до  дыр обувь, а отдавал собственному сапожнику, что нашивал чуть
ли не впритык заплатки,  перетягивал старую обувку на  колодках.  Иван сел к
столбу, прислонившись  спиной  к теплому, нагретому за день дереву, задремал
незаметно для себя. Разбудило его чье-то прикосновение, он дернулся,  открыл
глаза, ожидая  увидеть  перед собой медвежью  морду,  но  то  была  дворовая
Аксинья, что  держала в  протянутой руке миску с кашей, в  середину  которой
была воткнута деревянная ложка, на земле стояла кружка с водой.
 -  Поешь немного, - тихо сказала она, косясь на спящего медведя, - пока
никто не видит.
 - Спасибо, - Иван  жадно схватил миску, но тут же поставил ее на землю,
заговорил шепотом, - ты бы мне лучше это... ключ от цепи нашла.
 - Нет, - покачала та головой, - у хозяина он в комнате.
 - Так выкради. Ну, прошу тебя... Ксюша... Сделай для меня...
 - Нет,  красть не стану, но я  тебе помогу, знаешь чем, - и она шепотом
быстренько сообщила  Ивану  историю,  которая могла ему и  пригодиться, если
хозяин не помилосердствует.

4.
 К  утру Ивана уже  била  дрожь не столько от холода, сколько от желания
быстрее освободиться и бежать с хозяйского двора. Куда? А все равно, лишь бы
на  волю,  подальше  от  угодливых  холопских  морд  дворовой  прислуги,  от
ненавистной затхлой, провонявшей каморки, где шли унылой чередой его молодые
годы. Бежать...
 И  забылась молитва  к ангелу-хранителю, забылся страх  от  соседства с
медведем, забылись нежно смотревшие глаза Ксюши, лишь бы вырваться,  бежать,
бежать, бежать...
 Первой  через двор прошмыгнула  молодая кухарка и, не  поднимая на него
глаз,  вышла со двора,  направилась на рынок. Затем  появился заспанный и не
умытый еще истопник Кузьма, ехидно сощурился на  Ивана и пошел  к дровянику,
ничего  не сказав. Тогда Ванька набрал  в грудь  побольше воздуха и что есть
мочи крикнул:
 - Слово и дело! - повторил, чуть подождав. - Слово и дело!
 - Чего орешь, дурень?! - кинулся к нему Кузьма, чем напугал Потапыча, и
тот  вскочил, зарычал, угрожающе обнажил  клыки. Кузьма  отскочил  обратно и
стал увещевать Ивана. - Кошка скребет на свой  хребет, запорют тебя в Тайной
канцелярии, когда узнают, что зазря орал...
 - А  я не зря,  - вскинул голову  вверх Иван. - Знаю, что  говорю. Зови
хозяина. Пусть ведет  меня  в канцелярию, как по закону положено, а то...- и
Ванька  для верности погрозил в воздухе грязным  пальцем.  - И тебе на орехи
перепадет, я те припомню, как волок меня, чуть руку не поломал.
 Угроза  подействовала, и Кузьма рысью рванул к хозяйскому дому, скрылся
там,  а через  какое-то  время  сам  Филатьев вышел на  крыльцо  в цветастом
длиннополом халате и с недоумением уставился на Ивана.
 - Чего надо? Не бит давно, видно...
 - Слово и дело! - важно крикнул Иван и выпятил грудь. - Или не слышишь,
хозяин? Как бы худо тебе оттого не было.
 -  Вот дурак,  -  сплюнул под  ноги в  сердцах Филатьев,  -  олух  царя
небесного,  погляди,  чего удумал!  Блохи тебя,  что  ль, за  ночь накусали?
Кузьма, закрой его в сарае, а то люди услышат, еще подумают худое что...
 -  Уже  услышали,  - хмуро указал Кузьма  на  чью-то  показавшуюся  над
забором  голову.  Начали появляться  на  крыльце и хозяйские дворовые  люди,
стояли  чуть  в стороне,  с недоумением переводя взгляды то на Ваньку, то на
Филатьева, заметно побагровевшего от злости.
