жил рядом с  русскими,  где и научился языку. - Был у
меня гостем много, много лет назад русский мужик. Угрюмом звали...
 - Дмитрий Павлович?! - чуть не подпрыгнул на подушке Иван. - Значит, он
мне про вас рассказывал...
 - Точно  не  скажу, но, может, и так его звали.  Для нас  всех он Угрюм
был, и все.  Он тогда еще сказывал, будто человека вслед за  собой отправит.
Долго  ждал...  Ой, как долго.  Дети мои стариками стали, внуки уже жениться
хотят,  а никто не едет.  Угрюм говорил, что к  самому царю вместе  со  мной
поедет и все  там расскажет... -  старик  неожиданно  замолчал и долго сидел
так, думая о чем-то своем, а его тонкие пальцы теребили край халата.
 - Дмитрий Павлович меня и послал, - не вытерпел Иван.
 -  Знаю,  Иван.  Много  люди ходили здесь,  искали  золото. Ты тоже  за
золотом пришел? - уставился он на Зубарева невидящими глазами.
 - Нет, - покачал головой Иван, - я серебряные рудники ищу.
 -  У  нас  всего  много: серебро есть, золото  есть, железо есть.  Чего
захочешь, то и найдешь. Камни  разные есть... - он опять надолго замолчал, и
по прерывистому дыханию Иван понял: Чагыру трудно говорить.
 - А может мне показать кто, где ране серебро добывали?
 - Много  где брали, - поднял  руку старик, - там брали,  в другом месте
брали.  Да все его никто  не сможет  выбрать, потому что наши духи охраняют,
стерегут. И тебе, Иван, серебро не дастся без нашего человека.
 - Это  мы еще поглядим, - неосторожно  произнес он  и тут  же пожалел о
сказанном.
 - У молодого глаза есть - хорошо, у старого человека голова есть. Глаза
нужны, когда мало чего на свете видел, а старику зачем они? Старый человек и
без глаз все видит, все знает,  - тяжело вздохнул Чагыр, и Иван обрадовался,
что тот не обиделся на него.
 - А  может кто  из  ваших сказать,  есть ли серебро в  руде,  которую я
нашел? Я  с собой захватил  несколько  камней, здесь  они у меня  в сумке, -
пояснил он.
 - Где брал руду, - то ли спросил, то ли утвердительно произнес Чагыр, -
возле  горы с  двумя  головами,  да? Чуть есть там серебро, но  только мало.
Совсем мало. В другом месте искать надо. Возле Трех Братьев.
 - Каких трех братьев? - не понял Иван.
 - Три горы стоят  рядышком,  мы  их  Тремя Братьями зовем.  Там серебро
должно быть.
 -  Спасибо вам, - Иван прикинул, что, если Янгельды согласится показать
ему этих самых Трех  Братьев,  то,  можно  сказать, дело сделано. - Можно, я
свою руду покажу кому из ваших людей? - спросил он все же Чагыра.
 - Мне неси, - как-то обиженно вздохнул старик.
 Зубарев опромью выскочил из  кибитки, кинулся  к своему мешку, куда  на
всякий  случай  положил несколько образцов найденной  им породы,  и  чуть не
бегом поспешил обратно в юрту, положил перед стариком свои находки.
 -  Зачем зря спрашиваешь, когда я сказал тебе, где серебро искать надо,
- все  таким  же обиженным  голосом проговорил Чагыр, взял один  из камней в
руки, ощупал и зачем-то поднес ко рту, лизнул в одном, потом в другом месте,
провел языком по губам и, чуть подумав, сказал:
 - Нет серебра,  - взял другой  и проделал с ним то же  самое, - немного
есть, - и  так  со всеми принесенными  ему образцами,  а под конец  небрежно
отодвинул их от себя  и махнул слабой  старческой рукой, - худо, Иван, шибко
худо. Жив ли еще Угрюм? - и, услышав утвердительный ответ, сказал:
 - Вот и я пока жив, да скоро уходить пора уже, хватит. - И вдруг совсем
другим, окрепшим и твердым голосом, добавил:
 -  Кланяйся Угрюму,  если живым  застанешь.  Прощай, Иван.  Завтра тебя
обратно увезут. Теперь уходи, устал я...
