и, а
под розой  сидели  на жердочке  два голубка, соприкасающиеся  клювиками. Еще
более  торжественно выглядела  кровать  со множеством  подушечек, каждую  из
которых  покрывала  накидочка  из плетеной тесьмы, а саму  кровать  укрывало
голубое  атласное  одеяло,  с  наброшенным  поверх  кружевным  покрывалом  с
узорчатыми пышными бутонами цветов.
 - Нравится? - кокетливо спросила Аксинья, видя, как Иван разглядывает с
вниманием убранство комнаты. - Сама все вязала. Каково?
 -  Здорово...  -  только и  нашелся Иван. Ему вдруг стало до боли жалко
себя, мыкавшегося  по разным углам,  где не  то  что  покрывала  на  кровать
никогда  не  было,  а  и  само  одеяло зачастую  отсутствовало, и  он  спал,
накрывшись хозяйским тулупом.
 - Эх, Ваня, твои бы деньги да мое умение, - вздохнула Аксинья, ставя на
полку  шкатулку, - зажили  бы мы, как кумы  королю и  сваты  шаховы.  Да что
говорить... не судьба, видать...
 -  Не судьба, -  глухо  согласился  Иван. - Давай посуду  какую, выпить
хочу.
 - А  не  хватит тебе?  -  спросила Аксинья,  но уже несла кружки, хлеб,
какие-то овощи в деревянном блюде.
 - Скажу, когда хватит, - грубо осветил он, чувствуя, как тоска вползает
в душу, и знал уже: не унять ее ничем, кроме доброй кружки вина. - Ты будешь
али как?
 - Самую малость  налей,  а то Петр мой ругаться  будет. Не  любит, если
выпиваю.
 -  Бьет  он  тебя?  - Ивану ужасно  хотелось услышать,  что муж колотит
Аксинью, но та поспешила развеять его сомнения.
 - Петр-то? Да ты что!  И пальчиком не трогает. Дажесь, наоборот, балует
меня, чем может.  Да мы и  видимся  когда?  За  полночь иной раз приходит со
службы. А там  какие разговоры?  Поест  и спать.  Строгости  у них в  полку,
нельзя опаздывать.
 - А службу где их полк несет?
 -  В  Москве, поди... А где? Хошь  убей, а не знаю. Не спрашивала его о
том. А тебе зачем знать?
 - Да так... Для интересу... - Ваньку изрядно  разморило, и он снял свой
богатый бархатный кафтан, в котором его принимали за купца, а  то  и за сына
боярского. Расстегнув  камзол,  он с  интересом  стал разглядывать  Аксинью,
сидевшую перед  ним в  тонком ситцевом  платье, выразительно  обрисовывающем
очертания ее молодого упругого тела. - Иди  ко мне, - надтреснутым  голосом,
не  слыша собственных  слов, проговорил он  и протянул руку, ухватил  ее  за
подол.
 - Пусти, порвешь, дурень, - вырвалась она и со смехом вскочила на ноги.
-  Разве так с честными девушками обходятся? Дурень ты, Ванюшка, - и подошла
вплотную, прижавшись грудью к его лицу.
 - О-о-ох!  - тяжело задышал он и зашарил ладонью по ее спине, провел по
ягодицам, начал, не глядя, нащупывать ноги. Рука тряслась, а по лбу тек пот,
словно он тащил на себе непомерный груз.
 - Ты не спеши, не спеши,  - остановила его Аксинья, - поговорить прежде
хочу с тобой. Слышишь? - и с силой оторвала Ивана от себя.
 - Чего ты? - не понял он, бестолково уставясь на нее.  - О чем говорить
хочешь? Про любовь? Разве сама не видишь, как хочу тебя...
 - Кобель  тоже хочет, когда заскочит,  - неожиданно, с  не знакомой ему
ранее злостью заговорила Аксинья. - Таких кобелей, как ты,  знаешь, сколь по
Москве бегает? Только свистни, и отбою не будет. Да мне оно ни к чему, когда
у меня свой мужик, крепкий и ладный. Хочу с тобой поговорить о делах  наших.
