произносимом  слове. - Вы
понимаете, что мне, как  архипастырю здешнего края, небезынтересно  видеть в
лоне православной  церкви  как  можно  более ревностных  прихожан.  Вы  меня
понимаете? Князь мира сего не  дремлет и ежесекундно улавливает грешные души
людские, навлекая  на них вечное проклятие Господне, и не противиться  тому,
как  владыка вверенной  мне епархии, не могу.  Мусульманские строения  между
православных  храмов,  а тем  более эта, -  владыка  провел в воздухе  рукой
полукруг, давая  понять,  что  он  хочет  изобразить мечеть,  но  не  желает
говорить о ней вслух, - юдоль греховных заблуждений ваших соседей, которые и
не желают слышать  о заповедях христовых. Все это заставляет меня говорить с
вами начистоту. - Он чуть помолчал, откашлялся, поправил наперстный крест на
груди  и стал говорить дальше. - Одним словом, мне бы хотелось видеть на тех
землях православный храм.
 - Но как  это  сделать?  - развел руками Карамышев, который сразу после
вопроса о  бумагах  на землю  понял,  куда направит  разговор владыка.  -  И
поймите мое положение...
 -  Я все понимаю и  вижу, что передо мной человек поведения и убеждений
праведных,  потому многого от  вас и не требуется. Надо  лишь  продать часть
своей усадьбы в пользование православной нашей церкви.
 - Владыка, я уже не молод,  и кто знает, сколько мне осталось пребывать
на сей грешной земле. Я могу вашему преосвященству предложить дарственную на
мое  имение после смерти.  Две моих дочери выданы  замуж,  жена  может найти
приют  у  них в семьях, и вся земля отойдет  в пользование церкви. Тогда  вы
сможете распоряжаться ей по собственному усмотрению как пожелаете.
 Владыка, видя, что Карамышев  не  понимает  или  не желает понимать его
замысла, нахмурился и, резко поднявшись с кресла, прошел к резному  шкафу  у
противоположной стены  кабинета,  открыл дверцу  и извлек из него  свернутый
пополам небольшой  лист  бумаги,  вернулся обратно  и  поднес к лицу  Андрея
Андреевича.
 - Вот из этого документа явствует, что вы приобрели  у Василия Зубарева
деревеньку  Помигалову под  Тюменью. Я  не  спрашиваю вас о законности  этой
сделки,  не  прошу  о  дарственной на  нее после  смерти  хозяина, и  вообще
сибирская наша  церковь ни в чем  не  нуждается. Есть  масса  людей, которые
считают своим  долгом  жертвовать ей во  благо и за то отблагодарены будут в
мире ином. И о летах ваших преклонных не спрашиваю. Не нам судить о промысле
Божием. В Его власти дать нам лишний день, час для пребывания на  этой земле
или  призвать в  мир  горний.  Я прошу  лишь разрешения, -  владыка особенно
выделил последнее  слово и еще раз повторил его,  -  разрешения  возвести на
вашей  земле храм Господен. Остальная ваша земля и, безусловно, все строения
останутся  за  вами  или  детьми  вашими. Вы  вправе продать  их,  подарить,
заложить законным путем.
 - Не знаю,  как и ответить вам, владыка, -  провел кончиками пальцев по
сухому бледному  лбу Карамышев,  - стоит  только церкви начать строиться  на
моей земле, как мне не сдобровать. Бывшие мои соплеменники, которые покамест
относятся  ко  мне  и моим  близким с неизменным  уважением,  найдут  способ
отомстить мне. А мне... а мне бы этого не хотелось. Нет, не подумайте, что я
боюсь, но имя мое будет запачкано.
 - Подумайте,  о чем  вы  говорите?! - чуть  не  вскричал  митрополит  и
наклонился к Карамышеву, который выглядел достаточно жалко и беспомощно.
 - Как  может быть запачкано  ваше имя,  если вы по доброй воле отдадите
лишь небольшую часть земли  на возведение храма. Хорошо, -  изменил  владыка
тактику, - коль вы  боитесь угроз и иных действий со стороны магометан, то я
могу  попросить у губернатора двух солдат  или казаков, которые бы некоторое
время несли охрану вашего дома и вас лично...
 -  Час от часу не легче,  - замахал руками Андрей Андреевич, - избавьте
меня от этакого позора. Никаких солдат!
