пока   тебе  шкуру  не  попортили,  -  и  длинноносый  презрительно  оглядел
губернатора с головы до ног.
 -  Ишь, ты какой будешь, гусь,  -  рассердился  Сухарев, - да я  сейчас
прикажу  караульному, чтоб  свел тебя в  острог,  да  велю прописать  полста
плетей, тогда будешь знать, как такие слова говорить.
 -  Да  кто  ты таков?!  -  вскинулся  носатый и  схватил губернатора за
обшлага, притянул к себе. - Чем пужать, ты лучше моего кулака отпробуй, - и,
размахнувшись, со всей силы заехал в глаз Алексею Михайловичу. Тот рванулся,
оттолкнул обидчика,  при этом шуба его расстегнулась, и столпившиеся  вокруг
солдаты, ожидавшие нового представления, увидели золотом  блеснувшие ордена,
большие форменные пуговицы. - Э-э-э... да  то никак генерал,  - попятился от
губернатора длинноносый.
 - Ах, так ты еще драться будешь?! - вконец  разозлился Сухарев, держась
за глаз.  - Да я  сейчас  тебя! -  наскакивал он на солдат, выкидывая вперед
кулак в лайковой перчатке и тыча в грудь ближних к нему. - Под  суд пойдете!
-  не  выдержавшие  такого напора  солдаты разбежались,  не  оказав никакого
сопротивления.
 В это время поручик Кураев  заставил-таки  Михайлу подъехать вплотную к
толпе солдат, которые уже разложили под воротами оружейного мастера Мячикова
небольшой  костерок  и теперь  ждали,  когда  займется пламя, перекинется на
деревянные  строения, чтоб беспрепятственно ворваться во  двор. Поручик влез
на облучок и закричал оттуда, перекрывая гул толпы:
 - Солдатушки! Разрешите слово сказать...
 - Кто таков? Не знаем! - послышались выкрики со всех сторон.
 -- Из Санкт-Петербурга привез вам важное  известие, -  пояснил Кураев и
краешком  глаза заметил, как сбоку от него здоровый детина, плохо держащийся
на  ногах, занес руку  с зажатой в ней палкой, готовясь ударить его,  но два
других солдата перехватили палку и оттолкнули пьяного товарища в сторону  от
саней. - А знаете ли вы, что в том известии?
 -- Да откуль нам знать?
 -- Перед нами генералы не отчитываются...
 -- То не нашего ума дело, - вразнобой отвечали ширванцы, но все они уже
подтянулись поближе к Кураеву и с живым интересом ловили каждое сказанное им
слово.
 - А там говорится, что необходимо вам идти в степь да побить джунгарцев
неверных, кои братьям нашим, казакам, силой военной угрожают...
 - Знамо дело, побьем. И не таких бивали, - весело закричал молодой, еще
безусый  солдат.  Другие  уставились  на него, посмеиваясь,  а  кто-то  даже
крикнул:
 -  Нас-то всех и  посылать ни к чему. Алешка Савкин  всех сам под  орех
разделает, - показывали пальцами на говорившего.
 -- Точно, - дружно захохотали все, - и нам не достанется.
 -- Его первым против супостатов и направим!
 - Мне думается,  что  Алешки  вашего одного  маловато будет,  -  широко
улыбнулся Гаврила  Кураев, чем окончательно  завоевал  к  себе  расположение
ширванцев, -  несколько  тысяч тех джунгар прикочевали  к  пределам нашим. У
каждого по луку, по копью, по сабле вострой...
 -  Ой,  напужал,  - захохотали усатые  солдаты, показывая  пальцами  на
поручика, - луки! копья!  сабельки! Да мы, чай, при ружьях, за себя постоим,
покажем им, как на нашу землю рыпаться!
 -  Только вот в чем загвоздка, - продолжал невозмутимо и уже без улыбки
Кураев, - генерал ваш, Киндерман, отказывается выступать в степь...
