ало у Вавилы выиграешь. Тогда и с шапкой будешь, и сальцем
нас угостишь.
 -  Так будешь  играть али  как? - Вавила уже  держал в руках деревянный
стаканчик и потряхивал им, прислушиваясь, как погромыхивают внутри игральные
кости.
 - Давай, мечи, - хлопнул в ладоши Иван. - Где наша не пропадала!
 Вавила выкинул кости, сосчитал, протянул стаканчик Зубареву.  Тот долго
тряс им, кинул на солому. Выходило на два очка больше, чем у его противника.
 - До трех раз играем! - закричал Вавила.
 - Шалишь, браток, мы так не сговаривались. Мое сало, - пододвинул  он к
себе шмат.
 - Новичок выиграл, - зашумели вокруг них. - Дашь попробовать?
 - Играем еще? - предложил Вавила почти просительно.
 - Что ставишь? - поинтересовался Иван.
 - Сапоги ставлю! - крикнул тот.- Другого боле ничего нет.
 - Босым много не находишь, Вавила. И на работу не возьмут, - заголосили
окружившие их плотным кольцом арестанты.
 - На этот раз непременно выиграю,- упрямо затряс патлатой головой тот.-
Кидай ты первым.
 Иван кинул, за  ним Вавила... И опять  Зубарев выиграл.  Он неторопливо
взял сапоги,  подержал их  некоторое  время в руках, потом кинул  обратно на
солому, снисходительно улыбнулся:
 - Возьми себе, а то обморозишься еще, помрешь.
 -  Не по закону так, - возразил тощий косоглазый арестант. - Ты,  паря,
наших правил не знаешь, а  потому по-своему  не вороти. Коль проиграл чего в
кости или в карты, то обратно принимать нельзя, хоть  и вернут тебе  добром.
Если ты пожелаешь, то Вавила должен выкупить сапоги у тебя.
 - Как же он выкупит, когда у него денег все одно нет? - удивился Иван.
 -  Пущай  песню  споет  али  тебе  прислуживает, как  господину своему,
цельный день. Тогда вы в расчете будете.
 - Не умею я песен петь, - угрюмо отозвался Вавила.
 - Тогда служи ему, - подсказал все тот же косоглазый.
 - Это как?
 - Обыкновенно: чего он тебе ни прикажет, то все и выполняй.
 - Соглашайся, - подмигнув, шепнул ему Иван, - пущай по-ихнему будет.
 - Согласен я, - ни на кого не глядя, отозвался Вавила.
 -  Все слышали?  - поднял вверх руку косоглазый. - Все по закону должно
быть, следите за Вавилой.
 - За что попал сюда?  - спросил Иван, когда  они  отошли в  сторону  от
общего  круга,  чтобы  поделить  на  всех  шмат  сала,  что  было  встречено
одобрительными криками всех сидевших в подвале.
 - Беглый я, - просто  ответил Вавила, - два года как от барина  сбежал,
хотел в Польшу  к своим  пробиться, а тут схватили. Теперь,  поди,  в Сибирь
отправят.
 - Не боись, я вон из Сибири, а ничего, живой,  как видишь. А к кому это
своим в Польшу хотел пробиться?
 - К людям старой веры, - не глядя ему в глаза, шепотком сообщил Вавила.
 - К раскольникам, что ли? - удивился Иван. - Выходит, ты из них будешь?
 - А тебе чего? - недружелюбно  отозвался  тот. -  Сами вы раскольники и
есть, а наша вера правильная, от Бога, -перекрестился он двумя перстами.
 - Я почему  спрашиваю, - положил ему  руку на плечо Зубарев,  - мой дед
тоже из них, староверов был...
 - Да ну? - удивился Вавила. - Значит, и ты...
 - А вот я уже по новой вере крещен, родители так решили.  Но я  тебе не
враг, поверь. Чего же ты в Польшу решил идти?