 Иван  вышел  из  юрты  и  только тут  вспомнил, что  не спросил  насчет
пленного  казака, может,  Чагыр согласился  бы  отпустить его.  Но было  уже
поздно,  в  юрту  зашла та  самая  женщина, а  к нему подошел  недружелюбный
башкир, и указал рукой, чтоб он шел к костру.
 Ночью, когда он спал, услышал, как  кто-то трясет его за плечо и что-то
шепчет. Он проснулся, сел и услышал голос пленного казака:
 - Братушка, помоги мне, выкупи...
 - Не могу, - шепотом ответил ему Иван, - денег на тебя моих не хватит.
 - Эх, ты, - горестно ответил тот и больно ударил его кулаком в грудь, -
а еще русский, - послышался тихий  шорох, и все стихло. Иван понял, что  тот
уполз в темноту.
 Утром Янгельды сообщил ему, что  Чагыр приказал проводить его обратно в
лагерь.
 - А про Трех Братьев он ничего не говорил? - с надеждой спросил Иван.
 - Однако, ничего не сказал, - опустил тот глаза в землю.
 - Ой, врешь, однако, - передразнил его Иван, - да ладно, сам найду.
 Когда они  прибыли к лагерю, то Иван не нашел  ни солдат,  ни припасов,
которые у них оставались еще на  несколько дней. Не было и солдатских коней.
Лишь три мешка с породой лежали нетронутые неподалеку от костровища.
 - Вот черти!  -  выругался Зубарев.  -  Кинули меня!  Погодите, запоете
еще...
 - Зря того мужика  мне не продал,  - зацокал языком Янгельды, - хорошую
цену за него давал. А теперь кто тебе пять красных лисиц даст?
 - Ты  хоть помолчи, - отмахнулся Зубарев от него,  - поможешь до тракта
добраться, мешки мои подвезти?
 -- Как платить станешь, - широко улыбнулся Янгельды, спрыгивая с коня.
 Они быстро сговорились о  цене  и прикрепили  мешки к  конским  седлам,
поехали по направлению к тракту, проходившему верстах в тридцати севернее.
 Уже по дороге Иван вдруг вспомнил о монахе, что в Абалаке сообщил ему о
своем брате, занимающемся рудознатством.
 -  Не  скажешь ли мне, где деревенька Кедровка находится?  - спросил он
Янгельды, особо не надеясь на положительный  ответ. -  Там  еще мужик живет,
Максимом звать... Мне бы его найти...
 - Кедровка, говоришь? Знаю,  однако. Не шибко  далеко, но в стороне все
одно будет.
 - А Максима там не знаешь? По прозванию Слопцов.
 - Нет, не знаю, - не задумываясь, ответил тот. - Что, заезжать будем?
 - Да надо  бы...  - нерешительно  подтвердил  Зубарев. Деревня Кедровка
стояла по низу большой пологой горы, и от нее, как пояснили Ивану, до самого
тракта  было рукой  подать.  Значит,  Янгельды  хитрил, набивая  цену,  чтоб
побольше взять за перевозку мешков. Без особого труда нашли и дом Слопцовых,
вся деревня насчитывала чуть больше десятка домов, но сам Максим оказался на
рыбалке,  пришлось ждать.  Пожилая женщина, почти  старуха, предложила Ивану
зайти в избу, но он отказался и расположился на бревнах, сложенных у ограды.
Дни  стояли просто чудесные,  а, проведя  две  недели  в лесу,  в  поле,  он
настолько привык к походной  жизни, что под  крышу идти  не хотелось.  Тогда
хозяйка, чуть побыв в избе, сама вышла к нему, неся в руке деревянную кружку
с  квасом. Башкирцы повели коней поить к реке, и Иван был  один, не хотелось
ни говорить,  ни  двигаться, а так  сидеть и  сидеть  под теплыми солнечными
лучиками, смотреть  на огромную, поросшую вековым лесом  гору и ни  о чем не
думать.
