии, а  вести себя в
собственном  имении как вожак стада,  где он полновластный хозяин. На другой
день, чуть протрезвев, царский  племянник сообщил своему наставнику, что тот
оказался абсолютно прав и ни  одна фрейлина не посмела возразить  ему, когда
он в присутствии  собственной  жены  задирал  им юбки.  Чоглоков,  про  себя
чертыхнувшись на немецкую глупость, - а звал он за глаза наследника не иначе
как  "немец"  или  "немчура",  -  грубо  принялся объяснять  отличие пьяного
мужлана  от  воспитанного  человека, который  уж  жену-то  никак  не  должен
посвящать в свои похождения, чтоб в ответ не получить от нее ветвистые рога.
Вряд   ли  Петр  Федорович   внял  его  увещеваниям,  оставшись  скорее  при
собственном мнении на  сей счет, но постепенно на его лице начала появляться
тщеславная блудливая  улыбка  пресыщенного дамским вниманием гуляки, случись
оказаться  в  его обществе  новому  лицу дамского  пола.  Из  уроков  своего
наставника  он  извлек главное: никто не смеет отказать второму  по родовому
отличию лицу  в государстве, и его  дело -  остановить  взгляд на  очередной
пассии или оставить ее на последующее время.
 Но, что самое обидное, по крайней мере для государыни и ее "министерш",
их план никак не повлиял на появление у молодых долгожданного наследника.
 Тогда Елизавета Петровна искренне призналась отцу Федору, что согрешила
в помыслах, возжелав, чтоб Екатерина Алексеевна стала матерью независимо  от
желания  собственного  супруга.  Отец Федор  покорил  государыню  в  грешных
мыслях, велел  две  недели поститься  и  ежедневно исповедоваться.  А  затем
случилась  так некстати  ее  злополучная  болезнь, и  вот  теперь  Чоглокова
сообщила о появлении на горизонте перспективного молодого человека, судя  по
всему, из приличной семьи, а значит, решись сейчас она, государыня, оставить
дело с запиской без последствий, и... О прочем было нетрудно догадаться.
 Но  более всего  из сообщенного  Чоглоковой императрицу насторожил  сам
факт посещения молодого двора канцлером Бестужевым.
 "Эта старая лиса без нужды и не чихнет  лишний раз, - размышляла она, -
не  иначе, как  каверзу какую очередную задумал,  коль в Ораниенбаум погнал.
Что-то у  него на сей раз на уме... Присмотреться бы к нему получше, да  все
недосуг".
 С появлением возле государыни Ивана Ивановича Шувалова, который, хоть и
не  во  всем  вторил своим  двоюродным  братьям,  но  в главном,  совместной
неприязни к Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину, испытывал единодушие с ними.
Алексей  Григорьевич Разумовский, недолюбливающий широко  гребущих под  себя
Шуваловых, находился, если и  не в приятельских  отношениях с канцлером,  то
зачастую  вставал  на  его  сторону,  особенно  если  дело  касалось  выбора
партнеров во внешней политике.
 "Я, матушка,- говорил он обычно,- хоть сам мало чего смыслю в иноземцах
тех, но  вот Алексей Петрович он, разъезжая  по заграницам,  пуд соли промеж
них съел и знает, кто нам  друг, а кто  враг. Пусть он и  решает,  с кем нам
дружбу водить, а кого и на порог к себе не пущать".
 И  императрица мало-помалу прислушивалась к его словам,  соглашалась  с
канцлером,  когда   тот  подсовывал  ей  на  подпись  депеши  к  иностранным
государям, то полные искренней симпатии и  заинтересованности в  продолжении
отношений, то  язвительные  и  холодные,  как  ледышка  в декабрьский  день.
Особенно   любопытствовала  она,   когда   Бестужев  приносил  на  прочтение
перехваченные и зашифрованные послания дипломатов, находящихся при ее дворе,
к своим государям, из которых могла узнать в том числе и о  себе чрезвычайно
много интересного.  По  началу она  вспыхивала, слыша обидные  слова  в свой
адрес, но  потом  научилась сдерживаться, будто то  и вовсе ее  не касалось.