 - Тогда вы  сможете укрыться на время в Знаменском  монастыре,  где для
вас будет вполне безопасно, - предложил он, но увидев, что Андрей  Андреевич
не желает и слушать об этом, владыка сделал ход, который, судя по всему, был
припасен у  него  на крайний случай.  Он  позвонил в небольшой  позолоченный
колокольчик, висевший  сбоку от  кресла  на атласном розовом шнурке и, когда
вошел служитель, то коротко кивнул ему, - зови.
 Через некоторое время в кабинет владыки не вошел, а вкатился упитанный,
гладенький человек с румяным лицом и черными масляными глазками. Он  подошел
к митрополиту под благословление и, ни слова не говоря, остался стоять возле
кресла митрополита.  Карамышев с  недоумением поглядел на вновь вошедшего  и
перевел взгляд на владыку, всем видом показывая, что он ничего не понимает.
 -  Это Владимир Краснобаев,  - пояснил митрополит,  - он ведает свечным
производством в нашем хозяйстве и достойный прихожанин. Милостивый государь,
Андрей  Андреевич, чтоб вы не подумали, будто я желаю подвергать  вашу жизнь
опасности   или  каким-то  образом  очернить  ваше  честное  имя,  предлагаю
последний и окончательный вариант  решения нашего дела. Если  вы отклоните и
это предложение, то... не смею задерживать.
 Владыка  вновь прошел  к  шкафу и вынул  оттуда  чистый  лист  гербовой
бумаги, положил на письменный стол и повернулся к Карамышеву.
 -  Вы предлагаете совершить купчую? - спросил тот удивленно. -  Но куда
деваться мне самому, супруге моей, дворовым людям? Отправиться в монастырь я
совсем не желаю, а супруга... -  на его лице отразилось полное смятение.  Но
владыка тут же прервал его, подняв вверх руку.
 - На вашем  участке есть небольшая  пустошь, и именно ее  мы  желали бы
записать на имя  этого  человека,  -  он  кивнул  в сторону безмолвствующего
Краснобаева. - Все остальное имение остается в вашей полной собственности, и
никаких притязаний мы на него не имеем. Согласны ли вы на это наше последнее
предложение?
 Андрей  Андреевич  надолго  задумался,  глядя  прямо  перед  собой.  Он
понимал, что владыка не отступится и подобные предложения будут поступать от
него.  Строительство храма  -  дело благое,  не приветствовать  его  нельзя.
Случись очередной  пожар,  не дай Бог, и ему  уже не  отстроиться заново, не
встать  на  ноги.  Тогда,  действительно,  хоть  в монастырь  иди.  С другой
стороны, он не хотел нарушать того относительного покоя, что существовал меж
его семьей  и мусульманской частью слободы. Те  относились к нему с глубоким
почтением, иного и желать немыслимо. Рано  или поздно, о строительстве храма
на его  земле  узнают,  и  как обернется  дело,  того не предвидишь.  Убить,
конечно, не убьют, но неприятностей разных мелких не оберешься. Как же быть?
И владыка, заметив его колебания, мягко произнес:
 -  Ну,  не мучайтесь  так,  зачем. Мы всегда будем рядом  и в обиду вас
никому не дадим. Есть время, когда человек должен сделать выбор между добром
и злом. Вот сейчас и ответите, на чьей вы стороне...
 - Хорошо,  -  решительно  и  резко встал на  ноги  Андрей  Андреевич  и
почувствовал, как  кольнуло в левой части груди, - пишите купчую. Даю вам на
то свое согласие.
 - Вот и ладно, - перекрестил его митрополит Сильвестр, - с Богом...
 Дома Андрей Андреевич, не вдаваясь особо в  подробности, сообщил жене о
произведенной им сделке и показал вексель на весьма значительную  сумму, тут
же  заперев  его в кованый сундучок. Жена  не особо  возражала, а посетовала
лишь, что не мешало бы срубить новую баньку, и ту, проданную  мужем пустошь,
она и рассчитывала определить под ее строительство.
 К концу недели, перед  воскресным  днем, во  дворе их усадьбы  появился
непосредственный хозяин  участка Владимир  Краснобаев и,  широко  улыбаясь и
кланяясь, стал объяснять, что хотелось бы сделать  ворота, чтоб они выходили
прямо с пустоши на проезжую улицу.
 - Чтоб вам, почтенным господам не  мешать  лишний раз, -  тараторил он,
помаргивая  глазками.  - Вы уж  не подумайте чего  дурного, но  иначе  никак
нельзя.
