ался  двоюродный   брат  Шуваловых,  а  о  роли,  ему
уготовленной,  только  слепой  мог  не  догадаться. Без  промедления Алексей
Петрович  через  свою жену  и  ее приятельниц  нашел  в  Шляхетском  корпусе
молодого кадета Никиту Бекетова, весьма  приятной наружности,  которому было
около восемнадцати лет от  роду.  Затем  порекомендовал Алексею Григорьевичу
Разумовскому принять его к себе в личные адъютанты. Дальше все пошло как  по
маслу.  Вскоре  Бекетов  из  рук императрицы получил  чин капитана  и  через
короткий срок стал,  совсем несообразно  его возрасту,  полковником. Канцлер
несколько раз лично наблюдал, как он весьма взволнованно беседует на балах с
императрицей, а  потом  удаляется в ее личные покои.  Можно считать, что еще
одно незримое сражение он выиграл.
 Ненадолго  исчез  из его поля зрения  Иван  Иванович  Шувалов.  Но лишь
ненадолго. Зато  с Бекетовым стали происходить совсем непонятные вещи: то он
заснет во  время  представления прямо  на сцене, то, по слухам, его видят  в
обществе юных молодых людей, с которыми он якобы совсем по-братски обнимался
и   вел  себя  не  совсем   естественно.  Наведя  справки,  Бестужев  быстро
разобрался, кто явился источником главных сплетен и интриг восходящей звезды
близ  царского трона. Ею  оказалась все  та же Марфа Егоровна, законная жена
Петра   Ивановича  Шувалова.  Она  дала  понять   императрице,  что  Бекетов
испытывает взаимную страсть к особам  мужского пола,  чего  любая женщина, а
тем паче государыня, перенести не могла. Алексей Петрович чуть  ли не волосы
на себе рвал, узнав  об  очередных  кознях  "министерши", и  строго-настрого
запретил Никите Бекетову даже близко подходить к каким бы то ни было молодым
людям,  особенно с  приятной наружностью. Но подозрение  в сердце государыни
осталось, если не навсегда, то надолго.
 Но  праздновал  победу  канцлер весьма  непродолжительный срок.  Братья
Шуваловы, поставив перед собой цель - добиться единоличного владения сердцем
и  помыслами  императрицы,  не  желали останавливаться  ни  перед  чем.  Тут
таинственно  возникла  некая  баночка со  снадобьями,  привезенными якобы из
Парижа  (и здесь Франция!), которая и была любезно  рекомендована кем-то  из
братьев  простодушному Бекетову  для "чистоты лица". Воспользовавшись  мазью
лишь  один раз, юноша  на неделю пропал  из дворца. Обеспокоенная государыня
отправила за  ним нарочного, чтоб  тот  немедленно явился  обратно.  Видимо,
Марфа  Егоровна  уже  не  упустила  случая  позлословить  по поводу  долгого
отсутствия того, намекнув на какую-то заразную болезнь, полученную благодаря
низменным страстям Бекетова. Когда тот приехал и прошел в покои императрицы,
та  несказанно  удивилась, увидев его с  черным платком, покрывающим лицо до
самых  глаз,  и  потребовала  снять  платок.  Юноша  повиновался,  и...  все
присутствующие  чуть  не  вскрикнули  от  ужаса  и  омерзения:  все лицо его
оказалось  обезображено  страшными гнойными  прыщами  и язвами.  Государыня,
сдерживая подступившую к  горлу тошноту,  лишь  сделала слабый  взмах рукой,
давая понять, чтоб он  удалился. Никита  Бекетов зарыдал, упал на колени,  и
гвардейцам  пришлось под  руки  выволакивать  неудавшегося  фаворита вон  из
дворца. С  тех пор никто больше ничего не слышал о нем. Да и сам канцлер без
сожаления вычеркнул несчастного из  памяти, понимая,  что простота иной  раз
оказывается хуже воровства. Так он стал еще на одну ступень дальше от трона,
не сумев ничего противопоставить более удачливым и ловким противникам.
 А тут еще  донесли ему  о тайной, без его ведома, поездке вице-канцлера
Михаила Илларионовича Воронцова во Францию, о чем  тот  даже не соблаговолил
ему  доложить.  Затем  стало  известно  о  встречах  Воронцова  с  какими-то
подозрительными особами, прибывшими из Парижа. Видать, успел подзабыть граф,
как в свое время Бестужев помог ему уйти с поста канцлерского, вызнав за ним
мелкие грешки и  сношения  с  враждебными России государствами, а вследствие
того, и неразумную политику.  Подзабыл, граф, подзабыл, тогда и напомнить не
грех.
