еренно  направляющуюся  к
парадному входу. Алексей Петрович лишь сейчас хватился, что он до сих пор не
переодет,  в шлафроке, быстро позвонил в колокольчик и  крикнул  моментально
явившемуся лакею:
 - Одеваться! Быстро!
 Когда камердинер, растворив обе половинки двери, громко объявил:
 - Его сиятельство, граф  Михаил Петрович Бестужев-Рюмин, - канцлер  был
уже облачен в нарядный камзол и широко шагнул вперед, раскинув руки.
 - Иноземный дух от тебя так и веет, - проговорил, когда обнялись. Затем
чуть   отстранился  от  него,   продолжая  держать  за   плечи,  внимательно
всматриваясь в глаза, оценивающе и придирчиво разглядывая брата.
 -  Зато от тебя плесенью несет,  -  парировал Михаил Петрович,  сморщив
большой,  бестужевский, нос с едва заметной горбинкой. - Все сидишь как мышь
в норе и на свет не вылазишь?
 -  Должен  кто-то  и в норе  сидеть до  поры  до  времени,  не  всем по
заграницам ездить.
 - Ладно, ладно,  не ерепенься... Рассказывай,  как живешь.  Шуваловы не
очень докучают?
 - Не без этого... Сила у них в руках.
 - Знаю  я, что у них в руках, - криво усмехнулся Михаил Петрович, - вся
Вена  только о  том  и говорит, что  императрица фавор иной имеет. Правильно
говорю? Ванька Шувалов в гору пошел? Верно?
 - А чего ему не пойти? Молодой, ловкий, и сорока еще нет.
 - Да-а-а... Нам бы с тобой его годики. А? Мы бы им показали!
 - С чем приехал, лучше скажи. Мария-Терезия  шуры-муры за  нашей спиной
не затевает? С Фридрихом не перешептывается?
 - О чем ты, Алексей, ни-ни... И слышать о нем не желает. Зато из Парижа
зачастили людишки разные. Чего-то готовят.
 - Знамо дело, чего против  нас  может  Людовик готовить: турка поднять,
расшевелить, татар крымских, а сами меж  тем тихонько  в Черное море корабли
шлют, фарватер меряют.
 - И об этом знаешь? - удивился Бестужев-старший.
 - А то как, не зря хлеб жую и  к государыне  на  доклады хожу.  Кое-что
известно. Но более других меня Фридрих беспокоит,  хитрая бестия.  Он хоть и
шлет  к императрице  любезные  письма,  но  замышляет  себе  кусок  пожирнее
оттяпать...
 - На Саксонию нацелился, - вставил слово Михаил Петрович.
 - Верно, верно.  А потом  и Марии-Терезии не поздоровится, а там  уже и
наш черед придет. Попридержать его надо, как думаешь?
 - Не мешало бы,  но ведь он  нас не послушается,  как я думаю. Не будет
разрешения  спрашивать.  Наши  земли он  не трогает,  армию против  него  не
пошлешь, а то знаешь, сколь шуму будет...
 - Главное, государыне объяснить, что он за фрукт, Фридрих этот.
 - Кто мешает? Поди, при дворе каждый день бываешь.
 - Каждый-то каждый, да только у государыни нашей, как тебе известно, то
головка  бо-бо,  то  собачка  любимая подохнет,  то... - канцлер  безнадежно
махнул рукой,  отвернулся,  подошел  к  письменному столу,  взял  табакерку,
осторожно отсыпал на ноготь большого пальца небольшую порцию табака, нюхнул,
блаженно закатил под лоб глаза. - Не желаешь? - спросил брата.
 -  Отвык, прости,  а  вот трубочку закурю,  - Михаил  Петрович вынул из
бокового кармана трубку с прямым мундштуком, - вели огня подать.
 Хозяин  дома  негромко  звякнул колокольчиком, и тут же  возник  лакей,
держа в левой руке зажженную свечу, с поклоном подал ее старшему Бестужеву и
молча удалился.