 - Делайте, как сочтете  нужным,  -  сухо пожал плечами Карамышев. Ему с
самого  начала  не  поглянулся  шароподобный  Краснобаев,  и  он  совсем  не
собирался  вступать  с  ним  в пререкания  и  тем  более обсуждать,  где  он
собирается ставить забор, а где ворота навешивать.
 В выходной день,  когда Андрей  Андреевич с супругой были на  службе  в
Богоявленском храме  и после  приложения  к кресту вышли вслед за остальными
прихожанами на паперть, то  услыхали  перезвон со всех  городских колоколен.
Особенно явственно  доносился он  со  стороны Знаменского монастыря,  где  и
колоколов было побольше, и сам звон от реки шел чище, отчетливее.
 - Крестный ход, никак, - заметил кто-то из знакомых Карамышева.
 -  Батюшка  наш говорил,  что  владыка  повелел  сегодня  крестный  ход
провести из монастыря  к  Базарной площади в честь закладки храма нового,  -
пояснил  один из казачьих сотников, пришедший  на службу со  всей  семьей  и
теперь  дожидавшийся,  когда  молодая  жена  застегнет  и   перепояшет  двух
малолетних отпрысков их рода.
 - А какой  храм? -  растерянно спросил Карамышев  и опять  почувствовал
боль в левой части груди.
 -  Новый храм будут  закладывать,  а где,  пока неизвестно. Вроде,  как
поблизости от Базарной площади.  Вы ведь как раз там и проживаете, должны бы
знать, - сотник в упор смотрел на  Карамышева, но тот не знал, что ответить,
и потянул жену за рукав, заспешил в сторону дома.
 Когда  они прошли  торговые  ряды,  то увидели  величественную  картину
крестного  хода  во  главе  с самим  митрополитом  Сильвестром, шедшим  чуть
впереди, опираясь  на свой оправленный  в  серебро посох. А далее шли монахи
Знаменского  монастыря,  простые  прихожане,  несли хоругви,  иконы, большие
свечи.  Над  всей процессией слышалось  громкое песнопение, но  издали  слов
нельзя  было  разобрать. Татары, не привычные к подобному, высыпали из своих
домишек,  ребята взобрались  на  крыши, деревья  и с любопытством глазели на
крестный  ход.  Но  самое  интересное  открывалось  позади  шедшей братии  и
прихожан. Там  шли  возчики  и  вели под  уздцы  лошадей, везущих  спаренные
колеса,  а попросту передки  от обычных  телег, на  которых  были закреплены
свежесрубленные  бревна,  вершиной  своей  волочащиеся  по  земле.  Возчиков
казалось не менее полусотни, а сзади шли мужики с топорами и ломами в руках,
несли шесты, долота, сверла и пилы. Зачем они здесь, никто пока не понимал.
 Владыка дошел до двора Карамышевых и повернул в  небольшой проулок, где
буквально  вчера  по  распоряжению Краснобаева  навесили  широкие  ворота  и
сделали   проезд.  Владыка  и   остальное   духовенство,   верующие   миряне
остановились на углу карамышевского подворья, пропуская вперед себя возчиков
с  бревнами, что быстро заезжали на участок, сваливали бревна одно к одному,
разворачивались и направлялись в сторону Знаменского монастыря. Следом вошли
плотницкие  мужики и  принялись  раскатывать,  растаскивать бревна  по краям
участка, быстро определяя, какое куда пойдет.
 Только тут  Андрей Андреевич, который  в смятении  стоял  в общей толпе
любопытствующего народа, разглядел, что бревна  все до одного мечены буквами
и  цифрами  по бокам,  с выбранным  пазом. Значит, то был  разобранный сруб,
который, верно, приготовили в монастыре, а теперь лишь перевезли  для сборки
на его бывшую пустошь. Народ загалдел:
 -  Ишь,  ты, как ловко  придумал  владыка:  сруб заранее заготовили под
церковку, раскатали, перевезли и теперича в день соберут.
 - То-то татары возрадуются, когда в аккурат посередке ихней слободы  да
православная   церква   встанет!  -  А  митрополит  Сильвестр  тем  временем
повернулся к праздно глазеющему на происходящее народу и громко произнес:
 - Миряне! Братья! У кого сердце не стыло к вере нашей, то Христом Богом
нашим призываю в помоществление работному  люду. Не откажите святой церкви в
малой помощи, надевайте рабочее платье да поспешите сюда с инструментом, кто
с  каким может. Да  и соседей пригласите, пускай  с вами  идут  на праведное
дело. Народ тут же откликнулся на призыв владыки:
 - С радостью, ваше преосвященство!