 - Общины наши  там проживают,  сказывали мне. Целые села стоят, и никто
их не трогает, в богомерзкую веру не обращает. А здесь притеснения одни. Все
равно, даже если в Сибирь направят, сбегу.
 - Сбежишь тут, когда цепи на ногах,- кивнул Иван. -  Или  знаешь способ
какой?
 - Были бы деньги, и солдат подкупить можно.
 - А если найду деньги, поможешь?
 - Чего помочь? - не понял тот.
 - На волю весточку передать.
 - Да хоть завтра.
 - Это как? - не поверил Иван.
 - Пиши записку, коль грамотный. Или найди, кто  грамоте обучен. Бумагу,
опять же, купить придется у Васьки, он  с воли принес  незаметно. Чернила  и
перо найдутся. А как напишешь, то  передай тому, кого на работу поведут.  Он
уже там сообразит, как быть.
 - Так просто?
 - Были бы деньги, а у меня их как раз  и нет. Все проиграл в кости да в
карты. Не везет мне...
 - Господь запрещает в такие игры играть, - подначил его Иван.
 - Грешен, знаю, - громко вздохнул Вавила и опять перекрестился, глядя в
зарешеченное оконце, выходившее на тюремный двор.
 - Зачем играешь, коль знаешь, что грешишь?
 - А сам почему играл? - хитро поглядел на него  Вавила, и в его голубых
глазах блеснул лукавый огонек.
 - Чем тут еще заниматься, коль не в кости играть? - ответил Иван.
 На другой день ему  удалось извлечь  из подкладки несколько  серебряных
монет. Он раздобыл  на  них бумагу, написал записку поручику Кураеву, указав
дом, где тот проживал, и передал ее пожилому арестанту, которого каждый день
брали пилить дрова в соседнем с острогом монастыре. Тот,  вернувшись обратно
в  подвал,  сообщил  Ивану таинственным  шепотом,  что  записку  обязательно
доставят куда надо, и попросил еще денег.




9.
 Когда Гаврила Андреевич Кураев, вернувшись  из очередной поездки, вошел
в дом, слуга молча протянул ему скомканный грязный клочок бумаги.
 - Что это? - брезгливо спросил он, беря записку.
 - Сами читайте, - ответил слуга, - поймете.
 - От Ивана? - осенило Кураева. - Где он? Уехал?
 - В остроге,  - коротко пояснил слуга и  зашаркал  из передней к себе в
каморку.
 Прочтя записку,  Гаврила Андреевич от  души чертыхнулся,  обругав себя,
что связался в который раз с Зубаревым, который просто мастак был попадать в
самые что ни на есть затруднительные ситуации,  и,  сменив  дорожное платье,
поехал, несмотря на поздний час, к канцлеру Бестужеву прямо на дом.
 Тот  незамедлительно  принял его  и  усадил  у  жарко пылающего камина,
предложил стакан с вишневой наливкой.
 - Своей выделки, попробуйте, - мягко улыбнувшись, сообщил поручику.
 - Весьма польщен,  - кивнул Гаврила Андреевич, поднося стакан ко  рту и
ловя  носом  тонкий  аромат,  исходивший  от  вина.  Он и  ранее слышал, что
канцлер,  будучи  в  добром  настроении,  частенько  предлагает  посетителям
собственного   изготовления  настойки,  которые  получаются  у  него  весьма
недурственные.
 - Рассказывайте, чего узнали, - проявил  нетерпение  Алексей  Петрович,
чуть пригубив настойку из своего стакана.
 -  Пакет доставлен в Архангельск и отдан  прямо  в  руки губернатору, -
сообщил Кураев, сделав большой глоток.
 - Какой  вы, право,  недогадливый, или  желаете  таковым показаться,  -
фыркнул в его сторону канцлер, - не о пакете речь. Неужели не поняли, что то
лишь предлог? Сумели заглянуть в Холмогоры?
