ло, то  быльем поросло и забылось
давно...
 - Ага, забылось, - сморщился Иван,  - а все их так остяками и кличут, и
они сами не особо на то обижаются.
 -  А  на что  обижаться?  На что? Вон у  Корнильевых в  родне  кто был,
знаешь? Молчишь?  А я тебе скажу: дед у них чистейших кровей калмык был. И у
твоей  матери,  моей  законной супруги,  на четверть кровь калмыцкая, а ведь
ничего, живешь и не вспоминаешь.
 -  Нас-то  калмыками, поди,  не дразнят,  - угрюмо  отозвался  Иван. Он
сколько раз слышал про ту историю, и сам отец, бывало, когда выпивал  лишку,
то звал  мать  не  иначе,  как  "калмышкой чернявой". Но это все было не  на
людях, меж собой, а Карамышевых  в открытую  все называли остяками, хоть  от
остяков у тех остались разве  что  черные прямые волосы. Но  пару лет  назад
Андрей Андреевич Карамышев выдал свою младшую дочь Пелагею за такого же, как
он, выходца из остяцких  князей, Ивана Пелымского, и это еще более утвердило
всех тоболяков,  что  он искал  себе зятя из сродственников.  Ивану никак не
улыбалось  оказаться  в  родне  с Карамышевыми,  но  что-то  в  словах  отца
заинтересовало его и, поковыряв пальцем в зубах, он осторожно спросил:
 - Про какую деревеньку  вы, батюшка,  давеча сказали? Может, ослышался?
Вроде не было у нас ранее деревеньки, а откуда взялась?
 - Долго ездил, сынок, - хитро сощурился  тот, - твой батюшка - мужик не
промах, своего не упустит. Что там товары разные? Сегодня есть, а завтра или
покрали, или погорели.  А  вот  деревенька с землей,  с мужиками на  ней,  с
угодьями  может когда и внукам  твоим достанется по  наследству. Взял ее  за
долги с одного человека, а  с кого  знать тебе необязательно.  Понятно,  без
помощи Михаила Яковлевича не обошлось, - уважительно помянул Зубарев-старший
племянника,  -  помог  бумаги составить,  подписать, где надо.  Но  вот ведь
закавыка  какая:  купцам  простым, вроде  нас с  тобой, сынок, не  велено по
закону землей владеть, где народ какой проживает.
 - Так ведь отберут, - ничего не понимая, глядел на отца Иван.
 - Потому и жениться тебе надо быстрехонько на Антонине Карамышевой.  Мы
ту деревеньку на твоего тестя и перепишем. Понял теперь?
 - Выходит, он хозяином  станет?  -  Иван так и не догадался, зачем отцу
было отдавать  только что купленную деревню  кому-то, когда новый хозяин мог
теперь продать ее или распоряжаться по собственному усмотрению  и землей,  и
людьми.
 - Разве я похож на дурака? Не похож, - сам и  ответил Василий Павлович,
- а потому сговорились  мы  с Андреем  Карамышевым, что  даст он мне  за  ту
деревеньку векселей на  три тысячи рублей. Коль он ее продать удумает, то мы
тут  как  тут  -  плати  по  векселям.  А ему куда  деваться? Вот  опять  же
деревенькой  с  нами и  сочтется. Понял  теперь, дурашка?  -  почти  ласково
спросил  он сына. - Все-то твой батюшка продумал.  А ежели рано  или  поздно
помру, то все тебе и отойдет.
 - Да ладно вам, батюшка,  - засмущался  Иван,  - вы у нас вон еще каков
молодец. Глядишь, до ста лет доживете.
 -  Тьфу на тебя, - неожиданно вспылил Зубарев-старший, - никогда так не
говори.  Не желаю лямку  тянуть до  стольких годов. Спросил бы лучше, где та
деревенька стоит. А? Неинтересно?
 - Интересно, думал, сами скажете.