 -  Как  тебе удается их в страхе держать?  - удивился Михаил  Петрович,
прикуривая  от  свечи. - А у  меня что  ни лакей, то пьяница или  бабник, не
доорешься иной раз....
 - Каков господин, таков  и слуга, - улыбнулся глазами Алексей Петрович,
- али не знал?
 - Но-но, ты мне это брось, не озорничай. Жалею пороть их, вот и творят,
что в голову взбредет.
 - И я не порю, а сразу в рекруты - и весь сказ.
 - Как Андрей твой? - поинтересовался старший Бестужев.
 - Лучше не спрашивай. Все то  же, толку  никакого. Его вот в рекруты не
сдашь,  сорт  не  тот.  Тебе  ладно бездетному жить, а  мне... Как  старшего
схоронил,  то  думал  Андрюшка первым помощником станет,  да все без пользы.
Денег который год ему на руки не даю.
 - И об этом слышал, -  обмолвился Михаил Петрович со вздохом.  -  Не та
нынче молодежь пошла.
 - Не говори. Размазня! Погляжу  еще малость, да и в монастырь направлю.
Пущай до конца дней в волосянице походит, с кваса на хлеб перебиваясь.
 - Не  трави душу, не поможет.  Давай-ка о делах  потолкуем. Есть у меня
задумка  одна,  как императрице  глаза  на Фридриха  и его проказы  открыть.
Рассказать?
 -  Конечно, - оживился Алексей  Петрович,  - почему  сразу  с  этого не
начал? Говори, рассказывай...
 - Да особо не о чем и говорить. Мыслишка одна у меня вертится, а как  к
ней  ноги  приделать,  и не знаю. Семейство все  еще  там,  в Холмогорах,  -
неопределенно взмахнул он рукой.
 -   Что   это   ты   про  них  вспомнил?  -   моментально  насторожился
Бестужев-младший. - Лучше из головы выкинь, забудь о  семействе том, а то  и
до греха недалече.
 - Царевич  верно уже  в  возраст  вошел,  - не слушая брата,  продолжал
Михаил Петрович, - а слышал я, будто Фридрих им, ох, как интересуется.
 - Надо думать, - прошелся по комнате граф Алексей  Петрович и, бесшумно
приоткрыв дверь, глянул в коридор, но там никого не было.
 - Не доверяешь слугам? - проводил его взглядом Михаил Петрович.
 - А  ты,  можно подумать,  кому-то  доверяешь?  Особенно, когда  речь о
собственной голове идет. Доверяй, да проверяй.
 - Правильно делаешь, дело  нешуточное.  Слыхал я  от верного  человека,
будто  король  желал бы при  своем  дворе  нашего  высокого  узника держать.
Понимаешь, о чем я?
 - Как не понять, не совсем пока ум потерял. Не по  зубам ему этот кусок
окажется. От  Петербурга  до Холмогор  курьер туда и  обратно  почти за  две
недели оборачивается. А из Пруссии? Глупости это все.
 - Может, и глупости, но только мог бы и ты, братец, свой интерес в этом
щекотливом деле поиметь.
 - Это как? - глаза Бестужева-младшего неожиданно зажглись, и он подошел
вплотную к  старшему  брату, ухватил его за пуговицу на  кафтане,  потянул к
себе,  прошептал с придыханием. - Знаешь ли ты,  что я тебя по  долгу службы
должен  сейчас  к  Алексашке  Шувалову в  Тайную  канцелярию  отправить?  Не
мальчик, поди, должен понимать, о чем речь ведешь.
 -  Да послушай  ты! Знаю, о чем говорю.  Фридрих - мужик упрямый:  чего
задумает, то  обязательно  исполнит. Будет руки  тянуть  к  Ивану Антоновичу
пренепременно...
 --  Отрубим те ручонки,  с  корнем  отрубим, -  жестко произнес Алексей
Петрович, выпуская  из пальцев  пуговицу  на  кафтане  у  брата и  отходя  в
сторону.