 -  А то как  же, - ответил Кураев,  понимая, что Бестужева меньше всего
интересует пакет, но решил чуть поиграть с канцлером в ту же самую игру, что
тот  обычно вел  сам,  строя  ее  на полунамеках и  ничем  не примечательных
словах-уловках. - В Холмогоры заезжал, но не надолго, чтоб лишних разговоров
не было.
 - И как там? Вас  спросили о цели визита? Остановили при  подъезде  или
лишь в самом селении? Проверили подорожную?
 -  Вы,  ваше  сиятельство,  будто  сами  там  побывали,  все  правильно
передаете. Зачем, спрашивается, было мне ездить, время терять.
 - Проверяй, а уж потом доверяй, - шутливо погрозил ему пальцем Бестужев
и вновь взял стакан. - Рассказывайте все по порядку.
 Поручик  быстро  изложил результаты  поездки,  не  упустив,  того,  что
солдаты в  карауле в самих  Холмогорах недовольны службой, много пьянствуют,
на  караул выходят не во  всякий день, ссылаясь на болезни, в чем офицеры им
явно  потворствуют.  Всем местным  жителям  известно, что  в  остроге у  них
томится  ссыльный император  Иван Антонович,  и  поручику в  трактире самому
пришлось услышать сочувственные слова о ссыльном.
 - Так  я  и думал, - стукнул стаканом о  стол канцлер, от  чего красное
вино выплеснулось ему  на рукав.  -  У  нас  в России  ничего  тайно сделать
нельзя, обязательно каждая баба о том знать будет, и соседке тотчас сообщит.
 - Истинно так,- согласился Гаврила Андреевич, -  особая у  нас  страна,
шила в мешке не утаишь, а тем более, принца наследного.
 -  Сколь раз говаривал государыне, что в крепость  его надо перевезти и
под боком держать, а она меня  и слушать  не желает, - продолжал сокрушаться
Алексей Петрович. - Так и до беды недалеко.
 - Смею заметить, - осторожно вставил слово Кураев, - иностранные суда в
порт архангельский заходят, а досмотр за ними тоже слабый.
 - И об этом думал, - отирая руку салфеткой, согласился Бестужев, - надо
срочно что-то предпринимать, пока...- и он рассеянно надолго замолчал, глядя
в огонь, лизавший березовые дрова в камине.
 - Разрешите напомнить, что человек, коим вы изволили интересоваться год
назад, в остроге находится, - перебил размышления канцлера Кураев.
 - Что за человек? - уставился на него Бестужев.
 - Купеческий сын из Тобольска, Иван Зубарев.
 -  Зубарев,  Зубарев...-  несколько  раз  повторил,  вспоминая, Алексей
Петрович. Вспомнил, легко провел ладонью по лбу и осведомился: - За что он в
острог посажен? Набедокурил где?
 - В Берг-коллегии несколько человек побил.
 - Вот как? Интересно. А с чего он в той коллегии очутился?
 -  За  результатами  проб  на  серебро пришел.  Я от  него записочку из
острога получил, остальные подробности мне неизвестны, - вынул он из кармана
иванову записку.
 -  Любопытно, дайте взглянуть,  -  Бестужев протянул к нему  руку, взял
записку, развернул и быстро прочел.  - Почерк у него сам за  себя говорит: у
таких людей душа нараспашку. Верно говорю?
 - Похоже, что так, - согласно кивнул поручик.
 -  Они, люди  подобного  склада,  по наивности во  всякие  переделки  и
попадают.  Так  что вы  от  меня  хотите,  Гаврила  Андреевич? Чтоб  я этому
неудачнику помог?  То  несложно....  А что  он  пишет,- вновь взглянул он  в
записку, - будто бы академик Ломоносов участие в его деле принимал?
 -  То  мне  неведомо. Как  домой  из  Архангельска  вернулся, слуга мне
записку передал. Про академика мне ничего не известно.
