орить,  -  не  поднимая головы,  ответил тот,  - дело
верное. Я те  самородки  своими  руками держал. Как сейчас они у  меня перед
глазами стоят. Ежели бы Матвей Петрович еще годик побыл здесь, то непременно
нашли бы мы те прииски.
 - Не знаю чего и ответить, - пожал плечами Зубарев-старший,  - Ванька у
меня парень доверчивый, готов всякому  поверить. А с другой стороны - словно
уксус въедливый,  моя кровь, -  не без  гордости  добавил он.  -  А может, и
вправду дать отцовское благословение на сие дело?
 - Я бы поостерегся, - высказался осторожный Карамышев.
 - Потому и сидишь тут  сиднем, а все без толку, -  жестко подрезал  его
Угрюмов, - без риска и рыбку из реки не выловишь.
 - За большое дело берется Иван, - добавил от  себя Алексей Корнильев. -
И я со своей стороны готов денег подзанять.
 -- Ладно,  -  окончательно сдался Василий Павлович, - будь  по  твоему,
Иван.  Поезжай,  только  лета  дождись, а то знаю  тебя, готов  хоть  завтра
кинуться.
 --  Спасибо,  батюшка,  -  прочувственно поклонился ему Иван, -  и вам,
братьям, спасибо на добром слове. Не подведу, вы меня знаете.
 - Да чего там, - отозвались дружно те, - мы завсегда рады помочь.
 Вскоре все стали расходиться, ссылаясь на поздний час. Остался ночевать
лишь  полковник  Угрюмов,  которому  завтра с  утра  надо было  отправляться
обратно в Тюмень. Прокопьевна и Варвара Григорьевна, проводив гостей, начали
убирать  со стола. Мать,  узнав,  что  Иван  собрался  ехать  в степь искать
золото, всполошилась, принялась отговорить его:
 -  Ишь  ты,  храбрец  выискался!  Деньги  просвищешь,  ничегошеньки  не
найдешь, а хозяйство и дела все нам с отцом на себе тянуть? Не было меня при
том, а то бы я сказала тебе...
 Зубарев-старший усмехнулся на слова жены и кивнул Угрюмову:
 - Пошли в мой партамент. Там  без крика и  поговорим.  Варя, принеси-ка
нам наливочки туда. И  ты, Вань, айда с нами. Чего тебе тут с бабами сидеть,
ихние россказни да причитания слушать.
 - Идите, идите, - выговорила им вслед Варвара Григорьевна, -  без вас и
нам спокойней, не наговоритесь все никак.
 В  комнате, где у  Зубарева-старшего  хранились  бумаги  с записями его
торговых дел, стояли простые  деревянные лавки  вдоль  стен,  в углу  висели
образа, горела лампадка. Единственное,  что отличало  его комнату от других,
это большой резной стол с различными ящичками, запираемыми  на ключ, которые
хозяин никому не доверял. Василий Павлович зажег от лампадки длинную лучину,
а от нее затеплил свечу, стоящую в  бронзовом подсвечнике посреди  стола,  и
указал полковнику и сыну на скамью:
 - В ногах правды нет.
 - Это точно,  - согласился Дмитрий Угрюмов и, покряхтывая, опустился на
лавку,  -  я чего-то и не  рад, что  рассказал  про золотые  прииски эти. А?
Василий? Худа бы не  вышло. Может,  передумаешь, запретишь  Ваньке розысками
заниматься? Дело непростое, всякое выйти может...
 - Разве  его удержишь?  Я ему и  про ярмарку говорил: зря себя тратишь,
воров на свет вывести пробуешь, грамотки разные строчишь. Я письму не обучен
был, сам знаешь, а он вот могет... И  что толку с того? Лишь гербовую бумагу
переводит, а она три копейки каждый листик стоит, - горячился он.
 Обычно  Зубарев-старший  больше молчал,  вечно занятый  своими  делами,
щелкал костяшками счет у себя в комнате  и выходил лишь  к обеду  или ужину.