 -- Ишь, Аника-воин, раздухарился! Ты мне дашь до конца договорить, а то
ведь пойду, мое дело сторона, я тут никаких выгод иметь не буду.
 Алексей  Петрович понял,  что перегнул палку, и,  достав  из-за обшлага
платок, промокнул покрывшийся испариной лоб, прошел к  любимому креслу и сел
в  него, пожевал  нижнюю  губу,  что-то обдумывая,  глянул на брата, который
терпеливо ждал и, успокоившись, проговорил:
 - Давай, сказывай, какую каверзу задумал. Перебивать более не стану.
 - Давно бы так, а  то: "Тайная канцелярия",  "руки под корень". Тебе бы
не канцлером служить, а в сыск податься...
 -  Сам  знаю,  где  служить,  -  не  выдержал  младший Бестужев,  вновь
перебивая брата, - ты о деле сказывай.
 - Хорошо, давай о деле. Слушай. Думаю я про Фридриха, и по всем статьям
выходит, что будет он своего человека в Холмогоры засылать, чтоб узнать, что
да к чему, подходы нащупать. А потом, как все вызнает, то может и экспедицию
на захват царевича направить. Ты представляешь, что тогда твориться в Европе
начнет,  когда законный  наследник  российского  престола  в  приживалках  у
прусского короля  окажется?! Такой тарарам поднимется, чертям плохо  станет,
вся  Европа  закачается,  и все,  что  мы с  тобой  столько  лет  создавали,
склеивали, мигом развалится.
 -  Чего  предлагаешь?  - вновь поторопил его  Алексей Петрович.  -  Что
будет,  когда  царевича выкрадут,  то  я  и сам  сообразить  могу.  Давно уж
императрице  толкую,   что   надо   его  поближе  к  столице   перевести,  в
Петропавловскую или иную  крепость,  чтоб завсегда  под рукой иметь. Надобно
еще разок с ней поговорить о том.
 - Не  спеши, не спеши, дай доскажу, - остановил его Бестужев-старший. -
В том моя задумка и заключается,  что  под Холмогорами чужого человека легче
словить, нежели он в Петербурге крутиться будет. То нам с тобой как раз и на
руку. Но мало того, надо бы Фридриху такую приманку подсунуть, чтоб заглотил
он ее  и не заметил, как  веревочка  к  нам  в руки  прямиком тянется. Дошло
теперь?
 - Пока нет, - мигнув, честно признался Алексей Петрович и опять полез в
табакерку, раздувая ноздри.
 -  Человек  нужен  шустрый, чтоб король поверил ему.  Мне думается, что
будет он искать для этих целей кого из наших, из русских...
 - Так, так, так... - до Алексея Петровича начал доходить замысел брата,
и он громко  чихнул,  вытер покрасневший нос  и выкинул вперед  указательный
палец, - а ведь ты прав, корова тебя забодай. Сто раз прав! Как же я сам  до
того  не додумался?!  Ну,  Мишка, ну,  бестия!  Научился-таки всяким штучкам
заграничным, молодец.
 Михаил Петрович чуть улыбнулся  на похвалу  и, вновь набив свою трубку,
взялся за горящую  свечу, и, пустив  к  высокому потолку облачко дыма, начал
рассуждать вслух:
 -  Ко всякому человеку  король не обратится.  Дворяне  или наш брат, из
дипломатов, отпадают сразу.  Солдаты,  черный  люд  тоже.  Тут нужен человек
неглупый  и изворотливый,  с  хитринкой. Можно кого из купцов,  но все они в
подобных  делах  ни уха, ни рыла не понимают, проболтаться могут, да и кишка
тонка у них, трусоваты. Офицер не всякий на нарушение присяги согласится...
 - За  хороший куш могут  и мать родную заложить, - не преминул вставить
свое слово Алексей Петрович, - всяких видел.