 - Неподалеку от Тюмени, на речке Пышме  стоит. А прозвание у  нее будет
Помигалова. Пять домов в  ней, двадцать восемь  душ проживает,  и меленка на
речке имеется,  -  с гордостью  сообщил  обо всем  этом Василий  Павлович  и
самодовольно задрал вверх плохо выбритый подбородок.
 - А как же то  дело, о котором с крестным зимой еще говорили? - нашелся
Иван. - Если к свадьбе готовиться, то не  успею к башкирам до снега сгонять.
Может, там и взаправду золотишко водится.
 - Как обвенчаешься, то и поезжай сразу, неволить не  стану. Помощник из
тебя никудышный, а с Антониной сам разбирайся.
 - Уже и венчаться?! - разинул рот Иван. - Когда?
 - После Успения сразу, - сказал, как отрезал, Василий Павлович.

23.
 Выждав  день   после  отъезда  отца,  Иван  ранним  утром  подался,  не
предупредив братьев, напрямик через лес по направлению к Тобольску. Зачем он
шел?  Если  бы кто  спросил  его  об  этом,  то  он  вряд  ли  что  объяснил
вразумительно. Какая-то непонятная сила толкала его в город. Правда, все это
облекалось в одно слово - "Наталья". Не то чтоб он хотел спросить у  нее, по
своей ли воле она выходит замуж и за кого, отец так и не назвал имени жениха
его бывшей  невесты, да и чего спрашивать, коль все одно выходит. Иван  даже
не представлял, как сможет увидеть девушку, да если и встретит случайно,  то
у него не хватит решимости подойти, заговорить.  Любил  ли он ее? И этого он
также  не знал. Он вообще плохо представлял,  что значит "любить". Вот отца,
мать он вроде как любит, но дома никогда не говорили на подобную тему: и все
представлялось как  бы  само собой разумеющимся. Раз живут  вместе  - значит
любят. А как иначе. К Наталье, с которой они  встречались всего-то несколько
разков, у него было совсем иное чувство. Она притягивала Ивана к себе как...
он не  мог  подобрать  слово  в  его  представлении  всплыла вдруг  широкая
сибирская дорога меж березовых лесов, выходящая к небольшой речке с мостиком
и лодкой, приткнутой у бережка.
 В представляемом  им  видении  листья у  березок начали  чуть  желтеть,
подсыхать,  скукоживаться,  загибаться  краями,  зато  осиновые листья,  как
медные  начищенные  пятаки,  сверкали вызывающе ярко, подрагивая  на  слабом
ветерке.  Дымчатые  облака,  белесой  кисеей  едва  не  цепляясь  за  кромку
березняка, оттеняли  осенний  лесок  и  делали  его  еще  более  насыщенным,
красочным, а  речка,  с тугими стрелами  камышинок, таила такой  невыразимый
смысл,  что невольно хотелось заплакать и  по телу пробегали острые иголочки
сладостного восторга  и умиления. Но  разве мог Иван  объяснить кому-то и, в
первую очередь, самому себе, что  столь  необыкновенного,  притягательного в
увиденном?  Почему хотелось жить  среди этих перелесков, вдыхать  этот густо
насыщенный   болотной   сыростью   воздух  и...   ждать...   ждать   чего-то
несбыточного...
 И так случалось каждый  раз, стоило  ему лишь начать думать о  Наталье:
перед его внутренним взором вставала где-то раз  увиденная им широкая дорога
через березняк  и мосток через тихую речку. Как они были связаны  меж собой,
Наталья и дальняя  дорога? Может,  для многих мужчин  женщина и есть дорога?
Прекрасная, неизведанная, непередаваемая словами  даль. Для Ивана и это было
загадкой, на которую он вряд ли когда сможет найти ответ.
