есницы. - Не балуй, не
балуй,  -  отстранилась  от вновь  протянутой  ивановой  руки, - сказала, не
время... Давай-ка лучше подумаем, как поступить тебе.  Может, кого из старых
друзей-товарищей повстречаешь? Авось, да они чего  скажут. С Камчаткой давно
виделся?
 - С Петром? После Макария встречались пару раз, но он  как узнал, что я
в Сыскной приказ определился, то и здоровкаться не желает.
 - А еще кто? Кто с тобой к Макарию хаживал?
 - Двоих я во время облавы Кошкадавову сдал, где теперь они, и не ведаю,
а остальные затаились. Да и не будут говорить со мной.
 - Пообещай денег, заговорят.
 - Ой,  Аксинья, плохо ты тех мужиков знаешь,  они  за  деньги продавать
один другого не станут, не та порода.
 -  Тогда  тащи  их  в  Сыскной  приказ  к своему  Редькину, заместо тех
фальшивомонетчиков, зачтется на первый случай.
 - Думал я, Ксюша, об этом, думал... Тогда  мне, в самом деле,  придется
из города подаваться: зарежут или в реку засунут.
 -  А другого выхода у тебя нет, - пожала та  плечами, - прости, Ванюша,
пора мне идти.
 - Спасибо, что приветила,  -  поднялся Каин и шагнул к дверям, - прощай
покудова...
 "Может,  и впрямь  Камчатку  сыскать  да  поговорить  с  ним, подскажет
чего..." - думал он, вышагивая  по наполняющимся народом московским улочкам.
Ноги сами направляли  его к Каменному мосту,  куда он  когда-то отправился в
первый раз  с Петром Камчаткой. По дороге  купил  четверть  пшеничного вина,
каравай хлеба и, поглубже надвинув шапку на глаза, шагнул в  полумрак моста,
и  сразу разглядел вскочивших  с  земли оборванцев, приготовившихся кинуться
врассыпную. Но, увидев, что он один, с четвертью в руках, сочли то за добрый
признак и дождались, пока Иван подойдет поближе.
 -  Здорово ночевали,  -  поздоровался  он первым и  поставил  бутыль на
землю, - похмелиться желаете?
 -  Оно  можно, коль не шутишь, мил человек, - ответил за  всех старик с
маленьким  приплюснутым  носом  и огромным шрамом через  щеку.  Всего же под
мостом  оказалось шестеро одетых  во  что  попало  неопределенного  возраста
мужиков,  но мог оказаться  кто-то  и за загородкой,  в самой  глубине,  под
перекрытием.
 -  А чего шутить, когда башка трещит, - сверкнул глазами по сторонам на
всякий случай Иван, - выпить из чего, найдете?
 - Как не найти, - тонким голосом отозвался молодой  еще парень и достал
из заштопанного мешка деревянную кружку, подал.
 -  Давай, батя,  первым, -  подал почти  полную кружку Иван  старику, -
кличут-то как тебя?
 - Демьян, - ответил тот, облизнувшись, и принял кружку,  выпил большими
глотками, вернул обратно,  -  а  ты,  добрый человек,  кто  будешь?  Однако,
встречал я тебя ране где-то, да не припомню...
 - Иваном меня звать, - неохотно  назвался Каин, налил другим, последним
- себе, закусил хлебным мякишем и осторожно поинтересовался:
 -  Петьку   Камчатку  кто  из  вас   знает?  -  увидев,  как  оборванцы
переглянулись меж собой, он догадался, что видели его недавно, а может... он
уверенно  шагнул в сторону  деревянной загородки, как  старик вдруг выхватил
нож из-за голенища и, поигрывая им, заявил:
 - А  ведь признал я тебя,  милок. Ванька Каин  ты.  Сыскарь  проклятый!