 -  Это  почему  отказывается? -  выкрикнул  усатый унтер,  что  был  по
возрасту  самый  старый  из  всех.  -  Коль  генерал  приказу императрицы не
подчинится, то худо его дело.
 - Точно! - отозвались остальные. - Худо ему станется...
 - Приказа, как такового, нет, - начал объяснять  Кураев, - но из степи,
с казачьих постов, поступило донесение, мол, джунгарцы  идут толпами на наши
крепости. А в Петербурге пока о той новости и не знают...
 - Как же не знают, коль нас сюды направили? - выказал удивление все тот
же унтер-офицер.
 -  Вас и  направили в Тобольск, чтоб упредить передвижение неверных,  а
приказа о выступлении до сих пор не прислали.
 -  Ага, а  мы  маемся здесь  без дела уже  с самой  пасхи Христовой,  -
поднялся ропот в толпе.
 - И я о том же, - согласился Кураев, - упредить надо  неприятеля, а  то
поздно будет...
 -  Без приказу не  можно, -  затряс головой усатый  унтер. -  За  такое
самовольство по головке не погладят.
 -  Генерал  может  отправить  в  Санкт-Петербург донесение,  мол, ввиду
приближения неприятеля, выступил вперед для предупреждения  его нападения  и
избежания потери времени. Сейчас время дорого.
 -  А  так можно,  - кивнул  унтер, выказывая  хорошее знание  воинского
устава.
 Тут позади поручика взвилось вверх  пламя от разгоревшегося костерка, и
языки пламени хищно лизнули ворота.
 - Откуда огонь взялся? - с  деланным  удивлением  воскликнул  Кураев и,
спрыгнув на снег из саней, кинулся к костерку, начал затаптывать его ногами.
Как  ни странно,  несколько  солдат поспешили  ему  на помощь,  и сообща они
быстро загасили огонь.
 - Айда,  братцы,  расходиться,  - тоном приказа заявил унтер. Никто  не
возражал, и  все  словно забыли  про драку,  потянулись к  домам,  где  были
расквартированы, а несколько человек подошли к Кураеву с вопросом:
 - Так все же пойдем мы на войну с неверными али еще здесь околачиваться
до лета будем?
 -- Вот сами о том своего генерала и спросите, - отвечал Кураев.
 В это время из боковой улочки к ним выскочили санки, запряженные  парой
резвых лошадей,  в  которых восседал сам генерал-майор Киндерман и с ним два
его офицера  с  мрачными  лицами. Офицеры  вылезли  из санок и кинулись  меж
солдат,  ища  среди  них  старших по званию.  Солдаты  спешили пройти  мимо,
отворачиваясь,  чтоб  не быть  узнанными, и  тем самым избежать наказания за
драку. Киндерман выпрямился в санках и громко закричал:
 - Почему нарушал порядок? Кто позволил? Марш, марш бегом!
 Солдатам только этого и надо было, и они кинулись врассыпную,  и вскоре
перед домом  мастера Мячикова  остался лишь Гаврила Кураев, губернатор и сам
генерал. Сухарев, прикладывающий к подбитому глазу  снег и костерящий на чем
свет стоит и солдат, и генерала Киндермана, который победно взирал на  всех,
словно только  что одержал неслыханную  победу над  неприятелем. Офицеры его
отправились вслед за солдатами, чтоб окончательно навести порядок и привлечь
к ответу главных зачинщиков.
 -  Спасибо вам большое,  -  обратился Сухарев к  поручику, - а то и  не
знаю, чем бы дело кончилось. Умеете вы с ними говорить.
 - Приходилось,  - просто ответил  тот  и,  подойдя  к запертым воротам,
застучал в  них,  забрякал навесным  кольцом.  - Эй,  вы там, живы  или как?
Выходите, кончилась осада!
 Звякнула  щеколда,  и  дверная  калитка  осторожно  открылась,  в  щель
выглянула чья-то  взъерошенная голова, судя по всему, одного из казаков, что
были с полицмейстером.