Даже простила канцлеру факт содержания на государственной службе  в качестве
секретаря  некого  еврея,  поскольку  именно  он  нашел  разгадку  к  шифрам
иностранных посланников. Постепенно доверие к мнению Бестужева стало едва ли
не безграничным,  да и не видела  она  подходящего человека, который бы смог
сменить того на столь ответственном посту.
 Но  теперь,  когда  благодаря  стараниям  братьев  Шуваловых  она  была
извещена о многих по ее понятию неблаговидных поступках канцлера, он стал ей
неприятен  и как императрице,  и как женщине.  Она стала замечать,  что  тот
частенько является на прием небрежно  одетым, от  него  несет чем-то кислым,
может, даже и  винными  парами, глаза  зачастую красные,  невыспавшиеся,  не
иначе,  как пьянствовал ночь напролет,  кожа на  лице  дряблая,  нездоровая,
смотрит  куда-то  в  сторону,  говорит   неопределенно,  всех   держит   под
подозрением.  Как-то  раз  в ее  присутствии он  посмел  назвать себя полным
титулом - "великим канцлером". Может, кто другой и смолчал бы, но  Елизавета
Петровна язвительно заметила, что  во всей  империи  только и есть великого,
что  она  сама  да  великий  князь. Но  тут же  поправилась,  назвав  своего
племянника больше похожим на  призрак.  И  это  она  запомнила Бестужеву, не
забывая никогда даже мелких обид в свой адрес. А тут еще визит к наследнику.
Вспомнилась  и его прежняя  дружба с Бироном, неприятие всего  французского,
насмешки  над ее  статс-дамами,  и она  поняла, что  вскоре  с канцлером  ей
придется  расстаться. И только природная  нерешительность мешала ей  сделать
это сразу и своими руками. Для того имелось множество иных способов.

3
 Алексею  Петровичу  Бестужеву-Рюмину  было  отчего  опасаться  за  свое
положение при дворе. Он пока еще сохранял за собой пост главного российского
канцлера, но злые  языки шептались  в  салонах  и на  приемах,  что  песенка
некогда самого  могущественного в  империи человека  давно спета, а  если  и
осталось что, то на самый последний запев: на одну-две нотки, не более... Да
и сам Алексей Петрович начал чуть ли не кожей ощущать неприятие и охлаждение
к нему со стороны  императрицы, которая даже не соизволила его пригласить на
празднование  последнего  дня своего  тезоименитства. Он  понимал, в чем тут
причина, не надо и  к ворожее ходить, чтоб увидеть, откуда дует ветер, столь
охладивший отношение государыни к  его особе. Главной  фигурой,  заслонившей
собой  все  прочие,  стремившейся  занять  центральное  место  на  дворцовой
шахматной доске, был теперь  молодой  фаворит Иван Шувалов, которого  братья
его столь искусно подвели к царским покоям, оттеснив внешне спокойного  и не
столь честолюбивого графа Разумовского. А потому уже не могли помочь Алексею
Петровичу и  родственные  связи, ради установления которых он  женил  своего
сына на сестре  некогда блиставшего в  одиночестве фаворита. Породнившись  с
Разумовским,  он  не только не достиг, чего  желал,  но в последние годы его
сынок начал  выкидывать такие фортели, что привел отца в полное исступление.
Сын не только  не желал помогать Алексею  Петровичу в далеко идущих замыслах
высокой   государственной  политики,  но,  мало   того,  недавно   вошел   в
противоборствующую  с ним партию  таких же, как он сам, молодых  повес. Нет,
подобного  канцлер и малознакомым людям не прощал, а уж родственникам, да  к
тому же родному сыну, и подавно! Придет еще время, когда он отплатит ему той
же  монетой, припомнит грязные делишки и несогласие  с отцовской волей. Рано
ли,  поздно  ли,  но  Алексей  Петрович  дождется  своего,  не  забудет,  не
упустит...
 Но  пока  что  великий  канцлер  и не  думал  сдаваться.  Еще когда  он
несколько раз заметил в апартаментах дворца  задумчивого миловидного юношу с
неизменной  книгой  в  руках, будто  сошедшего  с  полотен  старых  мастеров
древнегреческого бога,  он мигом догадался,  какие  вслед за  тем  последуют
перемены.  Юношей  оказ