го,  -  махнул  рукой  драгунский  офицер,  которому,
казалось,  было глубоко наплевать и  на арестантов, и  на  весь белый  свет,
настолько он устал от долгой дороги.
 -  Ну,  здравствуй, -  подошел к Зубареву, заметно прихрамывая на левую
ногу, Иван Каин, - не думал, что свидимся...
 - И я не думал. Значит, взяли тебя все-таки, а, Каин?
 - Свои дружки и выдали. От сумы да от тюрьмы не зарекайся, так на  Руси
говорят. А ты куда едешь? В Москву?
 - Нет, обратно к себе, в Сибирь.
 - Слушай, а возьми меня с собой. Служить тебе стану, как пес преданный,
башкой клянусь.  А, Иван? - просительно залепетал Каин, и  что-то необычное,
униженное, молящее проступило в его облике.
 - Как  же я тебя возьму? Скажешь  тоже. Не  в лавке  фунт  мяса купить.
Человек, чай. Да еще каторжный.
 - А ты  поговори с нашим офицером.  Я  за ним приглядываю, он за дорогу
троих или четверых отпустил, родичам в руки передал, а в рапорте пишет, мол,
померли дорогой. А кто проверять станет? Кому мы нужны? Поговори с ним...
 - Поди, он  не бесплатно отпускает, - замялся Иван, - а у меня  с собой
денег чуть всего.
 - Да почти задаром, как я слышал. Целковый дай ему и дело с концом.
 - Всего-то? - удивился Иван.
 -- А такова наша цена. Кобыла, и та дороже стоит.
 -- Бежать не пробовал?
 - Не-а! Побегу, а  кто  из солдат выстрелит да попадет.... И все... нет
больше Ваньки Каина. Ну, поговоришь? Братом тебе меньшим буду, в ногах спать
стану, а скажешь, то и на большую дорогу деньгу добывать для тебя пойду.
 -  Про большую дорогу  ты мне это брось. И без  того бед мы с тобой оба
натворили. Поговорю с офицером.  Да  только  вот  беда,  не  один  я  еду...
Согласится ли он?
 - Кто таков будет?  - встрепенулся Каин. - Ты,  выходит, тоже вроде как
под присмотром, только без железных колечек на ногах?
 - Поручик гвардейский.  Сурьезный весь  из себя. Не согласится  тебя  с
собой взять.
 -  А я ему песни свои собственные всю  дорогу  петь буду, чтоб ехать не
скучно было,- предложил с веселой улыбкой Каин,- согласится!
 - О  чем толкуете? - послышался вдруг сзади них строгий голос  поручика
Кураева.
 - Да  вот,  дружка встретил, можно  сказать, - растерянно развел руками
Иван Зубарев. - Просится с нами ехать.
 - Это не тот ли самый, с кем вы изволили на шпагах в Москве драться?  -
внимательно всмотревшись в лицо арестанта, спросил Кураев. - А зовут тебя не
иначе, как Ванька Каин. Хорош дружок, нечего сказать.
 - Я вас не  затрудню, - схватил  поручика за полу кафтана  Каин,- песни
петь  стану собственного моего  сочинения, за  лошадьми приглядывать,  любую
черную  работу делать могу. Возьмите  меня с собой, а то не дотянуть мне  до
конца  пути,  помру,  -  чистосердечно  признался  он  и тяжело  закашлялся,
постукивая кулаком по впалой груди.
 - Мало мне одного, так еще второй, не лучше первого, просится. Ну, а ты
сам что скажешь? - повернулся поручик к Зубареву.
 -  А я чего скажу...  Жалко человека... Сгинет,  поди, а  грех  на  нас
ляжет, - утирая кулаком нос, ответил тот. - Не по-христиански бросать в беде
ближнего.
 -  Эх,  голова - два уха! Сколь раз говорил  тебе, что сам  сгинешь  от
доброты своей. Нет, не желаешь меня слушать. Поступай, как знаешь...
 -  Значит, можно  взять  его  с собой? - радостно воскликнул Зубарев, и
кинулся было обнимать Кураева, но тот ловко  ускользнул от его объятий и, не
оглядываясь, пошел к почтовой станции, усмехаясь про себя.