 Собственно, чего все они нашли в этой Франции? Алексей Петрович, будучи
еще в юных летах и путешествуя по европейским столицам с покойным ныне отцом
и  старшим  братом  Михаилом,  насмотрелся   на  не  умеющих  держать  слово
легкомысленных французиков,  заносчивых и обидчивых не в  меру. За  то они и
биты бывали не раз в больших и малых сражениях. Недаром где можно выставляют
и рисуют они своего галльского петуха, который вполне соответствует их нраву
забияк и выскочек.
 Да  и  императрица  раскусила  в  свое время  тщеславность  и лицемерие
бывшего  французского  медика,  Лестока,  что  в  нужный  момент,  во  время
восшествия ее на престол, оказался едва ли  не самым  близким ей  человеком.
Надо  полагать, французский  король  Людовик вместе с госпожой Помпадур (вот
где сплетены  все тайны запутанного клубка политики  версальского  двора) от
радости  до  потолка  подпрыгивали,  узнав о  близости  своего  подданного к
русской государыне.  Но  это нисколько не помешало им игнорировать Елизавету
Петровну как законную  дочь Петра  Великого на российском  престоле.  Следуя
хорошему  тону  и  манерам,  коими  столь  гордятся  заносчивые  французские
дипломаты и министры, им следовало в своих грамотах именовать государыню "Ее
Императорским  величеством", а не "государыней", что дерзостно они позволяли
себе допускать на протяжении последних лет. И лишь недавно, - может, в том и
кроется  причина поездки вице-канцлера Воронцова  во  Францию, -  наконец-то
пришла грамота с  известием о появлении на свет наследника престола, герцога
Бургонского, в которой уже стояло достойное российской государыни обращение:
"Ваше Императорское величество..."
 Алексей  Петрович  столь  расчувствовался  от  данного  факта,  что  не
преминул пригласить  к себе австрийского посланника Претлака, который к тому
же  входил  в  число  его друзей,  и зачитал  тому вслух послание  Людовика,
радостно потирая при том сухие, вечно мерзнущие руки.
 - Каково, дорогой друг? - вопрошал он, наблюдая как сморщив лоб через
 очки  в стальной оправе бегло  просматривает тот послание. - Мы рады за
французского короля и его госпожу,- отложил он  грамоту на маленький столик,
стоявший подле него.
 -  Какую  госпожу  вы  изволите  иметь  в виду?  -  хитро  спросил  его
Бестужев.- Законную королеву французскую или госпожу маркизу Жанну Помпадур,
являющуюся некоронованной королевой?
 -  Думается, они  обе  рады  тому,-  не  стал развивать мысль  канцлера
осторожный во всем, что касается политики, австрийский посланник.
 -  Отчего вы так думаете?-  удивленно поднял бровь кверху  Бестужев, по
привычке нахохлившись, втянул в плечи свою и без того короткую шею.
 - Наследник, как  вы сами понимаете,  граф,  есть  постоянство правящей
фамилии. А  пока  у  власти  Людовик,  маркиза продолжает  оставаться важной
птицей при версальском дворе.
 - Доносили мне, что у короля французского  чуть ли не дюжина незаконных
наследников,-  полувопросительно   продолжил  интересную  для   него  беседу
канцлер.
 - Вздор,-  взмахнул  тонкой  рукой Претлак,- маркиза не так глупа, чтоб
позволять королю иметь незаконных наследников.
 - Нельзя требовать  от женщины того,  чем  ее Господь обделил,- хмыкнул
Алексей  Петрович и  тут же прикусил язык вслед за  колким замечанием своего
собеседника.
 - Женщины бывают разные... Иные и государствами управляют... Не так ли,
ваша светлость?
 - Истино так, на все Божия воля,- поспешил тот согласиться,- но если вы
о государыне нашей говорить изволите, то посмею заметить...
 -  Не  стоит  труда,-  в  очередной  раз  сделал  взмах узкой  ладошкой
Претлак,-  мы достаточно давно знаем друг друга, чтоб понимать, о чем  стоит
распространяться  в  обществе, а что лучше навсегда забыть, лишь  переступив
порог вашего кабинета.
 - Не  сомневаюсь в том,-  Бестужев облегченно вздохнул и полез в карман
за  платком,  чтоб вытереть взмокший неожиданно лоб,-  но  мы  отвлеклись от
предмета нашего разговора...