 -  Тьфу на тебя  и родню твою, черт меня попутал взять тебя  в Москву с
деревни. Сидел бы там, кровь мне не портил... Каин ты, истинный Каин, - сжал
кулаки  Филатьев, - иного названия тебе и нет. Вот вернешься как обратно, то
я с тебя шкуру-то спущу, проучу самолично...
 - Руки  коротки, - выкрикнул дерзко Иван, -  сам в Приказ пойдешь, то с
тебя там шкуру сымут, всыплют по первое число.
 От  таких  слов зашумела  дворня, пожилые  люди набожно перекрестились,
закачали головами,  осуждая  Ваньку. В  довершение  всего  общее возбуждение
передалось и  Потапычу, который встал вдруг на задние  лапы,  натянул цепь и
начал зло, тоскливо реветь, уставившись на Филатьева.
 - Ишь,  ты,  -  удивился Кузьма, - и  медведя на  свою сторону за  ночь
переманил, что ни на есть Каин. Чего с  ним делать  станешь, когда таковский
он. Ой, Ванька, Ванька, набьешь ты шишек себе на башку.
 - Хватит  болтать,  - взорвался Филатьев, -  веди его, Кузьма, в Тайную
канцелярию, коль он  того  желает. Пущай  с  ним разберутся  там, а я  позже
подойду. Знаешь, где она находится?
 - Как не знать, - перекрестился испуганно Кузьма, - хоть и не бывал там
ни разочку. Господь миловал, но люди указывали, говорили...
 - Вот и веди воришку этого, - бросил на ходу Филатьев и ушел в дом.
 ... Пока Ваньку вели в  Тайную  канцелярию,  у него все больше и больше
холодело внутри, ладони делались липкими, пот струился по  лбу, и  чем ближе
они подходили к знаменитому на всю Москву строению, где на  карауле  днем  и
ночью стояли усатые гренадеры, зорко  следя  за  всеми, тем хуже становилось
ему.  Он столько раз слышал про царскую канцелярию всяких ужасных рассказов,
будто бы людей там и за ребра  на крюк вешали, и на  горячие угли ставили, и
специальные обручи на голову  одевали, что идти туда не было у него никакого
желания. Но Кузьма и еще один здоровый мужик из дворовых  крепко держали его
за обе руки, и не приходилось даже мечтать вырваться от них.
 Солдаты на  крыльце заслонили вход ружейными  стволами, и один  из  них
строго спросил:
 - По какому такому делу? Знаете, куда пришли?
 - Как  не знать, -  смущенно ответил Кузьма,  - вот  этот,  - указал на
Ивана, - орет "слово и дело", будто муха какая его укусила.
 Солдат взглянул на Ваньку, и у того совсем захолодело внутри, настолько
недобрый был взгляд  у солдата, затем тот, ни слова не говоря, повернулся на
каблуках и скрылся за дверью. Прошло немного времени, и вслед за солдатом на
крыльцо вышел среднего роста человек в богатом кафтане, с орденом на груди.
 - Ты кричал: слово и дело государево? - спросил офицер Ивана.
 - Я, ваше высокоро... - заплетающимся языком ответил он.
 - Тогда заходи, -  приказали ему. Кузьму и второго мужика не пустили, и
это обрадовало Ваньку, без них он держался гораздо уверенней.
 В комнате, куда его ввели, за столом сидел довольно молодой человек и с
интересом смотрел на Ивана.
 --  Кто  таков  будешь?  -  спросил  он. Когда  Иван  назвал  себя,  то
переспросил удивленно:
 -- А не торгового ли человека Филатьева дворовый ты?
 Тут  только Иван  вспомнил, что  видел  этого  человека  несколько  раз
приходившим к хозяину, у которого тот что-то  покупал или делал  заказы. Это
насторожило его, и он неожиданно потребовал:
 - Ведите меня к самому главному в канцелярии. Только ему и  откроюсь. А
тебе ничего не скажу, не дождешься.