Много нашего брата  на каторгу спровадил, а теперь за нас  взяться решил? Не
выйдет!  Счас я тебе кишки  наружу выпущу,  -  и он взмахнул  рукой, пытаясь
ударить  Ивана  в живот. Но тот вовремя отскочил в сторону и с силой  ударил
старика четвертью по голове. Бутыль разлетелась на мелкие осколки,  и старик
рухнул  со стоном на землю,  по его седой  шевелюре заструилась алая струйка
крови, смешанная с вином.
 -  Бей гада! -  заорали остальные  и двинулись на Ивана.  Он попятился,
сунул руку  за голенище  и также  выхватил кривой  нож, с которым  по давней
привычке никогда не расставался.
 -  Не подходи! - заорал он  во всю глотку,  зная, что  подобное отрепье
можно сдержать лишь криком, угрозами:
 - Всех порешу! Не знаете, с кем связались!
 - А ведь и  впрямь, зарежет,  - отскочил в сторону парень,  что подавал
кружку. - Каин ведь, много про него всякого слыхивал.
 - Каин, говоришь, появился  у  нас, - раздался вдруг знакомый голос  из
темноты, и к ним шагнул, поигрывая неизменным кистенем, сам Петр Камчатка. -
Чего-то давно не заходил, Ваня...
 - Дела все, дела... - ответил тот, не спуская глаз с оборванцев.
 - Слышал я про твои дела, - криво усмехнулся Камчатка, -  спрячь режик,
а то напорется кто ненароком. Меня, значит, ищешь? Зачем понадобился?
 - Поговорить надо, - опустил нож Иван, - давно ищу.
 - Ну, говори, все свои, не продадут, не то что некоторые.
 - Нет, пойдем в город, в кабак. Там потолкуем.
 - А с чего это вдруг  я с тобой пойду? А ты  меня в участок потащишь, а
оттуда прямая дорога в Сибирь светит. Говори здесь, коль сам пришел.
 - Да один я, - спрятал нож Иван, - не бойся, не сдам. Важное дело  есть
до тебя, Петр. Посидим, старину вспомним, выпьем по маленькой.
 -  Ой, уговорил, - засмеялся Петр  Камчатка, - только  не думай, что ты
меня голыми руками возьмешь, - и  он  взмахнул  кистенем, - сам  знаешь,  на
фу-фу не дамся.
 - Знаю, знаю, - успокоился наконец Иван, поняв, что Камчатка согласился
идти с ним, уже легче.
 Как раз  в  это время  заворочался старик, поднес руку  к голове, начал
подниматься, молодой парень кинулся помогать ему.
 - Слава Богу, жив Демьян, - обрадовался Петр, - айда отсюда  быстрее, а
то он старик злопамятный, прирежет тебя, как ягненка, и  никто не остановит,
через две каторги прошел.
 Они быстро выбрались из-под  моста, направились в сторону Китай-города.
Иван молчал, не зная, с чего начать, не вступал в разговор и Петр.
 - В наш кабак зайдем? - предложил Иван.
 - Айда, коль угощаешь, - согласился  Петр. - Только тебя и там признать
могут.
 - Чего же мне теперь, мешок на голову надеть,  что ль?  Пусть признают,
деваться некуда.
 Когда они взошли на крыльцо,  Иван по привычке глянул по  сторонам и на
противоположной стороне улицы  увидел пролетку, в которой сидела средних лет
женщина, до глаз закутанная в платок. Что-то в ней показалось  ему знакомым,
но  раздумывать  было  некогда, потому  что  Петр уже  вошел  и  мог  что-то
заподозрить, если он останется  на крыльце.  В  ранний  час  в  кабаке почти
никого не было, лишь в  дальнем  углу  сидело двое  опрятного вида  мужиков,
которые тут же  отвернулись, когда вошли Петр и Иван. Они сели, Каин заказал
выпивку и закуску, стал рассказывать, больше привирая, как после возвращения
с  Макарьевской  ярмарки его  схватили, били, пытали и  под  страхом  смерти
заставили идти служить в Сыскной приказ.