Филатьевские кладовые ты хорошо  почистил, знать,  толк  с тебя  со временем
выйдет.
 Иван,  отстранившись,  с  изумлением глядел на нее:  то была не прежняя
тихая и застенчивая Аксинья,  сроду не  поднимающая глаз от пола,  а  стояла
опытная, прожженная баба,  хорошо  знавшая, что почем и где взять. Но он  не
особо   удивился   своему  открытию,  верно,   ожидал   чего-то  подобного,-
аксиньиного  преображения,  нового ее поведения, манер, речи, слов - все это
крылось в ней до поры до времени, чтоб потом выплеснуться, вылезти наружу  с
откровенным бесстыдством,  как само собой разумеющееся. Догадался Иван,  что
специально она пригласила его к себе в дом, ради этого разговора, и о чем он
пойдет, догадывался, даже твердо знал, но  решил до  конца выслушать, что же
предложит ему новая, не известная до сей поры Аксинья.
 - Интересно  говоришь, девка, -  прищурил он глаза и чуть  отхлебнул из
кружки,   не   опасаясь  уже   захмелеть:  слова   Аксиньи  так  отрезвляюще
подействовали на  него, что голова  стала  чистой, будто  и не пил совсем, -
давай, сказывай дале... Послухаю, куды клонишь.
 - Не девка я уже, - недобро блеснула она глазами,  - сам, поди, знаешь.
А сказать  я тебе, Ванюша,  вот чего  хочу:  в руках  ты  у меня, вот в этих
самых, -  и она смешно сжала маленькие кулачки,  выставя  их  вперед.  -  Не
станешь дружбу со мной водить, то и спета твоя песенка, отгуляешь свое или в
Сибири, или еще где...
 - Это ты мне?! - вскочил Иван и шагнул к  ней.  - Думай, чего говоришь!
Мне все одно, девка ты али баба, а пырну ножичком - и отговорила...
 - А ты  попробуй, попробуй, Ваня, - смело  подставила грудь  Аксинья, -
давай, режь меня, кроши на мелкие кусочки. Чего стоишь? Доставай ножик свой!
Ну?! Испужался, да?! Не боюсь я тебя, Ванька,  нисколечко.  А  сказать тебе,
почему не  боюсь? Потому как  не душегуб ты, не убивец, а мелкий  пакостник.
Только и можешь  всего, как спереть что да схорониться от  гнева хозяйского.
Знаю я вас таких...
 Ивану  хотелось возразить, закричать, что и он может убить, если  вдруг
обидят его так, что себя забудет, и в беспамятстве всадит  нож в любого, кто
окажется рядом. Но не мог он закричать, а  тем более поднять руку на ту, что
стояла сейчас перед ним, гордо выставя грудь  и раскинув широко руки.  И она
знала об этом, а потому  не боялась, подставляла себя  под удар. Но в то  же
время, подумал Иван, может статься и так, что за какое-то ее слово, за обиду
не  пожалеет он и ее, которая так влечет к себе, чье тело он страстно желал.
И он испугался этой мысли, отвернулся, подошел к столу, налил себе еще вина,
выпил одним глотком и сел на лавку.
 - Да ну тебя, -  обессиленно махнул рукой, - с тобой надо наперед мешок
гороха съесть, чтоб разговор весть. Все одно переспоришь...
 - И спорить нечего, - самодовольно улыбнулась она, - не твоя это стать,
Ваня, с бабами  спорами  заниматься,  а со  мной и  подавно.  Будешь  теперь
слушать, о чем сказать хочу?
 - Буду, буду, говори, - отмахнулся, как от назойливой мухи.
 - Парень ты  хваткий, дерзкий, с головой. Все при тебе, все на месте, а
вот нет в тебе... - она остановилась, подбирая слово.