 А  сейчас, широко  вышагивая по  кромке  крестьянских  полей,  покосов,
выпасов,  всматриваясь в неторопливо переходящих  с места на место  рыжих  и
черных  коров у дальних  перелесков,  он  слышал  долетающие  до  него звуки
самодельного  жестяного  ботала,  привешенного  хозяевами  на  шею  наиболее
блудливым животным,  и тем сильнее  ощущал собственное  одиночество.  Здесь,
вдали   от  жилья,  стада   воспринимались   чем-то  сказочным,  нереальным,
заповедным,  составляющим  одно целое  с древесными стволами и стогами сена,
заботливо  огороженными  легкой  изгородью,  с  вороньем,   черными  пятнами
выступающим  сквозь  ажурную  вязь  хрупких   лиственных  верхушек,  похожих
издалека на диковинные плоды, созревающие в конце жаркого лета.
 И  сам себе Иван  казался  частью поля, перелеска,  болотины, время  от
времени попадающейся ему, стоило лишь спрямить тропинку, пройти через лесной
колок.  Доверяя своим чувствам, он ни  на миг не  задумывался, правильно  ли
поступает, отправившись в  город с неясной  целью,  а  просто  шел,  изредка
похлестывая  тонким  таловым  посошком  по  попадавшимся  на  пути кустикам,
тянущимся к нему гибкими ветвями.
 Не выходя  на дорогу,  он  перед самым  городом  спустился  по  влажной
скользкой  тропе в  темный  буерак,  раздвигая завитые  паутиной черемуховые
заросли,  пошел по дну и вскоре выбрался в предместье, прозванное Тырковкой,
и его грязными улочками направился уже к центру города, старательно надвинув
шапку на глаза, стараясь избегать людных мест. Он попытался вспомнить, какой
сегодня день - будний  или воскресный, но не смог. Хотя,  судя по призывному
колокольному  перезвону с  храмовых  колоколен и  веренице празднично одетых
людей, спешащих, видимо, к службе, можно было  догадаться, что день,  должно
быть, праздничный.
 "А  какой нынче праздник? -  начал вспоминать  Иван и от  неожиданности
сбавил  шаг,  едва не запнувшись о  поломанную  тротуарную  плаху. -  Неужто
Успение?   А  ведь   именно  после  этого  престольного   праздника,   когда
заканчивался недолгий успенский пост, отец и собирался справить свадьбу."
 Иван  подумал о собственной  свадьбе,  как  о  чем-то привычном,  давно
свершившемся,  и  заспешил  к  Богородицкой  церкви,  в  чьем  приходе  жили
Пименовы.  К  храму, степенно ступая, подходили  прихожане,  мужчины снимали
шапки, крестились, низко кланяясь  у  входа,  приоткрывали  дверь, пропуская
вперед  своих  спутниц,  скромно опускавших  глаза. На  церковных  ступенях,
образуя  как бы  живой коридор, стояли  нищие. Одну  из них, не  старую  еще
женщину, прозванную  Валькой-Сорокой,  Зубарев  немного  знал, она частенько
являлась  на  большие  праздники  к их  храму Богоявления,  где  приход  был
побогаче  за счет купцов и статских, живших поблизости. Если остальные нищие
просто тянули  руки,  крестясь  и шепча:  "Подайте  Христа  ради...",  -  то
Валька-Сорока  заранее, еще издали, выбирала свою  жертву, нацеливалась чаще
всего  на знатную,  недавно  овдовевшую купчиху  (и откуда она  только знала
всех),  и,  как  только  та  приближалась к  ней,  цепко хватала  за рукав и
тянулась  губами  к уху  вдовы.  "Я  твоего-то давеча  ночью  во сне видела,
являлся он мне ... " - таинственно шептала растерявшейся и слегка обалдевшей
от подобного сообщения женщине, тут же объявляла: "Подай на помин души  раба
Божьего,  а то совсем замучит  меня, до греха доведет..."  Если у напуганной
вдовы не случалось с собой денег, то она торопливо искала  кого из знакомых,
брала в долг и, вкладывая .в горячую валькину ладошку монеты, приговаривала:
"Помолись, миленькая, помолись за него...  Видать, мои молитвы не доходят до
Господа  из-за  грехов моих..."  - и,  охая, скрывалась в  сумраке храма.  В
случае,  если Вальке-Сороке  отвечали  отказом,  она  могла такое  сказануть
принародно о  вдове,  что та  потом  месяцами  не  показывалась у  храма или
направлялась на гору, куда нищенка обычно не захаживала.