 - А солдаты точно ушли? - спросил казак и открыл калитку пошире. В руке
он держал ружье с длинным стволом, выставя его вперед.
 - Ушли, ушли, - успокоил Кураев.
 - Как там полицмейстер? Жив? - подошел к ним Сухарев.
 - Живой покуда, ругается только крепко, - отвечали ему из-за ворот.
 - Так где он?
 - В дом унесли с пробитой головой.
 - Давайте, кладите его в мои санки, повезу в госпиталь на излечение.
 Полицмейстера Балабанова вынесли на руках из дома, осторожно опустили в
санки.  Сухарев  сел  рядом,  поддерживая  окровавленную  голову  блюстителя
порядка.
 -  Генерал,  велите  примерно  наказать  виновных,  -  крикнул  Алексей
Михайлович стоящему  неподалеку  Киндерману.  - А вам,  господин поручик,  -
развел  руками  губернатор, -  придется  добираться  самому, ко  мне  вы  не
поместитесь. Или, если хотите, то я пришлю кого-нибудь за вами.
 -  Не  утруждаете  себя,  ваше  высокопревосходительство,  -  отказался
Кураев, - я найду способ добраться.
 -  Уж  я   им  буду  показать,  -  скрипнул  зубами   Киндерман,  когда
губернаторские санки скрылись  за поворотом, - они  все поймут,  что  у меня
нельзя бунтовать, нельзя пить  много пиво... - и добавил что-то неразборчиво
по-немецки.
 -  Я бы, господин генерал,  со  своей стороны,  советовал вам выступать
немедленно,  - озабоченно заговорил  Кураев, - а то тут  и до греха недолго.
Солдат наш безделья не любит. Портит его оно. Так что, подумали бы...
 - Да, теперь я увидел это, - генерал свел светлые брови на переносье, -
надо готовить поход. Зер гут. Буду писать рапорт нахт Петербург и отправлю с
вами немедленно.
 - А разве у вас нет специально на то курьера, - мягко спросил  поручик,
- если честно, то у меня совсем иные планы.
 - Вот как? - удивился Киндерман. - Я не буду настаивать, офицер есть.
 - Вот и хорошо,  а я бы попросил разрешить мне выступить вместе с вашим
полком,  господин  генерал,  на  боевые  позиции. Кроме  всего  прочего, мне
поручено  пренепременно  побывать в степи и доложить лично, кому  следует по
службе, о положении дел с тамошними инородцами.
 - Как вам  будет угодно, вы ни в моем подчинении. Запретить  не могу, -
сухо ответил генерал и отвернулся.
 В середине недели, когда чуть поутихли сибирские  морозы, из города под
барабанный бой выступил  Ширванский полк с  развернутыми знаменами.  Солдаты
плотными шеренгами  промаршировали  по узеньким улочкам,  незаметно срывая с
усов  быстро  намерзающие сосульки,  подмигивая  встречающимся  молодухам  и
взгромоздившимся на заборы и ворота мальчуганам. Впереди на гнедом коне ехал
сам генерал-майор  Карл  Иванович Киндерман,  прикрывая  лицо  от встречного
ветерка  теплой  перчаткой.  Следом за ним  везли несколько  приданных полку
пушек, подпрыгивающих  на  кочках,  затем  ехали  офицеры, и меж  ними гордо
красовался  Гаврила  Алексеевич  Кураев,  а в конце колонны тянулся возок  с
сопровождающими своего поручика солдатами.
 После  ухода  военных  в  городе  стало   совсем  безлюдно  и  покойно.
Большинство горожан  перекрестились  и  облегченно вздохнули,  возблагодарив
Господа  за  освобождение  от  постоя  воинского  люда   и,  соответственно,
посягательств  на  честь  своих  жен  и  дочерей.   Полицмейстер   Балабанов
провалялся после госпиталя у себя на  квартире до  самой масляной недели,  и
после  выздоровления  стал как-то незаметнее и во  многих делах покладистее.