 - Поможем, отец родной, соберем церковку в единый день!
 - Берись за работку! Сдюжим!!!
 Некоторые мужики  прямо  в  чем были,  в праздничной одежде, вбежали во
двор, ухватились  за бревна, стали помогать плотницким мужикам сгружать  их,
заносить,  ворочать. Другие поспешили  скорым  шагом домой,  чтоб  известить
родню, ближних соседей  о небывалом деле, затеянном владыкой. Через каких-то
полчаса, час в усадьбе Карамышева стало полно народа, и  приходилось чуть ли
не по  пятеро  на каждое  бревно. Здесь  всем распоряжался  Зиновий  Козлов,
наипервейший плотник  с митрополичьего двора, который показывал,  куда  чего
класть, относить. Сам он с четырьмя мужиками начал выкладывать первый ряд. В
руках у него был  шнурок с  завязанными узелками,  и Зиновий что-то вымерял,
высчитывал, прикидывал в уме, озабоченно щуря левый глаз.
 - Сюда  клади,  - командовал он, - ровней, ровней,  подложи щепочку под
низ, - подходил с топором, постукивал, выправлял, снова мерил.
 В  землю  уже  вкопали  толстенные   сосновые  чурбаки,  на  которые  и
затаскивали теперь окладные, в обхват, бревна нижнего ряда. У Зиновия что-то
не получалось,  он кипятился,  отталкивал  руководимых им мужиков,  негромко
ругался,  хотя в иные разы мог  и чертыхнуться,  помянуть всех  и вся черным
матерным  словом,  да мешало  нынешнее  присутствие митрополита  Сильверста,
который стоял  неподалеку и  внимательно  следил за работой. Наконец, бревна
легли, как надо, Зиновий пробежался кругом, приседая, "простреливая", как он
говорил, углы, уровень, прямизну и прочие плотницкие премудрости, которые не
каждому  и знать  дано, и лишь  потом  крикнул  мужикам:  -  Клади  мох,  да
подлиньше выбирайте, чтоб на  завивку хватило,  -  и  осанисто, торжественно
ступая, направился  к владыке. Подойдя к нему, сдернул шапчонку, поклонился,
достав  правой  рукой земли,  и  попросил благословить начало строительства.
Владыка  кивнул  дьякону,  чтоб  начинал  торжественный  молебен  по  случаю
закладки храма.
 Окрестные слободские татары не сразу разобрались, чего за строительство
началось у них под самым носом, немного потолкались вместе со всеми, и стали
расходиться по домам. Лишь мулла Измаил недоверчиво заглядывал через забор в
усадьбу Карамышева, но молчал, бурчал только что-то на своем языке. Но когда
на телеге  провезли большой тесовый крест, с вырезанными на  нем непонятными
буквами, то его прорвало.  Он заголосил, поднял к небу руки  и стал  сзывать
татар обратно, призывая  при том  самого  Аллаха  в свидетели, что  неверные
затеяли дурное  дело.  Татары не  заставили  себя  долго  ждать, кинулись  к
Измаилу,  залопотали,  начали размахивать руками, кто-то даже вырвал кол  из
плетня,  в  руках у других  оказались  длинные кнуты,  и  они скопом  начали
приступать к карамышевской усадьбе, неодобрительно выкрикивая угрозы в адрес
владыки.
 Когда они вплотную подошли  к  воротам, то забеспокоились  уже  русские
мужики и,  перехватив топоры поудобнее, начали  выжидательно поглядывать  на
владыку. Тогда  к татарам  направился отец Николай, городской благочинный, и
твердым голосом спросил тех:
 - Чего шумите? Зачем дурные слова кричите?  Думаете, управы  на вас  не
сыщем?
 - Это я сейчас к  губернатору пойду на вас управу искать, - на довольно
чистом  русском  языке  отвечал  мулла   Измаил.   Губернатор  действительно
частенько приглашал его к себе и  постоянно интересовался делами в татарской
слободе,  а  в  праздники отправлял  местным старикам  и самому мулле отрезы
сукна в качестве подарков.
 - Губернатор  не  может запретить владыке строить храм,  - отрезал отец
Николай. - А уж вас это и подавно не касается.
 - Как это не касается?! - завизжал мулла. - Тут наша земля!
 - У владыки есть купчая на часть земли, и он действует по закону.
 - У  русских один  закон: чего хочу, то и делаю, -  не унимался Измаил,
подходя  вплотную  к  отцу  Николаю.  -   Не  поможет  губернатор,  к  самой
императрице поеду!