 - Слушаю вас, ваше  сиятельство,- покорно наклонил  красивую породистую
голову Претлак.
 -  Вы  обратили внимание,  как  французский  король  обратился  к нашей
государыне? Он именовал ее полным титулом - "Ваше Императорское величество".
 -   Вероятно,  государыне   это  доставит  несколько  приятных  минут,-
неопределенно  высказался австрийский  посланник, ожидая, куда  повернет  их
беседу хозяин кабинета.
 - То  не просто  уважительное обращение, берите выше, то  полная победа
моей дипломатической линии.  Французский король желает иметь  дружбу с нами.
Или я не так что понимаю?
 - Не собираюсь спорить, граф, но не будьте столь наивны. Это вам совсем
не свойственно. Французский петушок увидел на берегах Невы  лакомое зернышко
и захотел его побыстрее склевать. Потому он  и запел в  непривычной для него
манере.
 - Да уж вы мне о том не объясняйте,- Бестужев полез в пачку документов,
что  грудой лежали на углу его огромного стола, нашел быстро в них что-то и,
отнеся в сторону от себя, пояснил:
 -  Вот, извольте  послушать, что  пишет мне  некий граф  Гюимон, бывший
французский посланник в  Генуе,  - и принялся чуть  нараспев  читать:  "  Мы
желали    бы   испросить   позволения    вашего   сиятельства   побывать   в
Санкт-Петербурге и своими глазами увидеть столь блистательный двор, и отдать
дань восхищения  достоинствам государыни,  пользующейся столь громкою славою
во всем мире".
 - Каково?- остановился на мгновение  канцлер, переведя  дух от быстрого
чтения.- Нет, вы  послушайте далее, что эта  лиса пишет  обо мне,- продолжил
он:  "А кроме того, мечтаем мы  познакомиться  с  министром русского  двора,
заслуги и высокие качества коего  столь высоки...". Вот  лиса!  Вот проныра!
Они  меня  там  ненавидят,  врагом  наипервейшим  почитают,  а  вот на тебе,
расписались, расщедрились на  похвалы! Без них  я не знал  бы, кем являюсь и
кому служу. Тьфу на речи их льстивые.
 - То о многом говорит,- чуть подумав, осторожно высказался Претлак.
 - О чем именно?-  вытянул  в его сторону указательный палец  с  большим
перстнем на нем Алексей Петрович.
 - Прежде  всего  о том,  что  дела французиков  не так  хороши, как они
желают показать всему миру...
 -- И...- вопросительно смотрел на посланника граф.
 -- И надо ждать перемены в общеевропейской политике.
 - Вы совершенно правы,- согласился канцлер,- это первое, что пришло мне
в голову,  когда одно за другим  мной  были получены  оба  послания.  Король
Фридрих,  не  выпуская  Францию из  своих могучих, удушающих объятий, за  ее
спиной будет и дальше строить козни, дабы перессорить все европейские дворы.
Уверен,  и вы лично это хорошо понимаете.- Претлак  чуть наклонил голову, но
не произнес ни слова.-  Из двух  французских  посланий мы  с вами, оставаясь
едва  ли не  единственными дружескими  державами  на всем континенте,  можем
сделать бесспорный вывод: Фридрих готов нарушить свое соглашение с Людовиком
и сделать очередной ход. Вы со мной согласны?
 - Беспрекословно и полностью,- согласился австрийский посланник.- Скажу
более  того, вы разволновали меня настолько, что немедленно отправлюсь домой
и  составлю  донесение  своей  императрице, в  котором,  не ссылаясь на вас,
граф...
 - И на увиденные вами грамоты,- поспешно добавил Бестужев.
 -  Именно,  ни  в  коем  случае  не  затрагивая  государственных   тайн
переписки,  сообщу  императрице о  неустойчивости равновесия,  в  котором мы
пребываем сегодня.
 - Пока прусскому орлу не выщиплют часть его черных перьев и не укоротят
хищные лапы, никто во всей Европе не сможет спать спокойно.
 -  Можем  ли мы по-прежнему  надеяться  на  помощь России?  -  негромко
спросил  Претлак  и  внимательно  посмотрел  в  разгоряченное  беседой  лицо
российского канцлера.
 - Разве мы не связаны обоюдным договором? - хитро усмехнувшись, ответил
тот.
 - Понимаю, граф,  но договор  -  договором,  а действия  есть действия.
Придет ли русская армия на помощь моей империи  в случае военных действий со
стороны прусского короля? Прошу вас ответить определенно.