Утром поднимался  чуть  свет и, перекусив, исчезал на весь день. Но  сейчас,
после прилично выпитого, разговорился и не прочь  был обсудить с кумом дело,
на которое  сам и благословил  сына, не желая  ударить в  грязь  лицом перед
гостями.
 - Лучше бы он эти  бумаги  и дале писал,  убытков меньше, -  почесал  в
почти седой голове Угрюмов,  -  а  вот ехать в степь...  тут в такой  расход
войдешь, что и не рад будешь, что связался,- размышлял он, словно Ивана и не
было с ними в комнате.
 - Брат Михаил помочь обещал, - негромко подал голос Иван
 - Как же, поможет! А потом с тебя за все по тройной цене обратно взыщет
да  и  долю  от  добытого взамен  барахла  своего  потребует.  Знаю  я  этих
Корнильевых, - стукнул себя в грудь кулаком Василий Павлович, - обдерут, как
липку, и слезу при том горючую пустят...
 - Не наговаривай зря на родню,  - взял его за руку Угрюмов, - не они ли
помогли Ваньку из острога выпустить? Ладно, у  меня тут мыслишка одна на  ум
пришла, послушайте. Вот коль  вы бумагу губернатору напишете, то согласно ей
должен он вам помощь всяческую оказывать в розысках. Просите  с него казаков
для  сопровождения. А как он согласие даст, тут уже и я помогу, выделю тебе,
крестник, пару добрых ребят. Годится?
 - Годится! - откликнулись радостно отец и сын.
 Полковник Угрюмов уехал еще затемно, не простившись с крестником. А сам
Иван,  когда  утром вышел к  столу,  вспомнил о вчерашнем  разговоре,  вдруг
смутился и попытался отвести глаза от строгого взгляда матери.

10.

 Ближе к обеду Василий Павлович Зубарев велел закладывать легкие беговые
санки.
 - Орлика заложи, - крикнул с крыльца  конюху Антипке,  как  будто тот и
сам  не  знал,  что  приобретенный у  киргизов совсем  жеребенком  и  теперь
выросший в доброго коня Орлик был главной любовью и  гордостью хозяина. Отец
не  допускал  к  нему  даже  Ивана,  хотя  тот  и  просил  пару  раз выехать
покрасоваться  на  статном  жеребчике.  Не  дал. Лишь  на  прошлую  масленую
испробовал сам Орлика на выезд.  Никого не взял  с собой, не  хотел тяжелить
санки. Вернулся  веселый, возбужденный, довольный выездом:  "Всех, как есть,
обошел!" - крикнул, едва ввалившись в дом.
 Иван  не  вытерпел, накинул короткий полушубок, отправился на  конюшню.
Антипка уже надел на жеребчика сбрую, хомут и выводил во двор. Увидев Ивана,
махнул рукой:
 -  Отойди к сенцам, а то испужаешь раньше  времени,  - и, поворотясь  к
Орлику,  погладил ласково по  морде, приговаривая. - Хороший мой,  ой, какой
хороший,  не  бойся,  не  бойся,  дурашка,  - тот  встряхивал  головой,  шел
осторожно, пристукивая  коваными копытами по толстым половицам настила. -  А
вот теперь иди ближе, помогать станешь, - позвал Антипка, даже не  оборотясь
в иванову сторону,  показывая свое превосходство  перед ним на конюшне. - Да
куда  попер?!  Куда?!  - не понять кому заорал  он.  - Перед  мордой у  него
проходи, чтоб видел. Иль не знаешь, что  к коню сзади  подходить не следует?
Только испугаешь, а то  и по зубам копытом получишь. Ой, ну чему тебя только
учили,  -  продолжал  он все  также  громко,  с  криком,  -  за узду  держи,
оглаживай, по шее гладь, а я сейчас санки  подтащу,  - командовал Антипка. -
Самое трудное будет оглобли в гужи вдеть, он их сзади не  видит, шарахается,
-  пояснял на ходу, торопливо подтаскивая легкие санки,  и, заведя оглоблю в
гуж, ловко  поднырнул под мордой у Орлика,  отпихнул Ивана, подхватил вторую
оглоблю, вдел, принялся затягивать супонь, упершись коленом в клешни хомута.