 Остальные   нищие  были  из  числа  спившихся  отставных  солдат,  пара
непутевых   теток,  живущих  по  много  лет  попрошайничеством,  отиравшихся
зачастую возле  городских кабаков. Без них храм казался бы нежилым, забытым,
а нищие,  мимо которых  со вздохами вынуждены были  проходить все до  одного
прихожане,  как  бы  служили  наглядным  напоминанием  о  каре Господней  за
нарушение заповедей христовых.
 Остановившись чуть в стороне, возле входа в  городской  сад, Иван решил
подождать,  не  появятся  ли  Пименовы,  и  хотя служба началась, но  что-то
удерживало его  войти в храм.  Заметно  поредел  поток  спешивших на  службу
прихожан,   когда   прямо   у   церковного  крыльца  остановилась  пролетка,
запряженная парой  гнедых  лошадей.  Из нее  вышли Наталья и  другая молодая
девушка,  ее ровесница. Они, не сговариваясь, открыли  свои сумочки,  вынули
оттуда несколько медных монеток и с  улыбкой принялись  раздавать  их нищим.
Иван  увидел, как  потянулась  к  Наталье  шмыгающая  маленьким приплюснутым
носиком Валька-Сорока, зачастила чего-то, хитро заулыбалась,  заподмигивала.
В ответ Наталья положила  ей в руку  монетку и подошла к двери. Тут кованая,
покрашенная зеленой  краской дверь  открылась,  и  на крыльцо  вышел молодой
парень, в котором Иван безошибочно узнал сына известного купца  Молодчикова,
славившегося тем, что много лет брал он  на откуп  лучшие пески по Иртышу  и
Оби, с которых поставлял живую рыбу к столу губернатора. Как звали его сына,
Иван не помнил, не то Петром, не то Павлом, но почему-то сразу решил, что он
и есть  натальин  жених,  наверное по  тому, как тот  улыбался  ей  и широко
распахнул дверь  храма, низко  поклонился.  Но  прежде чем переступить через
порог,  девушка  неожиданно  оглянулась назад, будто  почувствовала  горячий
взгляд  Ивана, и, чуть  щурясь,  увидела его,  стоящего  с тонким  посохом в
руках, одетого по-дорожному.  Лицо  ее вспыхнуло  и, вздрогнув, она невольно
подняла руки к  лицу.  Шедшая  сзади подруга,  заметив ее испуг, повернулась
назад и также увидела  Ивана, и торопливо  заслонила  собой Наталью, ввела в
церковь. На крыльце остался  лишь  один  Молодчиков да вереница  равнодушных
нищих, ни на что не обращающих внимание и давно ко всему привыкших. Натальин
жених  (а Иван теперь окончательно  утвердился,  что  то был  именно  он)  в
недоумении покрутил головой и,  пожав плечами, вернулся  в храм. После всего
этого заходить за ними следом Ивану и совсем расхотелось.
 Служба шла  долго, и начало уже темнеть, а Иван  все  стоял,  неотрывно
глядя на двери храма, словно там, за ними, скрылось самое важное  для него и
несказанно  дорогое. В то же время он был  спокоен и  почти равнодушен.  Ему
просто  хотелось  еще  раз увидеть  тонкую фигуру Натальи, встретиться с ней
взглядом. Можно было войти  в храм,  встать  рядом с  девушкой, где никто не
помешает смотреть и разглядывать ее, но это  даже не приходило ему в голову,
как нечто кощунственное, непотребное.