 - Чего же такого  во мне нет?  -  без интереса спросил  он,  хотя опять
догадывался, о  чем она хочет сказать.  Наперед знал все ее слова и мысли, а
потому неинтересно  было и слушать, но и останавливать не хотел, пусть лучше
выскажет все, облегчит душу.
 ...-  размаху в тебе  нет, Ванюша, -  наконец нашла она слово. -  А без
него, без размаху, и жизнь как черствая корка кажется.
 -  Почему это  у меня  да размаху нет? -  попытался  возразить он, хотя
опять же знал: найдет она, что ответить, чем уколоть его.
 - Видать, Господь не дал.
 - Уверена, что от Господа то дело? Может, от него, - ткнул он пальцем в
пол, не желая произносить вслух имя врага человеческого.
 - Все от Бога. И  черт от  Бога пошел. Да и какая нам с тобой  разница,
откудова  что взялось, пущай о том батюшки толкуют.  А хочу  я тебе вот чего
сказать: держись,  Ваня, меня. Я  тебя  научу, как и  чем заняться, на какое
дело  пойти. Знаю, землю копать  или там  дрова для кого  колоть ты ведь  не
согласен. Так? - и сама же ответила, - так, так. Не любишь ты черной работой
заниматься, тебе  другое подавай, чтоб побыстрей да полегче. Нельзя тебе без
меня,  Ванечка,  -  она опять  подошла близко к нему, желая  в очередной раз
подразнить, и он слегка отстранился от дурмана ее сладкого, дразнящего тела.
-  Не бойся ты меня, не бойся, а то как зверь, право, - и начала  гладить по
голове, ласкать за ухом,  а потом наклонилась и поцеловала  в самую макушку,
он попытался ухватить ее, притянуть  к себе и не отпускать долго-долго, пока
не впитает в себя ее сок, не передаст ей свой, но Аксинья ждала этого, ловко
вывернулась,  задержала  его руку.  -  Погоди, погоди, не время  пока.  Я же
говорю тебе, потолковать надо. Слышишь?
 - Слышу, - отвел в сторону пылающее лицо Иван, - говори тогда скорее, а
то... не отвечаю за себя.
 - Да я почти все  и  сказала тебе: давай держаться друг  дружку. Я тебе
говорить буду, у кого  денежка  хорошая  водится, куда товары  привезли, где
запоры не особо надежны, а дале твое дело. Понял?
 - Я-то понял, - подавил в  себе  раздражение Иван, знал: именно об этом
она и хочет ему сказать, иначе говоря, быть с ним в доле, чужими  руками жар
загребать. - И чего ты, девка-краса, за добрые дела свои хочешь?
 - А ты догадливый, - недобро  усмехнулась Аксинья, - за просто так я не
стану шею  подставлять под топор, плата  за  то  особая требуется. Приносить
будешь все ко мне, куда скажу. Но не сюда, опасно под боком ворованное добро
держать, да и Петр спросить может.
 - Ты  чего...  хочешь, чтоб я все,  чего добуду,  к тебе, что  ли, нес?
Сдурела баба! Вконец сдурела, - не на шутку рассердился Иван.
 -  Дай  договорить, -  жестко произнесла  Аксинья, - а то  кипишь,  как
котелок  в  печи,  пар  пускаешь.  Договорить  не  даешь,  не  дослушаешь, а
крику-то, крику!  Как в базарный  день в конном ряду! Ты все, чего возьмешь,
за  гроши,  за  копейки  спускаешь.  Какая  тебе в том  выгода? Я же тебе  и
покупателя  доброго найду, и сохранно будет.  Уразумел? То-то. Зачем мне все
себе брать? Третью часть отдашь и ладно...
 - Третью часть? - не утерпел Иван. -  Да ты воровка почище меня будешь!
Где это видано, чтоб...
 - Тю-тю! Опять шумишь, Ваня, ну,  коль третью часть  жалко, то четверть
давай. -  И  видя, что он пытается  возразить,  прикрыла ему рот  ладошкой и
притянула голову, сама села на колени.