 - Как вам сказать, - неожиданно отвел в сторону глаза Бестужев,- боюсь,
что  мы не совсем готовы к открытым проявлениям  наших дружеских  отношений.
Слишком велики расходы.
 - Сколько? - сухо спросил австрийский посланник и поднялся с кресла.
 - О чем вы спрашиваете?- замялся Бестужев и также  приподнялся, но глаз
не поднял.
 -  Мне  известно,  насколько  важно  слово  вашей  светлости в  решении
государственных  вопросов, известно  мне  и про  ваши расходы,  связанные  с
проведением собственной линии. Мы готовы возместить часть от израсходованных
вами средств. Назовите цифру, граф.
 "Все-то ему известно,- подумал про себя Алексей Петрович и поморщился,-
но,  может,  оно  и к лучшему, не нужно полунамеков, когда тебя очень хорошо
понимают и сами предлагают деньги".
 - Не стесняйтесь, назовите сумму,- подбодрил графа Претлак.- Я сообщу о
том в сегодняшнем послании.
 - Можно, я не буду называть конкретную сумму, а предоставлю это сделать
вам самостоятельно?-  неожиданно нашел выход из щекотливой ситуации канцлер,
и хитро улыбнулся.
 -  Что?-  переспросил Претлак и, поняв хитрость сказанного  Бестужевым,
весело рассмеялся.- Как  хорошо, что вы, граф, в числе  наших сторонников, а
не наоборот.
 -  Могу со своей стороны ответить тем  же,-  сделал  что-то похожее  на
реверанс канцлер.-  Скажу  больше,  последнее  время  вынашиваю  планы, дабы
король прусский полностью раскрыл свой хищный клюв и сделал, если не прыжок,
то хотя бы намек  на  него.  Тогда и императрица, и все  мои  недруги увидят
правильность моей позиции.
 - Благодарю  за  откровенность, ничуть в том не сомневался,- откланялся
австрийский посланник и не спеша направился к выходу.
 - Поспешите с посланием,- вдогонку ему  проговорил Бестужев, но Претлак
лишь кивнул, не останавливаясь, и осторожно прикрыл за собой дверь.
 Оставшись один, Бестужев схватил колокольчик и нетерпеливо позвонил. Не
прошло  и  минуты, как  в  кабинет, запыхавшись,  вбежал  его  секретарь  и,
преданно глядя, спросил:
 - Изволили звать, ваше сиятельство?
 - Бери бумагу и пиши, - хмуро буркнул тот, не глядя на секретаря.
 - Готово,- сообщил тот, усевшись на уголок  кресла  возле  столика, где
только что  сидел австрийский посланник,  разложив  перед  собой  письменные
принадлежности.
 -  Писать  от   своего  имени  будешь,-   пояснил  канцлер,  принявшись
вышагивать по  кабинету,  как делал это  обычно, когда  случалось  диктовать
какое  -то  письмо  или иной  документ.-  Начнешь  так,  что  по приказу его
сиятельства велено ответить вам...
 - Кому ответить?- осмелился робко перебить его секретарь.
 -  В свое время  все  узнаешь,- недовольно  остановился  напротив  него
канцлер, но  чуть подумал и добавил,- господину Гюимону письмо составишь, во
Францию. Понял, дубина?
 - Так точно, понял,- заскрипел пером секретарь.
 - Напиши, мол, въезд в империю нашу всегда открыт для  всякого честного
человека в любое время...- Канцлер замолчал, обдумывая очередное предложение
и давая  возможность секретарю успеть записать  сказанное.- Далее  напишешь,
чтоб не обременял себя сударь сей  напрасным трудом писать частные письма  и
испрашивать  разрешение  ее  императорского  величества,  нашей  августейшей
государыни и императрицы, титулом  которой господину Гюимону не следовало бы
пренебрегать, так как сам король его  и  все другие дворы  делают. А  впредь
пусть  обращается  за  видом  на  въезд  куда  следует,  по  соответствующей
инстанции, и нас более не тревожит.
 - Все?- спросил секретарь, когда канцлер уселся в свое кресло.
 - От  себя что-нибудь  добавь, поклон  королю Людовику,  а  лучше и  не
стоит, и без поклонов наших обойдутся,-  злорадно хмыкнул он. - Как  начисто
перепишешь, мне занесешь показать.
 Секретарь шустро соскочил  с кресла, сгреб  бумаги и,  низко  кланяясь,
попятился вон из кабинета, оставив канцлера в глубокой задумчивости.

4.