 Молодой   человек,  который  назвался  секретарем  Тайной   канцелярии,
удивленно пожал плечами и направился в соседнюю  комнату. Вернувшись оттуда,
кивнул Ивану идти за ним и отвел в кабинет, где их  ждал седовласый, грозный
на  вид  мужчина,  назвавшийся графом  Семеном  Андреевичем  Салтыковым.  Он
ласково  посмотрел на Ивана,  но за  внешней  лаской  тот  угадал  необычную
суровость,  которую  при необходимости мог проявить  граф,  и тихим голоском
спросил:
 -  Ну,  мил  дружок,  чего  понапрасну  занятых  государственных  людей
тревожишь? Говори,  коль пришел. - Хотя в комнате было  тепло, граф сидел  у
высокого  камина,  в котором лежали  несколько березовых поленьев  и  громко
потрескивали.
 "Сырые дрова, - подумал неожиданно Иван, - ишь, как трещат,  угольки на
пол выскакивают, до пожара недолго... Чего  им тут,  сухих дров не дают, что
ли? Взяли бы у моего хозяина ..."
 -  Говори,  говори,  дружок,  слушаю  тебя,  -  долетел до  него  голос
Салтыкова, и  Иван, словно перед прыжком  в  холодную воду, вытаращил глаза,
пошире открыл рот и начал:
 - Доложить  хочу  вам,  ваше  сиятельство,  убивец  хозяин мой...  -  и
замолчал, ожидая, какое впечатление произведет его донесение.
 - Кого же он убил? - еще ласковее спросил Салтыков.
 - Солдата ландмилицкого! - словно отрапортовав, ответил Иван.
 - До смерти убил?
 - Как есть до смерти.
 - И  где  же тот  мертвец? Может, полежал  у  вас во дворе да  в  кабак
отправился горло промочить?
 - Никак он не может в кабаке быть, когда мертвым лежит в старом колодце
на заднем дворе.
 - И как его хозяин твой убил? Из ружья? Саблей зарубил? Шпагой заколол?
- выпытывал  его  Салтыков, и Ванька понял, что  тот не верит ни единому его
слову, что начало злить его, и он, забыв про страх, отважно заявил:
 - Из ружья он не стрелял, шуму, видать, боялся, а шпаги у него в доме и
вовсе  нет,  поскольку  не  военные  они,  а  из торговых,  а  убил он  того
ландмилицейского человека цепом, которым зерно молотят...
 - Зерно  молотят, - повторил вслед  за ним граф. - Может,  ты,  дружок,
знаешь, за что он убил того служивого?
 - Они у него на выпивку денег требовали, - сказал первое, что пришло на
ум,  Иван. Он  и сам  начал  сомневаться,  правду  ли он  говорит,  а  могло
оказаться  и так, что нет там  в колодце  никого,  убрали.  А  то и  Акулина
наврала, чтоб посмеяться над ним.
 -  Откуда это тебе известно? -  граф встал на ноги и  оказался довольно
высок ростом и широк в поясе.
 -  Девка  одна  дворовая  сказала,  -  Ивану страсть  как  не  хотелось
впутывать Акулину, а то могло статься, что,  коль все окажется правдой, то и
награда ей достанется, но иного выхода не было.
 - Будь по-твоему, -  кивнул головой граф, - если врешь, то знаешь что с
тобой сделают? - голос графа  зазвучал, как удары молота, в голове у Ваньки.
Он стоял покорно наклонив голову, не поднимая глаз.
 - Знаю, - ответил еле слышно, - а вдруг да девка та мне соврала?
 -  Тогда  вам обоим  достанется. За  вранье наказываю  втрое. Так может
девку сюда привести? Говори, говори.
 -  Отправьте колодец проверить, -  набрался храбрости Иван и понял, что
терять ему  нечего, зато, если все окажется, как сказала Акулина, то... И он
широко улыбнулся.