 - Сбежал бы, - посоветовал Камчатка, с аппетитом уминая рыбный растягай
и одновременно бросая настороженные взгляды по сторонам. -  Чего  мне не дал
весточку, помог бы, не впервой...
 - Боялся тебя подвести, - вдохновенно врал Иван.
 - А сейчас не боишься?
 - О чем ты, Петруха? - вполне откровенно удивился Иван.
 - Кажись, тех двоих видел я где-то ранее, - кивнул в сторону сидевших в
дальнем углу мужиков Камчатка. - Не твои сыскари, случаем?
 - Да  ты что...  - задохнулся Иван и рванул  ворот  рубахи. -  На, режь
меня, коль не веришь!
 -  Поглядим,  - небрежно ответил Камчатка и  налил  себе из графинчика,
нащупал рукой спрятанный за поясом кистень. - Живым не дамся, учти!
 - Не  веришь?  Да?  Хочешь,  я сейчас к ним подойду  и велю  вон отсюда
убираться? Хочешь?
 - Остынь, Вань, говори лучше, зачем искал.
 - Хочу податься подальше из Москвы, - не  нашел, как еще объяснить свой
приход, Каин, - паленым запахло...
 - Слыхал,  слыхал, -  налил  опять себе Камчатка,  - как ваш Кошкадавов
удавился,  на  его  место полковник Редькин пришел. А он, Редькин тот,  всем
ворам первый враг. Значит, Вань, как веревочке ни виться, а кончик  все одно
сыщется. Ждал я того, давно ждал...
 В это время дверь в кабак  открылась, и во внутрь заскочил запыхавшийся
чернявый мужик, с раскосыми, как у татарина, глазами. Он огляделся и, увидев
Петра Камчатку, радостно улыбнулся, и направился к их столу.
 - Здорово, Петруха, - протянул он руку, - тебя и ищу, народ сказал, что
ты сюда пошел.
 - Здорово, Еким,  -  ответил Петр, и  от Ивана не  укрылось, как  он  с
опаской глянул  по  сторонам. - Садись, коль пришел.  Чего-то сегодня я всем
понадобился. Срочное чего?
 - Наш  человек? - кивнул Еким в  сторону Ивана  и, не дожидаясь ответа,
вытащил из-за  пазухи мешочек,  кинул его на  стол.  - Принимай  товар,  как
просил.
 - Сколько?  - осторожно спросил  Петр  и  развязал мешочек,  в  котором
блеснули серебряные рубли.
 - Как  сговорились, сто рублевиков, словно новые, - довольно  засмеялся
Еким. -  Ты только глянь, глянь какая работа, от настоящих не  отличишь! - и
он вынул несколько рублевиков, протянул Ивану и Петру.
 У Каина ажно защемило что-то внутри,  он понял,  что перед ним лежат те
самые  фальшивые  рубли, которые  поручено  сыскать.  Он  лихорадочно  начал
обдумывать,  как ему  быть, и  не заметил,  как один из мужиков,  что сидели
молча в дальнем углу, поднялся и вышел, второй же остался на своем месте.
 - Не суетись, Ванюша,  - тихо прошептал  Камчатка, - вижу, очко играет.
Так  говорю? Сиди и не  рыпайся, а то у меня разговор  короток, - и  он чуть
показал рукоять кистеня.
 - Да я чего... - начал говорить Иван и не договорил, потому что двери с
шумом отворились,  и  во  внутрь кабака ввалились  драгуны  с ружьями,  а  в
дальнем углу вскочил тот самый  мужик и  направил  на них  пистолет и громко
крикнул:
 - Ни с места!
 Иван  и  Еким открыли  рты  от  удивления  и не  шевельнулись,  но Петр
Камчатка  выхватил  кистень  и  с ругательствами  ринулся на драгун,  ударил
одного по плечу, но  грохнул  выстрел, и он повалился на пол, схватившись за
грудь, прошептал отчетливо:
 - Каин... гадина.