 Иван схватил ее  за  пояс, сжал  до  хруста  в  костях, но Аксинья лишь
блаженно застонала,  откинув голову. Он поднял ее, понес  к кровати.  Она не
сопротивлялась, наоборот, тянула  вниз, вонзая ноготки  под кожу, освобождая
от одежды его тело, распластавшись широко на вязанном ее руками покрывале...
 Через  какое-то  время они уже снова сидели возле стола, и Аксинья, как
ни  в  чем  не бывало, наставляла его, что лучше  брать из домов, что  легче
сбыть, продать, что дороже стоит.
 - Одежда  она всегда сгодится, - объясняла  она, словно  он был новичок
какой, не знал этого, - но хлопотно с ней - много  не возьмешь,  да и  видно
издалека. Посуда, что  из  серебра там или  с  позолотой, с чернью, подороже
стоит, но не всякий возьмет ее, тут стоящий покупатель нужен, а станет ли он
с  тобой разговаривать, кто знает. Потому старайся сам  деньги брать, хоть и
не так много их  окажется, а дружкам своим предлагай что под руку попадется.
Им все  одно  пропивать, - махнула  небрежно рукой  Аксинья. -  Куда ко  мне
ходить, то потом скажу, а сюда боле не хаживай и дорожку позабудь.
 - А как узнаю, где искать тебя? - удивленно поглядел на нее Иван.
 -  Приходи в тот кабак,  в котором сегодня были. Там обо всем и  скажу.
Тихо! - приподнялась со своего места Аксинья,  - муж мой, однако, идет,  - и
торопливо кинула взгляд на  заново застеленную кровать, и широко улыбнулась,
вскочила навстречу вошедшему с улицы стройному мужчине с большими пшеничными
усами, в форме гвардейца.  - Милый, -  щебетала  она, - заждались  уже тебя,
думаю, может, случилось  чего? Соскучился  по  мне,  дорогой  мой? -  игриво
спросила она и чуть дернула за ус.
 - Оставь, устал я, - отстранил он ее. - Что за гость такой у нас сидит,
скажи лучше. С горя пьем али с радости? - глянул он на полупустой штоф.
 - Это  же  Иван,  -  ласково сообщила Аксинья. - Помнишь,  рассказывала
тебе, как хозяин наш его на цепь с медведем посадил?
 - А-а-ай, - устало обронил Петр, - понятно. Иван, значит.
 - Да, Иван, а это Петр, - ткнула пальчиком в грудь мужа Аксинья.
 - Встретились  вот  случайно  да  и  зайти решили, выпить,  -  смущенно
проговорил Иван, указывая на стол. Он уже  жалел,  что не  ушел раньше, чтоб
избежать встречи с Петром Нелидовым, а теперь был  вынужден сидеть с ним  за
одним столом, смотреть невинно в глаза.
 -  Тогда  и мне  налейте, за  встречу, -  попросил  Нелидов все  так же
устало,  - отправлял  меня  сегодня капитан в село  Преображенское,  туда  и
обратно проскакал, а сейчас спина гудит.
 Они быстро  допили оставшееся вино,  Иван  предложил  сходить, принести
еще, но Петр  отказался, намекая, что поздно, завтра  рано вставать и вообще
пора  бы гостю  и честь знать. Но тут  вдруг  Аксинья, сделав незаметно знак
Ивану глазами, сообщила:
 - У Ивана бумаги  не в  порядке,  пусть  у нас остается.  Посты кругом,
схватят, в острог посадят, а мы виноваты будем.
 - Да пойду я, - пытался  возражать Иван, но  Аксинья стояла на своем, и
Петр  с видимой  неохотой  присоединился  к  ней,  указав гостю  на огромный
сундук, на котором иногда оставался ночевать кто-либо из родственников.