 - Век не забуду доброты вашей!-  вскрикнул, упав на колени, Ванька Каин
и низко поклонился вслед поручику.
 - Ты, это... не  очень-то на него гляди. Теперь я твоим хозяином стану,
понял?  - самодовольно подбоченясь,  погрозил  ему пальцем  Зубарев.  - Коль
офицер  ваш согласится,  то  будешь  в крепости моей  до  конца дней  своих.
Уразумел?
 - Как скажете,- не поднимая взгляда, отвечал Каин, и было не понять, то
ли  он  искренен  в  своих  словах,  то ли  только  делает  вид, что  принял
главенство над ним.
 Офицера, сопровождающего арестантов, уговаривать, долго не пришлось. Он
поломался больше  для  вида,  чуть поднял цену против  предложенной, а потом
подмигнул Зубареву и рассмеялся:
 - Чтоб знал,  скажу по секрету: готов  сам кому заплатить лишь бы этого
Каина от меня побыстрей забрали. Уж больно норовист он, устал маяться с ним.
Ну, ты,  видать,  его лучше знаешь, забирай на свое усмотрение, только, чур,
на меня потом обиды не держи.
 На том и расстались. Всю дорогу Каин ехал на облучке рядом с ямщиком и,
как  и обещал,  распевал  песни  собственного  сочинения,  ничем  особым  не
досаждая своим  освободителям. В Помигалову  прибыли,  когда  ударили первые
заморозки.   Иван  не  узнал  своего  дома,  в  котором  когда-то  ненадолго
останавливался, прежде чем отправиться на  розыски злополучных рудников. Все
двери  и окна на  нем  были  заколочены досками  крест-накрест,  и громадный
бурьян у ворот  говорил о том, что здесь давно никто не живет. Пришлось идти
искать старосту, который тоже не сразу признал в Иване своего хозяина.
 - Ой, батюшка, прости меня, сирого, но слух прошел, будто бы сгинули вы
в чужих  краях, потому за домом вашим и не смотрели  ладом. Я сейчас,  мигом
отправлю мужиков и бабу свою прибраться  там, а вы пока в моей избе на время
остановитесь. Я сейчас,  мигом ...-  и он намеревался было  бежать выполнять
сказанное, но Иван остановил его:
 -  Подожди, не  спеши, а  ответь мне лучше,  где жена моя? Родители ее?
Куда все подевались? В Тобольск, что ли, переехали?
 -  Неужто  ничегошеньки  не  знаете?  - удивленно  вытаращился на  него
староста, чуть полуоткрыв рот.
 - Уже год, как родители ее померли, у  нас тут на кладбище схоронены. В
одну неделю, почти враз, и померли. На масляную ... Как же так, не знаете? -
зачесал он в затылке, выражая полное недоумение.
 - А жена моя, Антонина, где? Жива ли?
 - Жива, поди. И это вам неизвестно? Она, как мертвого ребеночка родила,
то  в то же лето в монастырь  ушла. Только  в какой - не скажу, может,  люди
знают чего, порасспросить надобно.
 - Вот дела - так дела, - изумился Иван, - ну, да ладно. Господу виднее,
как людьми распорядиться...
 Поручик  Гаврила  Андреевич Кураев прожил в Помигаловой около недели и,
строго-настрого  предупредив Ивана, чтоб  тот  и думать не  смел  в  столицу
показываться, уехал обратно. Зубарев же, дождавшись,  когда наладится зимний
путь, приказал старосте снарядить ему теплую кибитку для  дальней дороги. На
месте ему никак не сиделось, решил отправиться в Тобольск, проведать братьев
Корнильевых,  узнать,  где  находится Антонина.  За кучера  согласился  быть
Ванька Каин, который пока держался тихо и во всем слушался Зубарева.
 У Корнильевых дела, как оказалось, пошли в гору, и они вели торг уже на
китайской  границе,  отправляли  товары  в  Москву,  Орел,  на  Макарьевскую
ярмарку, держали и в  Ирбите  свои лавки. Предложили  Ивану войти в долю, но
тот загадочно улыбнулся и ответил отказом.
 - Не  мое  то дело, - упрямо  покачал  он лобастой головой, - не по мне
торговля ваша. Найду себе что-нибудь по душе.