 Когда Ивана и Екима выводили из кабака, присмотревшись, Каин различил в
женщине, сидевшей  в пролетке на  противоположной стороне улицы,  Аксинью, а
рядом  стоял,  потирая  кончик носа пальцем  в  кожаной перчатке,  полковник
Редькин.
 - Ксюша!  - рванулся он к ней, но  один  из драгун  саданул его в живот
прикладом ружья. - Как ты могла?! - пересилив боль, взревел Иван.
 В  участке, по приказу полковника, его и Екима, который оказался ни кем
иным,  как  Холщовниковым, что с двумя  братьями успешно почти год  выпускал
фальшивые  деньги,  заковали  в железные  кандалы  и  привели  в  кабинет  к
Редькину.
 - Что, Каин? - спросил тот с хищной улыбкой. - Допрыгался?
 - Будьте вы все трижды прокляты. Все! - злобно ответил он.

 Конец второй части.


 * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Обманчивые прииски. *

1.
 Возвращался  в Тобольск  Иван  Зубарев,  что называется,  без  гроша  в
кармане.  Обкорнала, обмишурила, обчистила Москва-матушка  сибирского ходока
по  сенатским коридорам, словно лихой  человек в темном  лесу  - запоздалого
путника. И не  тайком или там ножик вострый к  горлу  приставя, а средь бела
дня,  открыто,  принародно,  без всяческого  стыда  и  стеснения  вытряхнула
столичная  жизнь все, до  последнего  медяка, выщелкнула  и  сплюнула пустую
скорлупку на  родную  сторону обратно ту  деньгу  зарабатывать. Чтоб сызнова
вернуться в  нее, в Москву, с  полными карманами, а убраться  восвояси голью
перекатной...
 Случайно встретил Зубарев на кривой московской улочке мужика-возчика из
хохлов,  что  несчадно  бранился,  прилаживая  отлетевшее  тележное  колесо,
которое он никак не мог  один  приспособить  на место. Телега стояла  плотно
нагруженная  рогожными  кулями, сквозь которые белесо  искрились кристаллики
соли. Мужик оказался  чумаком, что  нанялись с такими  же хохлами, как  и он
сам, свести  с Москвы  в Казань три  сотни пудов соли, да малость загулял  в
Москве, потерял своих спутников, а тут еще и колесо...
 Иван  помог  тому разгрузить телегу, надели сообща колесо, сложили кули
обратно, разговорились. Тогда Василь, так звали того хохла,  и предложил ему
ехать вместе, пусть  неспешно, но все  одно с  каждой верстой ближе к  дому.
Иван тут же согласился и доехал с ним ажно до самой Казани. Там Василь нашел
своих земляков,  которые  уже и не  чаяли, что  сыщется  их товарищ. Как раз
грянули  затяжные дожди, и Ивану пришлось искать других попутчиков.  Так, от
города к  городу, от села к селу каликой перехожим брел он вслед за возами с
кожами, зерном, пенькой, холстами и прочими  торговыми грузами, перевозимыми
по  всей России,  прижимая  к груди  зашитую  в  чистую тряпицу  драгоценную
бумагу, выданную ему в Московском Сенате.
 Уже за Уралом  неожиданно ударили первые морозы, и Иван, ночуя, как это
часто случалось,  в  стогу, однажды утром  выбрался  из него,  громко щелкая
зубами и охлопывая  себя изо  всех сил по груди, бокам, животу, быстрехонько
натянул сапоги и рванул дробной рысью  по увядшей, тронутой куржаком стерне,
ухая на бегу, размахивая руками, словно на  него набросился целый рой лесных
ос.  Издали  он  увидел  трех  верховых,  остановившихся  у  края  дороги  и
внимательно вглядывающихся в его сторону. По одежде признал  в них казаков и
побежал быстрее, в надежде  встретить кого-то из знакомых.  Так оно и вышло:
то были мужики из  Тюмени, служившие под  началом  его крестного, полковника
Угрюмова. Иван взобрался на круп лошади  одного из них, и так, по переменке,
они доставили его прямо к дому полковника.