- Готово! - проговорил довольный и слегка похлопал жеребчика по спине. - Ну,
с Богом!
 Василий Павлович Зубарев вышел на крыльцо, неспешно натягивая  расшитые
бисером  праздничные  рукавицы. На его  плотной фигуре  хорошо сидел длинный
коричневый  тулуп с  белым,  шалью, воротником,  на голове  была рыжая лисья
шапка, с белой  отметиной  по  центру,  а на  ногах  ловко  сидели крашенные
узорчатые пимы.
 -  Эх-ма! Морозец!  - крякнул  он, щуря глаз на  потянувшегося  к  нему
мордой Орлика. - А ты чего стоишь? Едем! -  обратился к Ивану. - Пока ворота
отпирают, чтоб мигом переоделся! - последние слова проговорил,  уже не глядя
на  сына,  и тот понял, что  у  отца  на  уме  сейчас одно: как пойдет нынче
жеребчик, покажет  ли прежнюю прыть, что и в прошлом году. Он и  не  ожидал,
что  отец  пригласит  его  с  собой,  а  потому  опрометью  кинулся  в  дом,
быстрехонько переоделся во все праздничное, под стать отцу, и нагнал  санки,
уже выезжавшие на широкую Богоявленскую улицу, в сторону реки.
 Антипка, бежавший некоторое время рядом с ними, отстал, успев  сунуть в
руки Ивану кусок черного подового хлеба, густо посыпанного крупной солью.
 - Потом дашь! - кричал он вслед хозяйским санкам.
 А  Орлик, миновав соседский дом солдатки Ивашовой, выпустил струю  пара
из  ноздрей, пошел  широкой  рысью,  изредка  пофыркивая  и кося  глазом  по
сторонам,  чуть  откинув назад  красивую  аккуратную голову. Он бежал  столь
правильно,  ровно  и размеренно,  что  прохожие  невольно  замедляли  шаг  и
оглядывались  вслед  купеческим  ладным беговым  саночкам. Вот  они  нагнали
понуро  бредущую  клячу водовоза,  и  отец  Ивана  громко щелкнул в  воздухе
коротким   ременным   кнутом,  что  обычно  висел  в  горнице,   на   стенке
изготовленный   специально  для  праздничных   выездов.  Водовоз  вздрогнул,
обернулся, но узнал Зубарева, потянул с головы засаленный треух, поклонился,
пискливо крикнул: "Наше почтение,  Василь Палыч!" Зубарев не ответил, а лишь
подмигнул  старику,  зорко смотря вперед,  где  из-за  поворота,  с Базарной
площади  несся  по  мосту  запряженный  в   такие  же  легкие  санки  гнедой
рысак-пятилетка.
 -  Васька Пименов  правит, -  жарко крикнул отец в ухо Ивану, -  сейчас
начнет на  реку  звать,  -  он чуть  попридержал  Орлика, чтоб  не сцепиться
санками на узком  мосту, подождал, когда Пименов  подлетел к  ним вплотную и
заорал на всю улицу:
 - Палыч!  Вот ты где! А  я прокатиться выехал, дай, думаю, погляжу, кто
где есть, хотел к тебе завернуть, а ты сам и едешь. Здорово!
 - Здорово, Василий!
 -  Конек-то  у  тебя каков стал, красавец!  -  Пименов был под изрядным
хмельком  и явно  искал, с  кем  бы  поговорить,  потолковать,  перекинуться
словом. -  Айда  на реку, - крикнул он, и отец чуть повел головой в  сторону
Ивана: мол, что я тебе говорил.
 -  Так ты уж загонял своего Валета, -  кивнул  он на пименовского коня,
который тяжело дышал, вздымая бока.
 -  Да чего ему станется?! По  Пятницкой  из конца в конец проехал, чтоб
поразмять чуток.