Обрадованные такой переменой тоболяки шептались: "Проучили солдатики малость
нашего супостата, глядишь, попомнит науку..."

I2.

 А  в  семействе  Зубаревых начали всерьез  готовиться  к  свадьбе сына.
Решено было ехать свататься  на  Благовещенье  и, переждав Великий пост, при
благоприятном  ответе  со стороны  отца  невесты, Василия  Пименова,  в  чем
Василий Павлович  Зубарев нимало не  сомневался,  закатить по  всем правилам
свадьбу. Отец с сыном  несколько раз выезжали на Орлике будто бы покататься,
но на  самом  деле Зубарев-старший имел надежду еще  раз повстречать как  бы
ненароком  на  улице  Ваську  Пименова,  перекинуться  с   ним  парой  слов,
подготовить таким образом к сватовству. Но, как на беду, тот не попадался им
ни пеший, ни конный, а вскоре они  узнали,  что он, верный  своим привычкам,
умчался куда-то  "по  делам",  как  всегда  ничего толком  не  объяснив даже
домашним.
 - Вернется вскорости, - успокаивал Василий Павлович  жену, - никуда  не
денется...
 Но  прошло  уже Сретение  Господне,  православный  народ  дружно  и  со
смирением держал Великий пост, потекли  сугробы, осев  более чем  в половину
былой величины. Благовещенье  было на подходе, а Василий Пименов в город все
не возвращался. Не утерпел Василий Павлович, принарядился и отправился в дом
Пименовых,  будто по  делу  какому.  Встретила  его  жена  Василия, Гликерия
Фроловна,  сухая  невысокая женщина  с  угасающим  светом  в  глазах.  На ее
попечении и был зачастую дом во время частых отлучек хозяина.
 - Входи, входи, Василий Палыч, - приветствовала она нежданного гостя,
 моргнув дочери,  чтоб  шла в свою комнатку,  - мово-то опять нет  дома,
ежели по делу, а если посидеть, чайку похлебать, то и я сгожусь.
 -  Куда  же  он  подевался?  - деланно  удивился  Зубарев,  внимательно
оглядывая убранство комнаты, ища опытным взглядом следы достатка,  слаженной
работы  женских  рук. Особого  достатка он не  увидел,  как и  в большинстве
домов:  домотканые половички, расписные стенки и  двери, занавеси из китайки
на окнах, неизменная  горка  подушек на большущей кровати,  темные образа  в
красном углу с лампадкой  перед  ними и до белизны выскобленный, не покрытый
скатертью  обеденный  стол,  лавки  по  стенам. Но  многочисленные  вышивки,
кружева сами за себя говорили  о рукодельницах,  содержащих дом в порядке  и
чистоте.
 "Добре, добре, - подумал про себя Зубарев,  - знать,  у Натальи игла  в
пальцах держаться будет, добре..."
 -  И  что ему  вновь  на  ум взбрело... -  со  вздохом отчитывала  мужа
Гликерия Фроловна, - как блохами накусанный умчался, одного только Тишку  из
работников и взял с собой,  вертопрах  этакий. Другие  мужики,  как  мужики,
приказных заместо себя отправляют и  на ярмарки, и по иным делам торговым, а
мой... прости Господи, на месте недели  не  усидит. Соседей и то  чаще вижу,
нежели мужа законного.
 - Вернется, - монотонно вставил занятый своими мыслями Зубарев.
 - Вернуться-то  вернется,  а  потом опять усвищет.  Знаю  я его. Тут  к
Наталье сватов грозились заслать,  - хитро глянула хозяйка на гостя, - а кто
их слать будет, коль хозяина дома сроду не застать.
 - Сватов? К Наташке?  - встрепенулся  мигом Василий  Павлович. -  А кто
свататься собрался? Я, поди, и знаю их?