 - Да... тут есть, над чем подумать. Разрешите этот клочок бумаги у себя
оставить? -  Кураев согласно кивнул не возражая. - Завтра же наведу справки,
что известно по делу  сего Зубарева, и тогда дам вам окончательный ответ. Но
в любом случае, благодарю  вас за службу, и... - канцлер сощурился, протянув
вставшему поручику руку для пожатия,-  возможно, вскоре смогу обрадовать вас
получением достойной награды за вашу преданную службу.
 - Рад стараться! - щелкнул тот  каблуками  и бережно коснулся кончиками
пальцев руки графа.
 ...  Через несколько дней, когда  Бестужев-Рюмин томился в  ожидании  в
приемной  императрицы,  которая уже  вторую  неделю под  разными  предлогами
отказывалась  выслушать  его, он  заметил уверенно шедшего через  малый  зал
Ивана Ивановича  Шувалова. На  нем был камзол  вишневого  цвета  с  большими
пуговицами  из чистого золота и  такими же массивными  пряжками на башмаках.
Став любимцем Елизаветы Петровны,  он, к  чести сказать,  не поимел для себя
какой-то  особой  выгоды, как  это  обычно случалось  при дворе: не  получил
высоких  чинов или званий,  крупных  земельных наделов с крестьянами только
испросил  для  себя у государыни единственную привилегию - быть покровителем
людей, приобщенных к наукам и искусствам. Все в столице знали о его дружбе с
академиком  Ломоносовым,  у  которого  граф  даже  брал уроки  словесности и
риторики. Вспомнив о том, канцлер решил не  упустить  случая, чтоб побольней
уколоть человека из враждебной ему шуваловской партии.
 - Рад видеть в добром здравии ваше сиятельство, - шагнул он навстречу и
несколько картинно поклонился, чего обычно никогда не делал, в чьем бы то ни
было присутствии.
 - Спасибо. И вам того желаю, - Иван Иванович  явно не ожидал  встретить
здесь  канцлера, а тем более не был настроен на беседу с ним, а потому  лишь
чуть  приостановился  и  намеревался  продолжить  путь.  Но  Бестужев  ловко
заслонил ему дорогу и доверительно сообщил:
 - Весьма сочувствую вашему визави.
 - О ком  вы? - наморщил лоб Иван  Иванович и вынужден был остановиться,
понимая, что просто так канцлер его не пропустит, пока не  выложит очередную
гадость, на которые тот слыл большим умельцем.
 -  Как? Вы не знаете? - удивленно всплеснул  руками Алексей Петрович. -
Да уже весь Петербург только о том и говорит, верно, даже слугам известно.
 -  Извольте  выражаться поточнее.  Знаете  ли,  я  спешу  и для  пустых
излияний просто  не имею времени. Да и... - Шувалов замолчал, обдумывая, как
бы высказаться не столь обидно для  канцлера, и закончил фразу, - не большой
охотник я до сплетен и пересудов столичных.
 - Конечно,  конечно,  -  ухватил за  локоть Ивана Ивановича  Бестужев и
зашептал в самое ухо, - вы у нас теперь птица важная, высоко летаете, куда и
нас, грешных, не всегда пускают. Только вот  как вдруг  вышло,  что академик
ваш лапотный, Ломоносов,  вдруг на сторону вора и изменника государственного
встал?
 -  Михайла  Васильевич?!  На сторону  вора и изменника?!  - брови графа
Шувалова полезли вверх, и  он  даже чуть приоткрыл  рот от изумления.  -  Не
может быть, не верю!
 - А вы  узнайте у братца своего, за что в острог посажен купеческий сын
из Тобольска Ванька Зубарев. Он вам все и объяснит, выложит.