 Нищие присели на врытые в землю лавки, достали  из узелков нехитрую еду
и вполне обыденно,  принялись есть, шумно обсуждая что-то меж собой. Прошло,
наверное, больше часа, когда двери храма открылись и оттуда вышли со шляпами
в  руках два офицера,  быстро  перекрестились,  натянули шляпы на  головы  и
торопливо   зашагали   в  сторону   Базарной   площади,   на   ходу   весело
переговариваясь  о  чем-то.  Затем  начали  появляться  на  крыльце  храма и
остальные  прихожане,  ступая  торжественно  и  с  достоинством,  как  люди,
выполнившие  свой  долг.  Зазвонили   колокола  на  колокольне,  извещая  об
окончании  службы. Иван несколько  раз  быстро  перекрестился  на  церковные
купола, не спуская глаз с выходящих. Он видел, что пролетка чуть отъехала от
церковных ворот и кучер  дремал на козлах,  ожидая  привезенных им  девушек.
Кончили выходить отстоявшие  праздничную службу прихожане, а ни Натальи,  ни
ее подруги не было. Не показывался и Молодчиков. Наконец,  он  вышел первым,
шагая  чуть  впереди  Натальи,  ее  подруга  шла  следом и  тут  же  бросила
настороженный взгляд в сторону Ивана, склонилась к натальиному плечу, что-то
ей зашептала.  Та торопливо простилась с  женихом, показав рукой на пролетку
и, не  оглядываясь, пошла  из ограды подруга  семенила рядом. Она почему-то
сразу  не понравилась Ивану, и он про себя назвал ее кикиморой, за обезьянье
личико и вертлявость.
 Не  доходя  нескольких шагов  до пролетки,  Наталья вдруг остановилась,
посмотрела вслед  уходящему  в противоположную сторону  Молодчикову,  что-то
шепнула подруге  и решительно  направилась через  дорогу к Ивану.  У него от
долгого стояния на одном месте совсем затекли  ноги и, увидев идущую прямо к
нему  девушку,  он  было дернулся,  хотел  поначалу завернуть  за  угол,  но
сообразил,  насколько смешон  будет, если  вдруг побежит  от  нее,  а потому
остался и, весь насупившись,  свел брови на  переносье, переложил посошок из
руки в руку.
 - С праздником, Иван Васильевич, - потупя глаза, первой поздоровалась с
ним Наталья.
 -  С праздником,  Наталья Васильевна, - столь же степенно ответил он, и
только сейчас  ему пришло в голову, что имена отцов у них одинаковые, а это,
как считают старики, не к добру, значит, не жить в согласии.
 - Далеко  ли собрался? - она  указала  глазами на посошок. Он  не сразу
поверил, что Наталья подошла к нему, понимая  насколько сложно это оказалось
для девушки просватанной.
 - Из деревни пришел,  - выдавил он и, кашлянув, добавил неожиданно  для
себя, - на тебя поглядеть.
 - На меня? -  удивилась она.  - Гляди,  не заказано.  А  вот  на  тебя,
говорят, опять сыск учинили. Правда?
 - Правильно говорят,  - еще более смутился  он, не зная, куда деть свой
посох, попробовал  опереться  на  него  двумя  руками,  но  тот  моментально
прогнулся, затрещал.
 - Силу некуда девать? -  усмехнувшись, кивнула на посох Наталья. -  Так
куда все-таки пойдешь?
 - Домой пойду, куда же еще, - удивился он вопросу.
 - Так ведь ищут тебя, сама видела возле вашего дома солдат.
 "Значит, она  была возле нашего дома, - с удивлением подумал он, но тут
же сник, - а может, просто мимо шла..."