 -  А нам с тобой  зачем  такие люди? Коль  ты его купил,  то значит,  и
король перекупить сможет. Об этом подумай. Нет, особый человек нужен. Такого
сорта как... - он пощелкал пальцами.
 - Из разбойников, - подсказал Алексей Петрович.
 - Вроде того, но душегуб - он только все дело испортить может.
 -  Понял,  понял.  Надо  хорошенько  обдумать  все и человека подобрать
особенного,  правильно  говоришь. Может,  из тысячи  один  подойдет.  Но ты,
Михаил, забудь о нашем разговоре, и чтоб ни одна душа о том не знала.
 - Как скажешь. Ты у нас в канцлерах ходишь, командуй.
 - Да никак обиделся?  Зря, братец, зря.  Для твоей  же пользы  советую,
добра  желаю. Забудь  нашу беседу. И,  упаси Господи, не заикнись  кому  про
семейство то. Слышишь?
 - Как не слышать, - вздохнул Михаил Петрович, - пойду я, однако...
 По всему было видно, что он обиделся на брата, который ухватился за его
подсказку спровоцировать  прусского  короля, а теперь  сам будет  заниматься
этим  делом, и, в случае  благоприятного  исхода, все  лавры достанутся  ему
одному.  С  другой  стороны, он прав,  игра  опасная, тонкая, недолго и  шею
сломать.  Михаил  Петрович  направился  к дверям,  но  брат  забежал вперед,
удержал.
 - А по рюмочке? За приезд. Сейчас распоряжусь...
 - Извини,  Алексей,  время  вышло,  спешу  на  другую встречу, - Михаил
Петрович бросил взгляд на большие напольные часы в углу кабинета, - пора.
 -  Погоди еще  минутку. Теперь у  меня вопрос есть. И  тоже  непростой.
Какие дела у тебя с масонами?  Донесли мне, будто  бы ты в ложу к ним  вхож.
Али не так?
 Бестужев-старший  дернулся, словно чем острым в спину  кольнули, слегка
побледнел, крутанул головой.
 -  Ну,  не  ожидал!  Честно  признаюсь, не  ожидал.  Научились  вы  тут
кой-чему, шустро работаете.
 - Да уж как можем  в землю рожей. Не все ведь щи лаптем хлебать. Пост у
меня таков, обо всем знать положено. А я и не удивился,  когда  проведал про
ложу  ту. Любишь ты сызмальства тайны разные, ужом сквозь самую  малую щелку
пролезть,  проползти,  -  он  сделал  волнообразное движение  рукой  и хитро
сощурился. - Расскажи мне как брату, а не как канцлеру, пока не поздно. Вы у
меня, как муравьи на ладошке, все на виду.
 - Чего ж говорить, когда и так обо всем знаешь, - Михаил Петрович полез
в  карман  за  погасшей трубкой,  сунул  ее в рот,  пососал и, решившись  на
что-то, твердо ответил, -  нет, Алешенька,  прости  меня,  но то  вопрос мой
личный,  до  государственных   дел  касательства  не   имеет.  Ничего   тебе
рассказывать не стану. Слово дал.
 Алексей  Петрович   отошел   в  сторону  от  брата,  не  сводя  с  него
настороженного взгляда,  понял: не  скажет. Хоть пытай,  толку не будет.  Их
порода, бестужевская, тверда, как кремень. Лучше действовать добром, лестью,
но силой ничего не добиться, и переменил тон:
 - Не серчай на  меня, Мишенька, не держи обиды.  Хорошо, что  мне о том
известно стало,  а не тому же  Шувалову. Тайных  обществ на  Руси издавна не
любили, не мне тебе говорить,  сам  знаешь.  Но  ведь  и  я  не  без  умысла
спрашиваю про ложу, свел бы ты меня с нужными людьми.
 -  Зачем  они  тебе?  -  хмуро  спросил  Михаил  Петрович,  недоверчиво
оглядывая брата. - Туда первого встречного не принимают.