 -  Какого  брата  вы  изволите иметь в виду? - не  сразу догадался Иван
Иванович, но тут же сообразил, что канцлер тонко намекнул ему на Александра,
что  ведал  Тайной  канцелярией,  осекся, потупился  и постарался  перевести
разговор в другое русло. - Собственно говоря, ваша в чем тут корысть?
 - Моя?  Корысть? - подобострастно взмахнул руками Бестужев. - Побойтесь
Бога, Иван Иванович. Мы к вам со всем сочувствием и открытой душой. Мне, как
исконно русскому человеку, жаль Михайлу Васильевича. Следствие... Допросы...
Обвинения...  Я понимаю,  в ваших силах  замолвить за него словечко,  и  все
образуется.  Но он сам куда смотрел? Или не догадался  сразу, что проходимец
перед  ним?  А ведь  он,  вор  тот,  теперь  из  острога  может  и оговорить
уважаемого  человека. - Бестужев  замолчал, поедая глазами Шувалова. Канцлер
уже успел навести справки по делу Зубарева, узнал о том, что результаты проб
руды,  сделанные  Ломоносовым,   подвергнуты  Берг-коллегией  сомнению,  сам
искатель посажен  в  острог не  столько  за  драку в  коллегии,  сколько  за
введение  в заблуждение правительственных властей. Правда, дело  можно умело
повернуть  иначе, списать  все на  незнание  Зубаревым правил розыска  руды,
всыпать ему  плетей  и прогнать обратно, в  затерянный  меж  сибирских лесов
Тобольск.  Но Бестужев  уловил во всем том  интригу, где  невольно оказались
замешаны лица противной ему партии и безошибочным чутьем опытного царедворца
уловил собственную  пользу  в,  казалось  бы, незаметном  и  обыденном деле.
Зубарев  связан с Ломоносовым, а тот  находится  под прямым покровительством
нынешнего фаворита, Ивана Ивановича Шувалова, - вот  его  козыри, которые он
попридержит,  а выбросит лишь в нужное время,  наверняка.  И  тогда уж точно
повергнет к своим стопам любимчика государыни.
 - Пока ничего не  могу  вам  ответить, ваше сиятельство, но обязательно
все разузнаю, и, думается, событие сие не столь  важно, как вы излагаете,  -
обходя канцлера сторонкой, скороговоркой отвечал Иван Иванович.
 - Очень может быть, очень, но... - важно надул щеки  Бестужев, - весьма
неосторожно входить в сговор с подобными людьми.
 -  В сговор?  Какой  сговор?  - принял на  свой счет замечание канцлера
Шувалов.- Думайте, что говорите...
 -  Что думаю,  о том  и говорю, в  отличие  от некоторых известных  мне
людей, - ловко парировал Бестужев, и чуть кивнув, отвернулся от собеседника,
оставив того в полной растерянности.
 - Будь ты трижды неладен, -  горячо выругался Иван Иванович, выходя  из
зала, когда уже вполне мог быть уверен, что  канцлер не расслышит его слов.-
Каналья!  Все  настроение  мне  испортил!  Нет,  сейчас  не   время  идти  к
государыне, надо  узнать,  что он там наплел, -  и, набросив на плечи  шубу,
выбежал на крыльцо и приказал кучеру срочно свезти его в академию.
 Ломоносова Иван  Иванович застал в  лаборатории бурно  вышагивающим меж
столов, заставленных пробирками, ретортами и иной нужной для опытов посудой.
Он был без парика, в одной рубашке и никак не ожидал, что кто-то вдруг может
без приглашения нагрянуть к нему. Да и во всей академии давно было известно,
что, когда Михайла Васильевич не в духе, под руку ему лучше не попадаться, а
потому никто не рисковал лишний раз сунуться в его кабинет без особого на то
приглашения.
 - Кого  там черт принес? - громко крикнул  он,  даже не повернувшись на
звук хлопнувшей позади него двери.
 -  То  я  буду, Михайла  Васильевич, -  ничуть не  обидевшись  на столь
нелюбезную встречу, ответил Шувалов.