 -  Тяжел  он у тебя на ходу, - покачал головой  Василий Зубарев, - чаще
проминать надо.
 -- Когда?  Ты мои  дела  знаешь: сегодня  здесь, а завтра... айда  куда
подале, -  весело кричал Пименов, сверкая  темными цыганскими  глазами. Весь
город  знал о  его неусидчивости,  буйном  норове,  когда он  мог  сорваться
посреди ночи, уехать, не  сказав  домашним ни слова, прямо  в канун великого
поста, а вернуться  обратно  лишь к концу лета.  Всеми  делами управляла его
жена,  Софья  Ниловна, держа  дом  и хозяйство  в  кулаке,  ведя торговлю  в
отсутствие мужа.
 - Так едем на реку? Помню, как  обставил меня на масляну неделю, помню,
опробуем на этот разок?
 - Оно можно, - неожиданно  легко согласился Зубарев, - только я с сыном
сегодня,  а ты  вон пустой, - и  Иван  понял, отец хитрит, клонит к  чему-то
своему, - Ты бы, Василий, тожесь кого в санки посадил для равности...
 - Счас,  найдем дорогой кого из знакомых,  - не задумываясь, согласился
Пименов, - а и винца выпить нам с тобой не мешало бы. А? Чего скажешь?
 - После, после,  - мягко  улыбнулся Зубарев,  - ты лучше  дочку свою  с
собой возьми, Наталью, - тут  только до Ивана дошло, куда клонит  отец, и он
вспомнил вчерашний разговор о женитьбе, густо покраснел, отвел глаза, словно
его уличили в чем-то нехорошем.
 -  Наталью? - все так же весело вскричал Пименов. - А почему и нет? Она
давеча со мной просилась, да, думаю, не  бабье то дело с  мужиками на санках
наперегонки кататься. А коль ты настаиваешь, то непременно захватим. Езжайте
наперед,  а  я развернусь  пока, -  и  он  громко гикнул  на  своего Валета,
привставая на санках и разворачиваясь прямо посреди улицы.
 Иван хорошо  знал дом Пименовых,  стоящий на  углу Пятницкой улицы, где
жили многие городские  богатеи. Отец когда-то крепко  дружил с Василием,  но
потом пути их разошлись, в  чем-то они  не поладили, хотя друзьями остались,
тем  более  оба  были  завзятыми лошадниками,  и при случае  каждый старался
отличиться хоть  в  чем-то, хвастаясь  вновь купленными  лошадьми,  санками,
сбруей. Может быть, благодаря  Пименову и держал до сих пор Василий Павлович
выездных жеребцов, пробовал даже как-то вывести свою  породу, но  обходилось
это  дело  недешево.  Сколько раз зарекался бросить все, продать и  санки, и
дорогую сбрую, но в последний момент что-то останавливало его, откладывал до
весны, до осени и  не мог признаться  сам себе, что  ему  прежде всего жалко
расставаться со всей той удалью, радостью, хлещущей через край в праздничные
дни во время подобных выездов.
 Промчались по Пятницкой мимо торговых рядов, лавок, откуда  выглядывали
красномордые  приказчики, рядом  толпились  мужики и  бабы, и все глядели на
идущего  чеканной рысью Орлика,  хлопали в  ладоши, гоготали, махали руками,
кто-то даже свистнул им вслед. Вскоре они уже подъезжали к двухэтажному дому
Пименовых.  Отец  сдал  на  обочину  дороги,  направил жеребчика  головой  к
палисаду,  кинул вожжи Ивану,  выскочил,  привязал  недоуздок к перекладине,
нарядной  рукавицей обтер пот с  конского бока,  погладил  Орлика  по мягким
губам. Следом подъехал и Пименов, встал рядом.
 - Куда, - заорал Зубарев, вскинув руки, - грызться начнут!
 -  Ай, на тебя не  угодишь, - ругнулся сквозь зубы  тот,  но  развернул
своего  коня,  поставив головой к углу  дома,  соскочил на  землю и,  бросив
поводья, бегом кинулся к воротам, кинув на ходу Василию Павловичу, - погляди
там, - хлопнул калиткой.