 -  Опять  руду   искать  кинешься?  -  насмешливо  спросил  его  Михаил
Корнильев. - Слышали мы про твои подвиги.
 - Руду - не руду, а на мой век занятий разных хватит.
 -  Губернатор наш,  Сухарев,  не  по  твоей  ли указке  под  следствием
оказался?- поинтересовался Алексей Корнильев, хитро сощурившись. - Той зимой
из столицы какой-то генерал приехал, арестовали его и, люди болтают, в цепях
на суд к самой государыне повезли.
 - Так ему и надо, - ответил  Иван. - Я  их, воров, всех на чистую  воду
выведу.
 Антонину он отыскал в тобольском Успенском  монастыре,  где она приняла
постриг,   но   выходить   к  бывшему   мужу  не  пожелала,  передав   через
настоятельницу, что  Иван свободен от супружеских уз и дальше может жить как
сам  пожелает. Тогда он поехал в дом к Василию Пименову, чтоб переговорить с
тем о возвращении  денег, взятых Иваном когда-то. Хозяин с лета лежал  дома,
разбитый параличом. Он подозвал Ивана к себе и горячо зашептал:
 - Уж не чаял, что вернешься. Деньги привез? -  и, не дожидаясь  ответа,
продолжил негромким  шепотком. -  А не нужны мне сейчас деньги. Ни  сегодня,
так завтра Господь приберет. Наталку жалко. Одна сидит... Никто к ней теперь
и  не  посватается. Твоя-то баба, слышал, в монашки пошла. Холостой, значит,
сызнова...
 - Ага, - согласился Иван. - В долгу я у вас, да и Наталью с малолетства
люблю. Ежели она не воспротивится, то в жены возьму.
 - А  ты  ее саму и  спроси, - улыбнулся  одними  глазами Пименов. Вошла
Наталья, еще больше похорошевшая за эти годы,  налившаяся женской красотой и
обаянием, с ярким румянцем на щеках.
 - Пойдешь ли за меня? - просто спросил Иван.
 - Пойду, - еще больше зарделась она и выбежала из спальни.

 Эпилог

 Сыграв  свадьбу,  молодожены  перебрались  в  Помигалову,  где  Зубарев
занялся было хозяйством. Однако, едва дождавшись лета, забрал с собой Ваньку
Каина и вместе с ним уехал в степь - раскапывать какие-то древние курганы, о
которых  узнал от своих  крестьян, давно уже промышлявших  поисками кладов в
тех местах.  Вернулся к  осени.  И  в аккурат Наталья  родила первенца-сына,
которого окрестили  Василием,  в честь  деда. На  следующее  лето Зубарев  с
Каином  наняли  целую  артель  из  местных мужиков  - для  раскопок  древних
захоронений.  Так они промышляли еще  два  или  три года.  Люди болтали, что
искали  сокровища  татарского  хана  Кучума,  но,  нашли или  впустую  время
потратили,  о  том  никто  не  знал.  Зато  подле  самой  Помигаловой мужики
наткнулись на  залежи доброй глины, из которой начали лепить горшки, крынки,
огромные корчаги, хорошо покупаемые на осенних торгах и ярмарках. Когда Иван
Зубарев узнал про  глину, сам  поехал в  карьер  и,  набрав ее полный  куль,
привез  домой. А  потом принялся  мастерить  из той глины чудные свистульки,
похожие  на  диковинных   зверей  и  птиц.  Затем  высушил  их  и,   сидя  в
кресле-качалке  на  крыльце  собственного  дома,  целыми  днями  насвистывал
незамысловатые мелодии.  А Ванька Каин,  так  и  не  пожелавший обзаводиться
собственной семьей, в  такт посвисту хозяина напевал очередную сочиненную им
песенку,  веселя зубаревских  карапузов, которых каждый год прибавлялось  по
одному.  Постепенно  усадьба Помигалова  увеличивалась  за  счет прикупаемых
Иваном  Зубаревым   соседних   земель,  на  которые  он   определял  раненых
солдат-ветеранов,  прибывающих  в Сибирь  с далекой  войны,  что  шла  между
Россией и Пруссией по причине, мало кому понятной.

 Конец
 Тобольск. 1 июня 1998г.