 - Поезжай, поезжай, только  не запарься! -  насмешливо выкрикнул кто-то
из плотников. - Императрица давно в окошечко поглядывает, ждет, не дождется,
когда Измаил из Тобольска пожалует сказки ей сказывать.
 - Тьфу,  на тебя и детей твоих! - плюнул под ноги Измаил и, добавив еще
что-то по-татарски, круто повернулся и  пошел на свой  двор. Вскоре  владыке
сообщили, что он выехал в пролетке по направлению к губернаторскому дому.
 - Мулла  ябедничать  поехал, - загоготали мужики, - видать, не по нраву
ему наша затея.
 Владыка поморщился, зная, что приезд губернатора ничего хорошего ему не
принесет. Но два дня назад ему сообщили, будто бы Сухарев отбыл по дороге на
Тару, проводить  набор  рекрутов  или по  иным  делам,  и  в  ближайшие  дни
возвращения его в город  не ожидали. Так и вышло. Мулла Измаил вернулся ни с
чем  и  больше  к  строящейся  церкви  не  подходил.  Постепенно  разошлись,
размахивая руками, и остальные татары.
 А   плотницкие   мужики   ловко   собирали  сруб,  прокладывали  паклю,
подтесывали, где надо, бревна, садили  на шканты, другие уже шли подтыкать и
конопатить плотно лежащие одно на другом бревна. Церковка росла буквально на
глазах, с каждым часом увеличиваясь на  венец, а то и на два. Владыке кто-то
притащил толстый обрубок,  и он сел на него, сложив  обе руки на епископском
посохе. После полудня сруб уже  подвели  под крышу,  и  возчики  погнали  за
кровельным тесом на монастырский двор.
 Когда пошел  десятый  ряд,  то пришлось  ставить сперва козлы, а  потом
сколачивать и  леса,  крепя их  прямо к углам сруба. На высоте  работа пошла
помедленней,  и  часть  мужиков  Зиновий  Козлов  направил  настилать  полы,
заниматься  косяками  под  окна и двери.  Но  все равно занять  работой всех
собравшихся  было   немыслимо,   и   владыка,   посовещавшись   с  остальным
духовенством, предложил  петь церковные псалмы и тропари. Начали монахи,  их
поддержали  приходские  священники,  а   потом  уже  подхватили  и   стоящие
полукругом миряне. Пение звучало громко  и торжественно, непривычно для этих
мест, и татары опять начали высовывать  головы  из-за  своих заборов, но, не
зная как поступить, быстро  скрылись внутри домов.  Наконец,  начали крепить
стропила, двое  мужиков полезли  на самый  верх,  таща за собой  на веревках
медленно  поднимающийся   по   стропилам   крест.   Когда   он   взмыл   над
свежесрубленной церковкой, владыка начал службу в честь воздвижения  Святого
и  Живородного  Креста.  Поползли вверх  тесовые кровельные  доски,  ударили
первые  молотки, и церковь  стала укрываться изжелта  отсвечивающей в  лучах
заходящего  солнца   крышей.  Почти  половина  населения  города   сбежалась
поглазеть на небывалое зрелище, когда в один день поднимался новый  храм, да
ни где-нибудь, а в самой середке татарской слободы.
 Андрей  Андреевич Карамышев закрылся у  себя  в кабинете и наблюдал  за
строительством из  окна, строго-настрого  наказав жене никого  не пускать на
порог  ни под каким  предлогом. Противоречивые  чувства овладели им: с одной
стороны, он, как истинный верующий, готов был радоваться постройке храма,  а
с  другой... он  не смог смириться, что  невольно  стал  причиной  распри  и
разногласий  между русскими и татарами. То, что  это добром  не кончится, он
ничуть не сомневался.
 Стихли удары  молотков, визг пил. Церковь стояла  во всей красе,  будто
всегда  она  здесь,  на  этом  самом  месте  и  стояла.  Даже рамы  частично
застеклить  успели  и  на крыльцо мостки кинули. Отслужив последний молебен,
уставший  за  день владыка отбыл вместе с причтом в свои покои на  гору,  на
Софийский  двор. Разошелся постепенно  и любопытный тобольский  народ, цокая
языками, выражая удивление и восхищение от увиденного.  Легли уже  далеко за
полночь спать и в доме Карамышевых, а под утро Андрей Андреевич был разбужен
громкими криками тащившего его с кровати слуги.