 - Господа,  тоже  мне, - беззлобно заворчал Зубарев-старший, - без слуг
никак обойтись не могут, -  но  подошел к  Валету, потрепал и его по  гнедой
голове, взялся за узду, сдерживая танцующего на месте коня.
 Не прошло и нескольких  минут, как Василий Пименов выглянул в калитку и
махнул рукой Зубареву:
 - Айда пока в дом, а они пущай за конями посмотрят, - подмигнув шальным
цыганским  глазом,  посторонился,  пропуская  дочь,  что,  наклоня   голову,
перешагнула  через  высокую  подворотню,  несмело  вышла на  улицу, негромко
поздоровалась и вновь опустила глаза.
 -  Коль  так,  то  пойдем, - Зубарев  понял  хитрость  друга, решившего
оставить  молодых   вдвоем  на   улице,  и   не   стал  противиться,  подвел
отдышавшегося уже Валета к кольцу коновязи,  что была вделана прямо в бревно
дома, привязал, окинул взглядом смущенного Ивана, поздоровался, проходя мимо
Натальи, и нырнул в калитку.
 Иван  и  Наталья,  оставшись одни, какое-то  время  не решались  начать
разговор, делая вид, что с нетерпением ждут, когда вернутся родители.
 - Да скоро  они там?!  -  первой прервала  молчание девушка  и, вытянув
шейку, глянула на замерзшее окно.
 - Ты тоже с  нами  поедешь? - невпопад спросил Иван хриплым от смущения
голосом и закашлялся, потер щеку рукавицей, заметил на ней дырку, спрятал за
спину и, наконец, нашел себе  занятие, начав протирать от изморози ближнюю к
нему оглоблину.
 - С кем же еще? - удивилась девушка. - Папа сказал, что вы и пригласили
нас. А ты что не хочешь, чтоб я ехала?
 - Нет... почему... поезжай, куда хочешь... можешь и с нами, и вообще...
- нес околесицу Иван, все более понимая, что говорит совсем не то, надо бы о
чем-то другом, чтоб разговорить Наталью, и вдруг спросил:
 - А у вас тепло дома? Не дует?
 - Чего? - не сразу поняла Наталья. - Не  дует, ты спросил?  Ха-ха-ха, -
залилась колокольчиком.  - А почему  у нас  дома  и  вдруг дуть должно? Коль
двери  закрыты, то, само собой, не дует. У вас дует что ли? Почему  спросил?
Смешной ты какой...
 - Да я вот совсем недавно с острога выпущен, а там  дуло, шибко дуло, -
неожиданно для себя начал откровенничать Иван.
 -  Ты... в  остроге сидел? - ужаснулась Наталья. - За что  ж тебя  туда
запрятали?
 - За правду, за что еще.
 - Это ты зря. За правду у нас не закрывают в острог. Разбойничал, поди?
Чего отнекиваешься? Я слыхивала от стариков про разбойников, про них и песни
поют.
 -  Вовсе я  не  разбойник, -  набычился  Иван, -  на Ирбитскую  ярмарку
поехал, чтоб приказных  на чистую воду  вывести, а  меня там повязали и сюда
привезли.
 -  Быть  не  может, - покачала  головой  Наталья,  и  ее большие  глаза
распахнулись  еще  шире.  В отличие  от  отцовских, черных,  они у нее  были
голубые, с  длинными  черными ресницами. Небольшой вздернутый носик придавал
ее лицу смешливое выражение. Ивану приходилось оставаться с девушкой наедине
всего-то третий или  четвертый  раз в жизни  и сейчас,  представив, что отец
может повести его свататься к ней, Наталье, ему стало вдвойне неловко, и  он
постарался перевести разговор на что-то близкое, знакомое и понятное обоим.
 - Валет у вас бежит хорошо. Добрый конь.