 -  Вовремя  поспел,   Ванюша,  -  сумрачно  вздохнул   тот,  когда  они
расцеловались, и полковник  провел едва стоящего  на  ногах гостя в  большую
светлую горницу, стены которой были увешаны всеми видами оружия.
 - Думал,  в  Москве,  будь  она  трижды  неладна,  так и останусь,  - в
изнеможении опускаясь на лавку, выдохнул Иван.
 -  Пойду, велю коляску свою заложить, - Угрюмов  направился  к двери, -
поспеть бы... Как перекусишь, сразу и едем.
 -  Куда едем? - удивился  Иван.  - Дай мне  хоть  пару деньков  в  себя
прийти.
 - Как? Ты  разве не  знаешь? -  в свою очередь удивился полковник. - Не
дошла до тебя моя весточка?
 - Что за весточка?
 - С купцом одним отправлял... - остановился у самого порога Угрюмов.  -
Отец твой сильно плох. Ехать надо.
 - Батюшка заболел? - раскрыл рот от удивления Иван. - Да он сроду ничем
не хворал. Как же так?
 -  А вот  так, годики,  годики наши  свое берут,  -  махнул рукой  Иван
Дмитриевич и вышел.
 Как только Иван чуть перекусил, они выехали,  несмотря на позднее время
и самую отвратительную дорогу, которая бывает только в сибирских краях в это
время  года. Их вез денщик полковника, такой же, как и  он,  старый казак  с
вислыми  усами,  глубокими  морщинами на впалых  слегка смуглых  щеках.  Сам
Угрюмов  почти всю  дорогу молчал, лишь  изредка, вспоминая о  чем-то своем,
хмыкал, качал головой да вздыхал. Ночевали у знакомых Дмитрия Павловича -  в
небольшой деревушке  с  десяток  домов,  стоящей  на самом  тракте,  и, чуть
поспав, накормив коней, затемно отправились дальше.
 Последние   версты  перед  Тобольском  дорога  шла   низиной  по  плохо
промерзшей глинистой земле. Кони сморились  настолько, что едва  шли  шагом,
часто храпя, норовя остановиться.
 -  Может, Палыч, заночуем прямо в поле? - спросил осторожно кучер. - Не
перевернуться бы в темнотище этакой.
 - Давай, погоняй, - не согласился Угрюмов. - Авось доберемся.
 - Как скажете, ваше благородие, - выказал обиду казак.
 Наконец, потянуло влагой, сырым речным воздухом поняли: река близко. И
действительно,  вскоре  подъехали  к самой  кромке  воды,  увидели  медленно
плывущую  по  течению  шугу  или,  как  еще   ее  называли,  сало  -  рыхлую
снегообразную  массу, еще не ставшую льдом, но уже  покрывшую, сковавшую всю
поверхность реки, от края до края, своими малыми чешуйками.
 - Да-а-а... Палыч, приехали  мы,  однако, - вытер мокрые от влаги усища
казак. - Поди, и паром не ходит. Не видно чего-то.
 Начали кричать паромщиков, но голоса их вязли в сыром воздухе и вряд ли
долетали до противоположного берега.
 - Костерок бы запалить, - предложил Зубарев.
 -  Айда, ищи чего  сухого, -  согласился Угрюмов. Втроем они насобирали
сухих  веток,  каких-то  обломков  от  полусгнивших шестов,  которыми обычно
крепят сети, попалось даже  обломанное  весло, все  пошло  на  костер. Казак
вытащил из-под  своего сиденья кусок скрученной в  трубку  бересты, запалил,
сунул в середину кострища: слабый  огонек,  словно нехотя, пополз по  концам
веток, затрепетал, затрещала, защелкала с негромким свистом вбирающая в себя
пламя древесина.