 -  Тогда  обратно, в Аремзянку, подамся, -  обреченно ответил, понимая,
что Наталья права и домой ему сейчас никак нельзя.
 - В  такую-то пору? - выразительно всплеснула она руками и  со  вздохом
высказала главное,  из-за чего,  верно, и решилась подойти к нему, -  а меня
батюшка замуж выдает за Петра Молодчикова. Свадьба скоро. Придешь?
 - Куда? - не сразу сообразил он.
 - Как куда, на свадьбу ко мне. Если не испугаешься...
 - Вот еще, чего пужаться. Но только не приду.
 - Чего так? - она или не понимала, как  тяжело дается ему разговор, или
делала это нарочно, насмехаясь и подтрунивая.
 - Я это...  - помолчал он чуть и, решившись, продолжил, - виноват перед
тобой.
 - В  чем виноват? - сделала удивленный вид  Наталья. - Не припомню, чем
меня обидеть мог. А-а-а,  что вроде  как тоже свататься приезжали, да  потом
батюшки наши из-за приданого моего рассорились? Он мне рассказывал. А ко мне
и другие свататься  приезжали,  - лукаво  сообщила она, -  да  батюшка и тех
отправил  ни  с  чем. Чего я  против  него  сказать  могу?  У  нас  этак  не
заведено...
 Для Ивана  ее  слова были почти  признанием, и он чуть подступил к ней,
горячо прошептал, плохо понимая, о чем спрашивает:
 - А за меня пошла бы?
 - Коль батюшка  приказал,  то и разговора нет. Только ведь не вышло, не
сложилось...
 -  Не сложилось, -  передразнил он ее, - а тебе-то я как? Нравлюсь хоть
или по батюшкину указу и за козла готова пойти?!
 - Зачем за  козла, пусть  он себе свою козу ищет,  а  до  нас свататься
вполне  приличные люди  приезжали, -  в шутку или  всерьез  ответила  она  и
повернулась в сторону, где  стояла у  церковной  ограды  ее  подруга,  делая
руками  какие-то знаки  в воздухе. - Ой, Александра заждалась меня, пойду. А
ты приходи,  приходи на свадьбу, ни  для кого  дверь не заперта, сам,  поди,
знаешь, - и повернулась, чтоб уйти.
 - Постой,  - остановил ее  Иван, - у меня, поди, тожесь свадьба  будет,
отец и невесту сыскал.
 -  Вот  как?  -  остановилась  она и  безразлично  спросила:  А  не  из
Карамышевых, из остяков, невеста? Не Антонина ли?
 - Вроде она...
 - Хорошая девка, хоть и из остячек. Дай Бог вам, - недоговорив, Наталья
решительно  повернулась и  пошла к церковной ограде, плавно ступая, неся  на
отлете маленькую дамскую сумочку.
 - Да не из остячек она, - зачем-то крикнул ей вслед Иван и  зло сплюнул
на землю, нажал изо всей силы на посошок и переломил его пополам, отбросил в
сторону и пошел вдоль по улице.
 В нем все  клокотало от обиды: и оттого, что Наталья подошла первая,  а
не он  сам, и  оттого, что выходит замуж,  с полным безразличием отнесшись к
его сватовству, и оттого, что назвала Карамышевых остяками.
 Он шел, пока не вышел на окраину города, где был облаян сворой бродячих
собак, и  чья-то  голова  показалась из-за  соседнего забора,  пьяно  что-то
крикнули  вслед ему.  Повернул  обратно,  решив,  что ночью  в  Аремзянку не
пойдет, заночует  где-нибудь  у знакомых,  а  то  и совсем  пойдет  к  реке,
заберется  под первую попавшуюся лодку, как часто поступали в детстве, когда
ходили в начале лета на метляжную с друзьями. Он шел, поворачивая  наугад то
в один, то  в другой проулок, вглядывался в освещенные  окна, где при свечах
или  при  лучине сидели, ходил