 - Поди, и знаешь, - кивнула  головой Гликерия Фроловна, - да чего о том
ране времени говорить, коль не приехали покуль, а лишь грозились...
 - Так оно, так, - поддакнул Зубарев, - а я вот к Василию по делу...
 - Может, я чем помогу?
 - Хотел про цены  на муку, на лен узнать, какие нынче по весне будут, -
ответил тот заранее приготовленной фразой.
 -  А  у иных  купцов  нельзя  никак  узнать?  Не сказывают,  что  ль? -
вкрадчиво спросила хозяйка и, не дождавшись ответа, продолжила. - Чай будешь
пить али так посидишь?
 - Да пойду уже, - поднялся Василий Павлович, - обоз готовить надо.
 - Ну, спаси,  Господи,  - перекрестила его вслед Гликерия Фроловна. - Я
хозяину-то скажу, что ты захаживал.
 - Скажи,  скажи,  Фроловна,  -  одевая  шапку,  на пороге ответил  тот,
продолжая думать о своем.
 Примчался Василий Пименов в канун Светлого Воскресения. Зубаревы узнали
о  том на следующий день  от  знакомых, что видели  его на  базаре, но ехать
свататься  перед самой  Пасхой  было  неловко,  решили  выждать  срок,  чтоб
отправиться после праздника, как принято  у всех добрых людей. Но на светлый
четверг, вечером, в  дом к ним заявился чем-то опечаленный Михаил  Яковлевич
Корнильев и, не успев снять шубы, сообщил с порога:
 - С Федором, братом моим, горе случилось.
 - Да что такое? Он, вроде  как, с обозом в степь отправился на торги? -
удивился Василий Павлович.
 -  Именно так. А  вчерась прискакал оттудова верный человек  и сообщил,
что киргизы его со всем обозом к себе увели и выкуп немалый требуют.
 - Да  сроду  такого не припомню, - всплеснула руками бывшая здесь же  в
прихожей Варвара Григорьевна.
 - Не тронь  лиха,  пока  лежит  тихо, - сокрушенно вздохнул  Корнильев,
присаживаясь на лавку в горнице, куда они прошли для разговора.
 - Большой выкуп требуют? - поинтересовался  Зубарев,  заранее зная, что
Михаил впрямую не ответит, уйдет в сторону.
 - Солидный  выкуп, -  уклончиво ответил  тот, - да не  в  выкупе даже и
дело...
 - Еще чего просят?
 -  Дело  в том, что выкуп тот надобно  им в  стойбище доставить.  Сам я
ехать не  могу, дел невпроворот, у Алексея  стекольная  фабрика, не бросишь,
Василий,  младший наш,  - Зубарев кивнул понятливо головой, ему были знакомы
приемы младшего Корнильева и его  умение выходить сухим из воды, - захворал,
занемог, как про  то известие услыхал. Дело-то такое, можно и  без головы, с
такими деньгами едучи, остаться, - провел он ладонью по горлу.
 - Так ведь туда полки наши ушли, в степь, - встрял Иван Зубарев.
 -  Вот  из-за  них  киргизцы  как  раз  и  озлились.  Солдаты,  видать,
поразорили  их стойбища,  скот поугоняли,  а,  может,  еще  чего,  в  общем,
киргизцы  обещали всех купцов,  кто мимо  них  ехать  будет,  ловить, у себя
держать, пока за них выкуп не дадут.
 - Выкуп-то они возьмут, -  почесал в затылке Василии Павлович, - а  вот
отпустят ли  Федора с миром? Я их норов  давненько знаю, имел  дело  с ихним
братом.
 - Вот  как тут поступать? - перекрестившись на  темные  образа, спросил
Михаил Яковлевич. - Казаков нанимать, чтоб отбили Федора?
 - А чего б не попробовать? - шмякнул кулаком по столу Василий Павлович,
которого самого  несколько лет назад хорошо  пощипали в степи, после чего он
более года расплачивался за взятые в долг товары.