 -- Ага, -  согласилась Наталья  и тут же  оживилась, заговорила быстро,
почти без перерыва, - только редко отец  выезжает на нем. Я думала, бережет,
а  он все отнекивается, мол, некогда, дела все. Хорошо быть хозяином в доме:
что хочешь, то и делаешь. А меня маменька все вышивать усаживает с утра и не
пускает никуда. В  храм и то  с теткой Марьей хожу, если маменька приболеет.
Ты вон объездил все кругом, а я только в деревне и бывала за рекой, когда по
ягоды ходили. Сижу все дома, да в окошко поглядываю. Хоть зашел бы кто...
 - Давай я к вам в гости ходить стану, - расхрабрился неожиданно Иван, -
мне отец разрешит и Орлика запрячь, кататься поедем.
 - Что ты! - очень по-женски всплеснула руками Наталья. - Папенька, коль
узнает, то прибьет на месте. Он знаешь у нас сердитый какой!
 -  Это кто там  сердитый? - послышался  сзади голос Василия Пименова, и
Наташа, обернувшись,  увидела отца,  вышедшего  на  улицу  вместе с Василием
Павловичем Зубаревым. Лица  у  них слегка раскраснелись,  а Пименов  и вовсе
дожевывал на ходу соленый  огурчик, смачно хрумкая. - Я, поди, сердитый? Ты,
дочка, сердитых еще и не видывала на своем веку. И не дай Бог наглядеться на
них.
 - Да нет, я...  - попыталась возразить мигом оробевшая Наталья, но отец
лишь  махнул  рукой   и  сгреб  ее  в  охапку,  усадил  в  санки,  отвязывая
застоявшегося Валета, вывел его на дорогу.
 - Через Абрамовский мост поедем? - спросил Зубарев-старший.
 - Давай через него и махнем, - отозвался Василий  Пименов. - Догоняй! -
и, щелкнув кнутом, направил своего Валета в сторону реки.
 Василий Павлович на ходу запрыгнул в санки,  слегка  придавив сидевшего
посредине Ивана.
 -  Подвинься,  -  коротко  бросил  ему  и  поддал  вожжами  нетерпеливо
вздергивающего  головой Орлика.  -  Пошел!  - громко свистнул так, что из-за
соседних ворот затявкали обеспокоено  собаки,  вскочил на  ноги,  перехватил
вожжи  в  левую руку,  а  правой защелкал в воздухе плетеным кнутом и погнал
вслед за уже поворачивающим на Абрамовскую улицу Пименовым.
 На реку  они выехали  почти одновременно,  остановились возле  штабелей
леса,  стасканного  на берег  еще  летом и  оставленного  до  распиловки  на
лесопильне,  стоявшей  неподалеку.  Сегодня, в  праздничный  день,  она была
закрыта,  и  лишь  сторож  в  большом   тулупе   с  колотушкой   под  мышкой
пританцовывал подле ворот,  поглядывая на  крестьянские обозы, едущие  через
реку. Пологий берег  был  сплошь укатан  полозьями многочисленных  саней,  а
дальше,  по  льду,  тянулись  две дороги:  одна  на ту  сторону к деревеньке
Савиной,  а другая  уходила,  извиваясь  широкой  лентой,  вниз  по  Иртышу,
сворачивала вправо у Базарной площади, шла дальше возле крутоярья городского
холма,  нависшего  над ней хищно,  как зверь  перед броском  далее, ближе к
сизой  дымке  горизонта,  ледовая  дорога  терялась,  поблескивая   издалека
сине-зелеными  искорками  накатанного  льда,  словно по  замерзшему оконному
стеклу прошел острый отчерк алмазного камня.
 Пименов  дождался,  когда санки  Зубаревых остановились рядом с ним  и,
весело подмигнув, спросил:
 - До Глубокого буерака погнали? Идет?
 - Идет, - согласился Василий Павлович, прикидывая на глаз расстояние, -
версты с две будет...
 - А сколь не будет - все наши, - засмеялся Васька Пименов, - трогаем?!
 - Айда!  - щелкнул кнутом Зубарев, свистнул по особенному, с переливом,
да так, что оба жеребца приж