 - Пусть по-твоему  будет.  Проверим, обязательно проверим.  Отправлю  с
тобой двух человек драгун и поглядим, что там у вас творится.
 Когда Иван постучал во двор к Филатьеву, то в калитку выглянул истопник
Кузьма и уставился, не скрывая испуга, на стоящих сзади Ивана драгун, открыл
рот, отступив назад.
 - Ты меня вчерась поймал, а сегодня я вас ловить пришел, - самодовольно
заявил Иван, входя во двор, -  поди, ты мертвяка в колодец  и спихнул, более
некому, - наступал он на пятящегося назад Кузьму.
 -  Да ты чего, ты чего, Вань... Ты ж  меня знаешь...  Чтоб я мог  убить
кого,  да не в жизнь, - пятился все дальше Кузьма и вдруг бросился бежать по
двору  с  завидной  прытью.  Иван,  не раздумывая,  кинулся за ним,  настиг,
вскочил  на  спину  и, хоть был вдвое  легче, сумел повалить, вцепился,  как
кошка, в шею  Кузьме, тыкал кулаками в бока. Подоспевшие драгуны едва сумели
оттащить его от поверженного истопника.
 - Вот, морда  твоя поганая, и выдал себя, - торжествовал Иван,  - веди,
показывай колодец.
 Кузьма, пристыженный и изрядно  помятый, молча повел их  за конюшню, на
задний  двор,  где и находился старый колодец, приспособленный  в  последнее
время в качестве выгребной ямы под нечистоты и мусор.
 - Тащи веревку,  -  приказным тоном  заявил Иван истопнику, стоящему со
сникшим лицом безучастно  рядом, - да  не  вздумай утечь, а то  я тебе... Ты
меня знаешь, - и погрозил для верности кулаком.
 - Вроде чего-то там виднеется, - указал концом ружья один из драгун.
 - Ага, зеленый кафтан, сапоги, а самого человека не видно, - согласился
второй.
 - А воняет-то, воняет как,  - зажал  нос Ванька, -  видать, он  тухнуть
начал там. Вот ведь аспид какой, Филатьев этот... Кто бы мог подумать.
 Кузьма притащил моток  толстой веревки, и  Иван,  ни слова  не  говоря,
обвязался ей и, зажимая пальцами нос, велел спускать себя потихоньку вниз.
 - Туточки он, - радостно, словно клад нашел, закричал вскоре,  -давайте
второй конец, обвяжу его.
 Когда  Ивана подняли обратно, то  глаза его сверкали, а сам  он излучал
полный восторг и  радость  и, оставив  драгун заниматься извлечением тела из
колодца,  бросился  на  господский  двор, где  увидел закладываемую  беговую
коляску и стоящего на крыльце в дорожной одежде Филатьева.
 - А-а-а... Ваше степенство, ехать куда-то пожелали?  А не будете ли так
любезны прокатиться  со мной в Тайную канцелярию, где вас поджидают и допрос
с пристрастием учинят. Там и расскажете, как вы тут царева солдата до смерти
убили, да у себя на дворе и припрятали.
 - Ванюша, золотой ты мой, - начал медовым голоском Филатьев, - чего так
взбеленился? Разве не  видишь, что по  делу  я собрался?  Ты уж дозволь  мне
поехать, дело мое ждать не может...
 - А мое может? - в ярости закричал Иван и подскочил  к хозяину, схватив
его  за грудки. - Как  меня на цепь рядом со зверем диким сажать,  то  я мог
ждать, когда он меня загрызет насмерть, а вам... вам то на потеху  было. Вот
теперича я посмеюсь, как моего господина в приказе начнут плетьми потчевать,
на горячие уголья голыми пятками ставить!
 - Побойся  Бога, Ванюшка,  - побледнел лицом  Филатьев,  отклоняясь как
можно дальше  от  брызжущего  злобой  Ивана,  -  разве можно ближнему своему
желать такого....