 - Покорнейше прошу прощения, Иван Иванович, - смутился академик и густо
покраснел. - Никак не ожидал, что вы самолично пожалуете. А эти все, - ткнул
он здоровенным пальцем в стену,-  изрядно  мне надоели, поскольку давно  уже
биты не были. Но, не ровен час... дождутся! Сподобятся испытать гнев мой!
 -  Остановись, Михайла Васильевич,- слегка  тронул  академика за  плечо
Шувалов  и тут же отшатнулся от  резкого запаха винного перегара, шедшего от
Ломоносова.
 -   Что?  Не  нравится,   чем   пахнет?  -  засмеялся  Ломоносов,  видя
неудовольствие своего покровителя.- А травить меня несусветными измышлениями
им можно?! Лучше  уж вином себя отравить до смерти, чем ждать, пока их языки
это сделают.
 -  Расскажи,  что  случилось,  -  отойдя  подальше от  разбушевавшегося
Ломоносова, попросил  Шувалов.  -  А то  встречаю  давеча  великого канцлера
нашего, лису великую, если  по  чести сказать, а он мне намекает,  что ты за
какого-то подлого  человека заступился,  который в  остроге  сидит. Про руды
опять же толкует. Что за притча такая?
 - Канцлер  наш -  не просто лиса, а ехидна ядовитая. Чую, его рук дело,
не иначе. Нет, как они все посмели в честности моей усомниться? Как?! Кто им
такое право дал?
 - Давай, Михайла Васильевич,  по порядку все,  а  то так нескоро пойму,
что стряслось.
 - Сейчас, обскажу  все как  есть. Только приму чуть, а то  башку ломит,
словно стальной обруч на ней,  - Ломоносов  подошел к большому застекленному
шкафу и  вынул из него пузатый  штоф с вином, налил почти полную  стеклянную
мензурку, которой он пользовался вместо  стакана,  и, блаженно зажмурившись,
вылил все содержимое себе в рот.  -  Эх-ма!  Хорошо пошла! Не  желаете, ваше
сиятельство?
 - Уволь  покорно, - сморщился  Иван Иванович.  - И тебе хватит, однако,
уже.
 - Сам знаю, когда хватит. У меня изнутри специальный механизм есть: как
там громко скрипеть и щелкать начинает,  то,  значит, пора  останавливаться.
Точно говорю. Так о чем рассказывать, ваше сиятельство?
 -  Расскажи, как в историю угодил, что якобы по всей столице  слухи уже
ползут. Сам понимаешь,  что, коль всем о  покровительстве моем  известно, то
все это непременно и меня касается.
 - Думал уже о том,  - поскреб в затылке Ломоносов, - не дурак, понимаю,
что вам тоже из-за этой дурацкой истории перепадет. А началось -то все проще
простого, яйца выеденного не стоит. Пришла бумага из Сената, мол, по личному
распоряжению государыни  -императрицы требуется провесть пробы на серебро из
руд, доставленных  с  Урала  купецким сыном Иваном Зубаревым. Работы не ахти
сколько, к тому же и плата за то солидная полагалась.
 - Так, так, -  задумчиво похлопал одной  перчаткой о другую Шувалов.  -
Значит, от государыни приказание сие исходило. Интересно. Дальше что?
 -  Сделал я  эти пробы. Зубарев  тот - парень  ничего, только  странный
какой-то, мечтательный малый, будто и не от  мира сего,  приходил  несколько
раз,  присутствовал при опытах моих. Я ему,  как есть, все и сказал первому:
имеется  серебро в рудах твоих. Не во всех,  но встречается.  Особенно  одна
проба удачнее других оказалась: пять золотников серебра на пуд руды вышло из
нее.
 - В других  пробах, значит, серебра и совсем не было? - поинтересовался
Шувалов.
 -  Да  как  вам  объяснить, ваше сиятельство,