 - А я разве первый встречный? Брат твой,  как-никак,  чин немалый имею.
Замолвишь словечко? -  елейным голосом заговорил Алексей Петрович  с братом,
зная, что только так можно убедить его.
 -  Не шутишь?  Я,  конечно, спрошу, но  дело  серьезное. Клятву  давать
придется. Опять же не скрывать  ничего от  собратьев...  Гляди... Подумал бы
сперва.
 - Чего  думать?  Каждый день только этим и занят: все думаю  да  думаю.
Введи в ложу.
 - Хорошо,  спрошу  о тебе,  но теперь  уж  ты мне слово дай, что дальше
этого кабинета разговор наш не пойдет.
 Алексей Петрович  неожиданно визгливо засмеялся, пробежался  из конца в
конец просторного кабинета и шутовски, с насмешкой ответил:
 - А вот тут ты  мне приказать не  можешь! Нет у тебя такой власти, чтоб
российскому канцлеру приказы отдавать! Нет и все тут. - Потом посерьезнел и,
переменив  тон,  добавил. -  Никаких  слов  тебе давать  не стану, но  тайны
хранить  умею. И свои, и чужие. Жду тебя  в конце недели  в это же  время, а
пока прощай. И у меня дела имеются, -  и  с полупоклоном открыл перед братом
дверь кабинета, и долго смотрел ему вслед,  как  тот, чуть сутулясь, опустив
плечи, не оглядываясь, шел по полутемному коридору.

19.
 Большое и красивое село  Холмогоры, что раскинулось  по берегу Северной
Двины,  неподалеку  от  славного  города  Архангельска,  в   последние  годы
оказалось  как  бы  отделенным  от внешнего  мира: на всех подъездах  к нему
стояли  крепкие  заставы и  заворачивали случайных путников,  предварительно
занося  их имена  и  прозвания в  специальную  книгу.  Если там  оказывались
фамилии иностранных путешественников, которые  к тому  же не могли объяснить
причину  своего  появления  в столь глухих местах, то  сведения о  них через
несколько дней уже оказывались в сумрачном кабинете графа Алексея  Петровича
Бестужева-Рюмина. Но подобное случалось редко, и канцлер знал наперечет всех
иностранцев,  что пытались  пробраться  незаметно  в  дальние  Холмогоры.  А
интерес к сему  скромному селу проявляли практически все  соседи  и особенно
недруги Российской империи.
 Дело  в  том, что  с июля 1744 года в Холмогорах помещалось  несчастное
семейство младенца-императора Ивана Антоновича вместе с членами его семьи из
Брауншвейгской  фамилии.   Там   жили  мать   свергнутого   императора  Анна
Леопольдовна, его  сестры  Екатерина и рожденная в ссылке Елизавета,  братья
Петр и Алексей,  появившиеся на свет уже в  заключении и  ни разу в жизни не
видавшие  старшего,  царственного своего  брата. В марте  1746  года,  после
рождения сына Алексея, мать их, Анна Леопольдовна, скоропостижно скончалась
и все  четверо  детей  остались  с  отцом  Антоном-Ульрихом, который  вообще
никогда  не  претендовал на русский или какой-либо  другой престол. Охраняли
пленников полторы сотни солдат во главе с двумя полковниками.
 При  Иване  Антоновиче жил, ни  минуты не  спуская  с него  глаз, майор
Миллер. Командовал караульной ротой полковник Вындомский, но майор  мог и не
выполнить  его  приказ, если не считал нужным.  Те пять  последних  лет, что
Миллер  провел  с  глазу на глаз с принцем  Иваном Антоновичем,  были самыми
ужасными в его  жизни.  Вместе  с майором жила  и  его жена, которой  так же
отводилось лишь четверть часа на прогулки в закрытом дворике, и то, когда он
убедится, что  узник крепко спит. При том  строжайше запрещалось выходить за
стены крепости. Миллер  не мог даже мечтать сходить  с женой даже в  гости к
сослуживцам, а уж  о  приеме у  себя кого-либо, то и совсем было из  области
несбыточных фантазий. Никто из солдат никогда не видел в лицо самого принца,
а на непредвиденный  случай в специальном ларчике хранилась стальная маска с
прорезями для глаз, рта и носа, застегивающаяся  на крепкий замок.  Согласно
особой  инструкции,  майор  Миллер  должен был,  не взирая  на опасность для
собственной жизни, охранять  жизнь пленного царевича от любых посягательств.