 - Да? О милости вспомнил, сука,  - прошипел Иван, плохо понимая, что он
сейчас говорит и делает, - а меня... к медведю... Сколь жить буду, не прощу!
 - Он же ручной, Потапыч, чего бы сделал?
 - В Приказ, я тебе говорю, - потащил его к коляске Иван, - сам на козлы
садись и правь, куда скажу, а я сзади буду.
 - Не сяду на козлы, - воспротивился Филатьев.  - Где  это видано,  чтоб
господин холопа вез, да еще при всем честном народе.
 - Повезешь, гад, а не то... -  и Иван подхватил с коляски ременный кнут
и  громко  щелкнул им в воздухе. -  Понял?!  Отныне не  господин  ты  мне, а
убивец.
 Соседи господина Филатьева и иной московский люд были немало  удивлены,
видя,  как  сам барин  сидит,  съежившись,  на козлах и правит гнедой  парой
лошадей, а сзади,  развалившись и гордо поглядывая по сторонам,  восседает в
рваной, затрапезной одежде его дворовый человек Иван, которого с тех пор все
стали звать не иначе, как Каином.
 За этот свой подвиг и получил Иван, сын Осипов, вольную и паспорт, став
с тех пор свободным человеком.
 ...  Рассказав все это  внимательно слушавшему  его  Алексею Даниловичу
Татищеву  и  едва  поспевавшему записывать  секретарю,  Ванька  остановился,
потянулся за ковшом, чтоб  промочить горло, и оглянулся назад. Приведший его
солдат все так  же  неподвижно стоял у дверей, полуоткрыв  рот, настолько он
был увлечен рассказом  Ивана. Может, и у  него внутри  зашевелилась зависть,
что не он оказался на ивановом месте и так ловко выкрутился из-под хозяйской
опеки, избежал  наказания и  даже  вольную получил.  Легко ли ему,  солдату,
служить  столько  годиков, угождая  офицерам,  получая  до  сотни  палок  за
провинности. Не  думает ли сейчас тот солдат, как  можно умыкнуть со службы,
зажить  такой  же  вольной  жизнью?  Но  ванькины  раздумья  прервал  вопрос
генерал-полицмейстера:
 - Стал ли ты жить честной жизнью,  как того церковь наша святая требует
и законы государственные?
 - Да  как вам  сказать,  ваше сиятельство, - бойко отвечал  Иван,  видя
несомненный интерес  графа к его персоне, -  оно ведь с какого бока на  энто
дело поглядеть...
 - Что-то я тебя не понимаю, милый дружок, - сухо пожевал тонкими губами
Татищев,  -  с какого такого бока смотреть можно на честное жительство? Вор,
он вор и есть, а честный человек - совсем другое дело.
 - А кого мы вором зовем? Кого с дубиной или  кистенем в  руках за ворот
схватили? У  кого  в дому чужие  пожитки, имущество нашли?  А коль нет?  Кто
скажет, вор ли он али честный человек? Этак всех можно за воров посчитать, в
Сибирь направить...
 -  Но,  но! Ты того, не  забывайся,  я не  намерен твои воровские слова
слушать, - неожиданно посуровел Татищев, - я тебя о чем спросил? Стал ли ты,
Ванька  Каин,  вести  далее  честную  жизнь после получения вольной?  Вот  и
ответствуй по делу.
 - Хорошо,  ваша светлость, отвечу как есть. Но подумайте сами, как бы я
смог  честную жизнь вести, коль  средств для  пропитания не имел никаких.  С
сумой по миру идти? Увольте, покорнейше прошу. Обратно в барский хомут башку
засовывать? Пробовал уже, да и не пристало вольному человеку таким постыдным
делом заниматься. У нас на то свои понятия имеются...
 - Хватит ерунду пороть, - пристукнул кулаком о стол Татищев, - сказывай
по делу о воровстве своем. Плакаться в ином месте станешь!