 Гаврила  Андреевич  Кураев  немало  удивился, когда неожиданно  получил
коротенькую записку от Ивана Григорьевича Чернышева, который в ней  сообщал,
что ждет завтра своего старого друга у себя дома к обеду. После их последней
поездки на тайное собрание  членов  масонской ложи они не видались, и Кураев
начал было подумывать, что  о  нем забыли. Да и от Бестужева-Рюмина более не
поступало  распоряжений добыть какие-либо новые сведения о заговорщиках. Тем
не менее, он долго  размышлял,  стоит ли ему  встречаться с Чернышевым  и не
лучше ли, сказавшись больным, к нему не ездить. Проведя вечер и часть ночи в
раздумье,  все же  решился принять приглашение,  на  всякий  случай  сообщив
слуге, куда он отправляется, и в назначенный час подъезжал к дому Чернышева.
 Как только он назвал лакею свое имя, сразу был проведен в кабинет Ивана
Григорьевича, где тот восседал в полном одиночестве с книгой в руках.
 - Наконец-то!- протянул тот руку,  вставая.-  А я подумал,  может, тебя
опять куда по делам услали из столицы.
 -  Совсем недавно  вернулся из Малороссии,- сообщил  Кураев, отвечая на
рукопожатие.
 -  Забываешь  старых друзей, носа  не  кажешь, -  весело  погрозил  ему
пальчиком Чернышев. - Служба  службой, а дружба  дружбой.  Наши общие друзья
интересовались тобой, - чуть понизив голос, сообщил он.
 - Да?  -  сделал  удивленное  лицо Кураев.- Интересно знать, зачем я им
понадобился?
 - А твое участие в ложе?- вопросом на вопрос отвечал граф.
 - При моей занятости по службе не вижу никакой  возможности участвовать
в собраниях столь почтенных господ.
 -  Шалишь, братец.  Если  ты  хотя бы  один  раз  изъявил согласие быть
введенным в ложу,  то теперь до конца дней своих не можешь забывать  о  том.
Вот так-то.
 -  Мы  так  не  договаривались. Я  свободный человек, а  не  крепостной
какой-нибудь, и могу располагать собой, как вздумается.
 -  Все так,-  примирительно  тронул  его  за  руку Чернышев,-  но  тебе
поверили. Причем вспомни,  под мое честное слово. Не пожелав принять участия
в нашем общем деле, ты тем самым подведешь и меня. Ты к этому стремишься?
 -  Отнюдь,-  смутился  Кураев,-  но,  согласись,  почти  все мое  время
поглощает служба и к тому же, как тебе известно,- частые поездки. Боюсь, что
вынужден буду извиниться перед тобой. А разве у вас не бывало случаев, когда
кто-то  по  болезни  или в  силу иных  причин не мог присутствовать на общих
собраниях? И к тому же, если это останется между нами...
 - Да,  да, - поддержал его Иван Григорьевич, - обещаю тебе, что сохраню
в тайне твои слова.
 - По чести говоря, - продолжил Кураев,- мне ваше собрание показалось не
более, как маскарадом, а я до них не  большой охотник.  Дела не вижу за всем
тем.
 -  И  зря,-  нахмурился  Чернышев,-  за  тем  тебя  и  пригласил,  чтоб
предложить участие в одном важном деле.
 - Слушаю тебя, граф. Если оно не затронет моей  чести  и репутации и не
будет противно мне как верному слуге государыни, то готов выслушать  и, коль
окажется возможным, то поучаствовать в деле. Говори.
 - Но и я в свою очередь хотел бы взять с тебя слово, что все,  о чем мы
будем говорить, останется между нами.
 - Ты хочешь, чтоб я  поклялся? На  чем? На  Библии? Или крест нательный
поцеловать?  Знаешь, я  не  большой охотник до клятв, а  тем более не  люблю
болтать языком с каждым встречным. Так что доверься моему честному слову.
 - Этого достаточно. Более, чем достаточно. Присядь,- указал ему граф на
низкую  кушетку  возле  большого  шкафа с  книгами,- беседа может  оказаться
долгой. Хотя... - и он глянул на напольные часы,- если мы придем к обоюдному
согласию, то через час должны будем ехать.
 - На собрание? В ложу? - чуть поморщившись, спросил Кураев.
 - Всему свое время, а пока сядь и послушай.-  Сам он уселся  напротив в
кресло, обитое тисненой золотом кожей, закинул ногу на ногу  и принялся чуть
покачивать   ею    в    воздухе.    -   Что   тебе   известно