В крайнем случае, умереть вместе с ним, но не дать тому выйти на свободу.
 Иван Антонович был уже подростком, но плохо представлял, кто он такой и
почему  находится постоянно в  закрытой наглухо комнате. Он не помнил лиц ни
матери, ни отца, но твердо помнил их слова о том, что он законный российский
император по своему высокородному рождению, и лишь злые люди отобрали у него
власть обманом. Майор  Миллер от  нечего делать, в  шутку, начал  учить того
грамоте  по Евангелию  и  был вскоре несказанно  удивлен его успехами: через
пару месяцев царевич не только бегло читал, но  и  произносил наизусть целые
куски  из  понравившегося ему  текста.  Потом были  Апостол,  жития  святых.
Библия. Иных книг Ивану Антоновичу давать не полагалось.
 В  силу все тех же верховных инструкций заключенного следовало называть
не иначе, как Григорием. Майор недоумевал, откуда взялось именно это имя, но
инструкции выполнял, чем постоянно вызывал гнев царевича.
 Обед для них готовили в солдатской кухне, а затем приносили и оставляли
в сенях,  откуда его и  забирала майорская  жена  Марта. Она же накрывала на
стол и приглашала мужа вместе с узником обедать.
 ...  Иван Антонович первым вошел в обеденную комнату и перекрестился на
икону  Спасителя, сел  на  специально  сделанный  для него  стул  с  высокой
спинкой, терпеливо ждал, когда Марта принесет тазик  и кувшин для мытья рук.
На первое был обычный суп с бараниной, и царевич нетерпеливо втянул ноздрями
воздух, ожидая прихода майора Миллера.
 - Сегодня ты  будешь  первым мою  еду пробовать, - приказал он  майору,
когда тот, замешкавшись в соседней комнате, торопливо подошел к столу. - Ну,
я жду...
 -  Могу  пробовать,  сколько угодно, -  Миллер  зачерпнул  суп  большой
серебряной ложкой и поднес  ко рту, подул,  проглотил. -  Вкусный, и никакой
отравы, ешь, Григорий.
 - Не смей называть меня этим именем! Слышишь, ты, дурак?!
 - Хорошо, никак  не буду  называть, -  примирительно согласился  майор,
продолжая жадно и торопливо отхлебывать суп.
 - Зови меня Ваше Величество. Понял? Сколько раз можно приказывать.
 - И кто тебе такую глупость только сказал? Сам ты дурачок, а туда же...
-  не  успел Миллер закончить фразу, как  в  него полетела  пустая  глиняная
кружка,  но, на счастье,  мимо. Он  вскочил, едва  не опрокинув  тарелку,  и
зашипел на  Ивана  Антоновича.  -  Ты,  выродок, исчадье  ада, оболтус  царя
небесного, да я тебя... -  но  тут же резко отпрыгнул от стола,  потому  что
царевич  схватил в руки тарелку с горячим супом и намеревался запустить ею в
обидчика.
 - Ой,  опять  ссоритесь, -  заговорила елейным голоском вернувшаяся  из
прихожей  Марта, - ну, чего не поделили? -  Она  ласково  погладила юношу по
курчавой голове и нежно поцеловала в затылок. - Остынь, мой хороший.
 -  Вот  скоро  за  мной  придут и  увезут в столицу. Я стану  настоящим
императором и прикажу отрубить  тебе голову, - царевич ткнул рукой в сторону
майора. - Слышишь? Слышишь?! - и, не в сил