 Ванька растерянно глянул  на  графа. Его ничуть не  напугал его грозный
тон и  стучание  кулаком.  Главное, чтоб он на  порку не направил, пытать не
приказал. Это и вовсе ни к чему. И возвращаться обратно в сырой погреб Ивану
не хотелось. Так  бы  и беседовал дальше с графом, хоть десять  лет кряду, а
там,  глядишь,  и  сбежать  удастся.  Да и к  самому  графу Ванька испытывал
любопытство  немалое:  интересно было,  как бы  сам граф повел себя, окажись
тогда на  его  месте  - на  цепи с медведем. Заговорило бы в нем благородное
происхождение и  дал  бы  зверю  порвать  себя  или... или  начал выискивать
способ, как избавиться  от цепей и от хозяйского гнева в придачу? Но то-то и
оно, что графу не послал Господь подобного испытания,  а  значит, не  понять
ему Ивана, не влезть в его шкуру...
 -  Не думал я тогда,  получив  вольную, как  мне  жить  далее:  честным
человеком или  вором  стать. Выбора у  меня не было, -  продолжил  Иван свой
рассказ, - отправился на радостях дружков своих искать и нашел их в Немецкой
слободе, где они в кабаке пропивали добытое за день...

5.
 ...  Иван  припомнил, как  обрадовались ему и Петр  Камчатка,  и Шип, и
Золотуха,  налили  полную  кружку  вина,  наперебой  поздравляли  с вольной,
хлопали по плечу, подмигивали.  Тогда  он и сочинил свою первую  песенку про
государя-батюшку, государыню-матушку, о которых он неожиданно вспомнил, и на
душе  стало  тоскливо,  горько,  выть захотелось.  Песня  всем  понравилась,
попросили повторить, не поверив, что Ванька сам ее сочинил. И захотелось ему
тогда совершить что-нибудь дерзкое, невозможное, что бы никто другой,  кроме
него,  сделать не  мог.  Он  вскочил на стол, начал  отплясывать,  сбрасывая
ногами  посуду, выделывая коленца,  и плясал так до тех пор, пока  не явился
кабатчик, не пригрозил вызвать полицию. Кабатчика того он ограбил с дружками
через неделю...
 А что было потом? Воспоминания слились у Ваньки в длинную цепь событий:
он вспомнил, как  они залезали  в  чужие дома, брали столько, сколько  могли
унести, продавали за бесценок, пропивали, гуляли самозабвенно, до  одури, до
помутнения рассудка, до беспамятства...
 В тот вечер, изрядно напившись,  пошли в дом  некого немца, придворного
доктора,  жившего близ Лефортового дворца,  у  реки Яузы.  Забрались в  сад,
уселись в беседке, ждали, когда все  в  доме уснут. Вдруг появился сторож  и
удивленно  уставился на  них,  спросил, кто  такие будут.  Позвали  и  его в
беседку, и Камчатка, изловчившись, крепко приложился дубиной к его голове, а
потом  сторожу  руки-ноги  связали.  Тот  тихо  стонал,  пока  они   чистили
господский дом, но не закричал, не позвал на помощь.
 Вспомнилось  Ваньке,  как  в  докторском доме наткнулся он  на  девичью
спальню, где проснулась одна  из молодых девушек. Тогда он был еще робок, не
кинулся на нее сразу,  не  взял  силой, душа  в объятиях,  а поступил иначе:
связал и отнес в спальню, где крепко спали доктор с женой, и положил так меж
ними.   То-то   они  хохотали   потом,  представляя,  как  удивится  доктор,
пробудившись...
 Забрали тогда столько добра, что едва  тащили на себе. Погрузили все на
плот,  что заранее  приготовили  на реке  Яузе,  а как  отплыли, то услышали
крики, шум, погоня  шла  по их следам. Кинули плот и почти бегом поспешили к
Данилову монастырю, где и припрятали все награбленное добро в каретном сарае
у зн