 - Что ты, Иван, скажешь? - обратился Корнильев к младшему Зубареву.
 - Я б не так поступил, - скупо ответил тот.
 - Да? И как же? Скажи, послухаем.
 - Надо ихнего старшину  похитить  или кого иного из их знатных людей, а
потом и поменять на Федора.
 -  Ишь ты каков! - покрутил головой  Михаил Яковлевич. - Только  кто за
такое дело рисковое возьмется? Уж не ты ли?
 -  Возьмусь, - спокойно  ответил  он,  и глаза у  него зажглись.  Отец,
хорошо   знавший,  что  обозначает  этот  блеск,  только  крякнул  и  громко
высморкался.
 - Чего скажешь? - Корнильев глянул на Зубарева-старшего.
 -  Ох, и хитер ты, Михаил, - Василию Павловичу подобная затея сына была
явно  не по душе,-  знал, неспроста  ты  к  нам  зашел. Опять станешь  Ивана
сбивать на дурь какую. Все тебе мало...  И так едва из острога его выручили.
Пущай  пожил  бы  хоть чуток  без  азарту  или  не знаешь,  каков он? Мы тут
собрались было свататься... - на этих словах Василий Павлович прикусил язык,
поняв,  что сказанул  лишку,  но было  уже поздно, и Корнильев  заулыбался и
лукаво сощурился.
 - А-а-а... вон оно в чем дело? И к кому свататься собрались? Отчего я о
том ничего не знаю? Вот молчальники  великие!  Нехорошо, ой, нехорошо родных
людей забывать...
 -  Зато ты о нас, Мишка,  помнишь. Чего Федора не остановил, когда он в
такое время в степь поехал? Знал, поди, что  солдаты  на войну отправились -
добра  не жди, - продолжал выговаривать ему  Зубарев-старший, но по тону его
было видно, что он уже помягчал, смирился  с мыслью, что сыну придется ехать
в степь на выручку богатого родственника.
 - Ладно, ладно,  - примирительно взял  за  руку  разошедшегося  хозяина
Корнильев, - я же не задаром его об услуге прошу, заплачу за  брата родного.
Сын у тебя, Василий Палыч, вон каков, башковитый, за печкой его не упрячешь,
- и он похлопал по плечу Ивана, который  засмущался, потупил глаза, так, что
легкий румянец окрасил его смуглые щеки.
 - Чего ты, отец, испугался? Не впервой мне, вывернусь...
 -  Ага, вывернешься.  Тулуп  выворачивали,  выворачивали,  пока на  две
половины не разорвали.  Киргизцы, они шутить  не станут,  пырнут ножичком  в
брюхо,  и поминай,  как знали. А  ножички  у них знаешь какие? Во!  Наскрось
выйдет и еще останется.
 - Поди, не дойдет до  смертоубийства, -  попробовал  успокоить Зубарева
Михаил  Корнильев,  - не тот человек  у тебя Иван, чтоб  пузо  свое  под нож
киргизский подставлять. Так говорю?
 -  Решайте  сами, -  махнул  расстроенный Василий Павлович  и пошел  из
горницы,  - но чтоб через месяц был тут, а то ... - и, не договорив, ушел  к
себе в кабинетик.
 Двоюродные братья, оставшись одни, переглянулись, и Михаил, который был
на добрых полтора десятка  лет  старше Ивана, подмигнул тому  и, перейдя  на
шепот, спросил:
 - Значит, под  венец идти собрался? Набегался по девкам  уже? Гляди, не
прогадай. Жена как голова, одна до самой смерти дается.
 - Все одно, рано ли,  поздно ли, жениться надо, - отвел глаза в сторону
Иван, - вернусь, и поженимся.
 --  То тебе решать. А теперь о деле.  Дам тебе  с  собой  в помощь двух
человек своих: Никанора Семуху и Тихона Злыгу. Оба  парни крепкие, крученые,
с нашими  обозами  везде хаживали.