 Уснул Иван удивительно быстро  и даже не слышал, как  легли хозяева, но
когда чуть забрезжили  утренние сумерки, пропели где-то на  соседних  дворах
первые петухи,  он  проснулся и сел на сундуке, а потом,  взяв  свою одежду,
тихонько  вышел в сени. Он  не заметил,  что Петр Нелидов проснулся, услышав
его осторожные шаги, и больше не спал, лежал так с открытыми глазами.
 Примерно через четверть  часа дверь  легонько скрипнула,  и  Иван  Каин
вновь прошел в комнату, опустил на пол тяжелый узел.
 - Чего принес? - негромко  спросил Нелидов, чтоб  не разбудить Аксинью.
Но та уже проснулась и села на кровати, накрывшись одеялом.
 - Пожитки у знакомого  одолжил, - со  смехом  ответил Иван  и, шагнув к
столу, положил  на  него кожаный узелок-мошну,  в котором явственно брякнули
деньги.
 -  А деньги откуда? - растерянно проговорил Нелидов,  уже  догадываясь,
что  принес  их  гость и откуда могли в столь ранний час взяться  деньги. Он
вопросительно посмотрел  на жену,  но та молчала, отведя глаза в сторону,  а
потом резко заявила Ивану:
 - Отвернись, оденусь, - быстро надела сарафан, забрала платком волосы и
подошла к  столу. - Много денег? -  спросила, взяв в руки кожаный узелок,  и
высыпала содержимое на стол.
 - Сколь  есть,  все ваши,  - криво усмехнувшись, ответил  он, глядя  на
Петра Нелидова. Потом сгреб серебряные монеты  со стола в горсть и подошел к
кровати, и высыпал все их  со смехом, добавив со значением, - вот те луковка
попова, облуплена, готова,  меня  почитай, а как умру -  поминай, - и, резко
повернувшись, вышел из комнаты.
 . ..Сейчас, сидя в сыром погребе, Иван хорошо помнил, как вытянулось от
удивления лицо у молодого рейтера,  аксиньиного мужа, когда он увидел  дождь
монет,  струящихся  на него.  Позже Аксинья рассказывала, что  сосед-шорник,
которого и  обворовал поутру  Иван,  заявил в  полицию, все  стало  известно
соседям. Не  знали только, что вор ночевал в комнате у Нелидовых,  поскольку
Ивана,  перелезшего  через  забор во  двор к  шорнику, никто, к  счастью, не
видел. Сам же Петр ни разу  с тех пор не спросил жену  о Каине, молчал и про
деньги. Может, понял, а может, и не  понял, чем занимается Иван, возможно, и
Аксинью заподозрил, но... молчал.
 Иван тогда несколько  раз  встречался  с  Аксиньей  в тихом  кабачке на
Мясницкой.  Она сказала ему, что  следует носить краденые вещи  в  дом одной
старухи,  жившей неподалеку от Свято-Данилова  монастыря.  Там  они  изредка
виделись,  она  передавала  ему вырученные от  продажи  ворованного  деньги,
указывала иных хозяев, что имели солидный достаток, и через день-другой Иван
с дружками навещал их, брали, сколько могли, и исчезали.
 Об их шайке стали уже  поговаривать по всей Москве, удивляясь дерзости,
с какой они  совершали нападения, не боясь  ни сторожей, ни  собак (тех Петр
Камчатка  моментально  успокаивал  дубиной с  налитым в  отверстие свинцом),
связывали  хозяев, коль они просыпались на  шум, но  никого  не убивали,  не
калечили. Два раза им  пришлось  уходить от  погони, бросать имущество,  что
тащили  на  себе,  один  раз даже прямо  в  уличную  грязь втоптали, а потом
вернулись  на краденых  же  лошадях,  забрали  все средь бела дня на виду  у
прохожих,  а никто ничего и не заподозрил. А через какое-то время решил Иван
остановиться  и  бежать со  своими дружками  из Москвы  - что-то защекотало,
зазудило  внутри как волк особым  чутьем, не видя  человека, угадывает  его
присутствие, так и он не видел, но чуял: их обкладывают.  Умело и постепенно
полиция  шла по их следам, схватила несколько старых друзей, что неосторожно
похвастались  в кабаке о  знакомстве с  Ванькой  Каином, но те не знали  его
прибежища, а  потому  ничего  полезного  сообщить  полиции  не  могли, и  их
отправили после скорого суда и наказания в Сибирь.