 Иван, шмыгая простуженным  носом, смотрел на  осторожное, чуткое пламя,
подгоняемое чуть ощутимым ветерком, смотрел неотрывно, зачарованно, понимая,
что он дома, наконец-то дома, кончились мытарства, странствия, блуждания, и,
в первую  очередь, вспомнил почему-то  свою небольшую голубятню на  чердаке.
Живы ли  голуби? Последнее время он почти не занимался ими, мать кормила их,
как и остальную скотину, по два раза в день, затаскивая с кряхтением зерно в
лукошке по высокой,  почти без наклона лесенке на чердак. Да, именно голуби,
как ни странно,  более  всего связывали  Ивана с домом, делали его желанным,
родным,  близким, притягательным.  Почему?  Как  знать... Прежде всего из-за
доверчивости и беззащитности своей.  Потому что на землю опускаются они лишь
покормиться, на ночевку, а все остальное время могут проводить там, в иссини
прозрачном небосводе, то становясь чуть заметными  точками,  то  сваливаться
стремительно  вниз и,  распахнув крылья,  вновь  и  вновь уходить в зенит, в
божественную высоту, где нет темных дел и  помыслов, а лишь небесная чистота
и покой.
 Любил он вечером подняться на чердак, сесть на корточки возле сбитой из
тонких реек голубятни и слушать, всматриваться в не похожую на человеческую,
но  в то же время  очень чем-то  ее  напоминающую чужую  жизнь грациозных  и
независимых существ,  мирно гулькающих, о  чем-то  своем воркующих сизарей и
турманов.  Нравилось  ему  наблюдать  за  самками, высиживающими  потомство
беспокойно крутившими головками при его появлении и ни за что на свете, даже
под угрозой смерти, не покидающими гнездо.
 Он  заметно смущался, когда кто-то называл его голубятником, не отвечал
на недовольное брюзжание отца, мол, время вышло  птиц гонять, перед соседями
стыдно, и  каждый  вечер  старался наведаться,  заглянуть  к своим любимцам,
пошептаться с  ними,  получить  порцию  любви  и  доброты  и  умиротворенным
спуститься вниз,  незаметно от отца  юркнуть в свою комнату. Живы ли  сейчас
они, его голуби? Ждут ли?
 - Кажись, откликнулся кто, - тронул его за плечо полковник. И точно, на
противоположном берегу мелькнул огонек фонаря,  и чей-то  низкий голос  едва
долетел до них, но что кричали, из-за дальности разобрать было невозможно.
 - Полковник Угрюмов едет! - гаркнул Дмитрий Павлович, не особо надеясь,
что и его услышат.
 - ... ать, ать... от, - долетело до них.
 - Иван, ты помоложе. Чего орут-то?
 - Вроде как, матюгаются, - улыбнулся тот.
 - А-а-а,  это они могут, -  сплюнул на  стылую землю Угрюмов,  - знаю я
этих  паромных мужиков.  Пока  им  в  рыло  нагайкой  не  ткнешь,  так и  не
почешутся, - и он, набрав в грудь побольше воздуха, заорал со страшной силой
в  голосе  самые  непотребные ругательства, чего Ивану  прежде  от крестного
никогда слышать не приходилось.
 Может, до паромщиков долетели угрозы полковника, а может,  они по своей
доброй  воле или из сострадания  решили переправить  запоздалых путников  на
другой берег,  но только через четверть часа их возок уже въезжал на шаткий,
сооруженный из двух здоровенных лодок-рыбниц, паромчик, а еще через час  они
добрались до дома Зубаревых.
 -- Ванечка, живой!!! - первой  кинулась к нему на  грудь мать,  которая
тотчас открыла на стук, словно давно поджидала их.
 - Здравствуй, Дмитрий, - кивнула полковнику.
 - Как он? - осторожно спросил тот.
 - Плохой, шибко плохой. Катерина из  Тары приехала, -  тут  же сообщила
мать Ивану о приезде старшей сестры, которая много лет жила с мужем отдельно
от них.
 - А Степанида как? Ей сообщили?
 - Сообщили, сообщили,