 В   лицо  Ваньку  полицейские   тогда  еще  не  знали,   а  потому   он
беспрепятственно   мог  прошмыгивать  через  заставы  и   рогатки,  и,  если
останавливали,  быстро,   на  ходу   сочинял  какую-нибудь  сногсшибательную
историю, а то и просто незаметно совал деньги, которые всегда имел при себе,
и его отпускали.  Но кольцо сжималось. Уже несколько раз  ловил на себе Иван
подозрительные  взгляды сумрачных мужиков, стоящих по двое, по  трое человек
возле рынков и иных людных  мест.  Догадывался,  что сыскной приказ не спит,
запросто там деньги  не платят  и рано или поздно выйдут на него,  прищучат,
схватят  за  шкирку и ... тогда ... Что будет тогда думать не  хотелось и он
решил до поры до времени поостеречься, отойти от разбойных дел, затаиться
 Зато радовали и тешили  гордыню его рассказы, которые приносил то один,
то другой из надежных дружков, тайком наведывавшихся к нему имя Ваньки Каина
стало неожиданно популярно в Москве. Его даже сравнивали с атаманом Кудеяром
и Стенькой Разиным.  Болтали,  мол,  он грабит лишь богатых, а потом раздает
все нищим и убогим. Шептались, что  видели, как он вез целый обоз серебряной
и золотой посуды и зарыл все это где-то за городом. Появилось даже несколько
молодых  воров, что называли себя его именем, и их тут же хватали, но вскоре
выясняли ошибку,  отправляли куда подальше,  и охота  продолжалась.  А самое
главное  было в том, что Иван не мог видеться  теперь с  Аксиньей. Ночью она
боялась  уходить тайком от мужа на  встречу с ним, а может, сама  не хотела.
Днем он сидел, боясь высунуть нос на улицу, чтоб не быть  тут же схваченным.
Несколько раз Петр Камчатка удерживал его, когда  он, хорошо подпив, пытался
отправиться на встречу с Аксиньей. Надо было на что-то решаться...
 И тогда, явившись  к дому Аксиньи глубокой ночью, он вызвал ее условным
свистом,  о  чем  у  них было ранее обусловлено на  самый крайний случай,  и
спросил,  как  быть дальше.  Именно  она  и посоветовала  уйти ему вместе  с
дружками на время из Москвы, податься куда-нибудь в людное место, где они не
станут обращать на себя внимания. Иван не  совсем понимал,  где можно  найти
такое  место,  где  бы  ни  присматривались  с  особой  подозрительностью  к
незнакомым людям. "Идите на Макарьевскую ярмарку", - присоветовала она.

7.
 К  тому  времени  Иван  уже сам  отлично  понимал: в  Москве  долго  не
продержаться, и сколько  он ни скрывайся, ни прячься от полиции и вездесущих
ее  сыскарей,  но  рано  или поздно его  выследят,  навалятся  всем  скопом,
повяжут.  А  там...  пытки,  кнут,  клеймо каторжника и Сибирь.  И  пока  он
укрывался в своей норе, словно мышь, зная,  кошка рядом и только ждет,  ждет
терпеливо и упорно, когда он хоть носик свой высунет.
 То,  что  Аксинья  предложила  им  податься  на  Макарьевскую  ярмарку,
начинавшуюся в канун петровок, было  как нельзя им на руку.  Приезжий народ,
незнакомые люди, а самое главное - богатые, денежные купцы с толстой мошной,
чего еще желать?
 Той же ночью, едва вернувшись после свиданья с Аксиньей, Иван растолкал
спящих  дружков  и объявил о принятом им решении. Особых возражений не было.
Разве что Леха Жаров