 - Рудознатцы,  поди, али  старатели? - спросила женщина, протягивая ему
кружку. Ей,  наоборот, хотелось  с  кем-то  поговорить, поделиться,  потому,
наверное, и вышла к Ивану.
 - Благодарствую, - ответил  он,  принимая кружку,  - из  Тобольска  сам
буду, а тут по указанию губернатора нашего...
 - Из Тобольска?  Из самого Тобольска?! - даже  не  дала  ему договорить
женщина, всплеснув руками.  - У меня ж там сынок, Алешенька, в монастыре уже
пятый годок. Не знаете, случаем?
 - Он меня к вам и направил: с Максимом перетолковать.
 - Да чего же ты,  мил человек, молчишь столь времени? Почему  не сказал
сразу? Ох, дела какие  деются  на свете-то,  - запричитала она,  и  глаза ее
быстро увлажнились,  и  она утерла  их концами  платка, точь-в-точь как  это
делала мать Ивана.  - Как же  там Алешенька  хоть живет  наш?  Каждый  годок
собираюсь к нему, собираюсь, да дела не пущают. Максимка-то все невесту себе
найти  не может, а  где  ее найдешь  тут, коль на десять  мужиков одна девка
приходится, старатели все  больше живут  у нас, бессемейные, а  я по дому  и
хлопочу за хозяйку, - быстро-быстро обсказывала она Ивану о  своих  делах. -
Ой, -  спохватилась, наконец, - заговорила  тебя, мил человек, совсем. Скажи
мне, Христа ради, про Алешеньку. Здоров ли он?
 -  Не  жаловался,  -  пожал  плечами  Иван. -  В монастыре  живет,  при
митрополите...
 -  При  самом  митрополите?!  -  вновь  перебила  она   его,  не  давая
договорить,  и  привычно  всплеснула  руками.  -  Кем  он  ему  будет  хоть,
митрополиту?
 - Того, мать, не знаю,  не спрашивал,  -  Иван неловко чувствовал  себя
перед женщиной и начал уже жалеть, что сообщил ей о знакомстве с монахом.
 -  Меланьей меня зовут, - схватила она его за руку и потащила за собой,
- айда, айда в избу, неча тут сиднем сидеть.
 -  Мне башкир дождаться надо,  а то  подумают,  что  сбежал от  них,  -
попытался отговориться  он.  Но  слабая  отговорка  не  помогла,  и  Меланья
уговорила его все же зайти в избу, начала хлопотать  возле  огромной русской
печи  и все  говорила,  говорила,  спрашивала  об  Алеше,  рассказывала  про
старшего, Максима, и вскоре Иван знал обо всех бедах и  невзгодах, постигших
семью Слопцовых  за  последние годы, про  всех родственников  и  соседей. Он
начал искать было предлог, как  бы ему выбраться  обратно  на улицу,  но тут
открылась дверь,  и в избу вошел невысокого роста парень, по годам  ровесник
Ивана, пожалуй, даже чуть моложе, и с ходу, не поздоровавшись, спросил:
 - Кого там башкиры поджидают? - стрельнул глазами в сторону Зубарева. -
Тебя, что ли?
 - Максимка, то человек от Алешеньки нашего, - пояснила мать.
 - И башкиры тожесь от него будут? - настырно продолжал тот.
 -  Со  мной они, - сказал Иван, вставая с  лавки,  -  руду  взялись  до
большака подвезти.
 -  А-а,  старатель, значит, -  равнодушно  протянул  Максим,  опускаясь
бесцеремонно на место Ивана. - Много ль намыл?
 - Чего намыл? - не понял Иван.
 - Золота, чего ж  еще. Прикидываешься или  в самом деле дурак? - дерзко
скаля зубы, спросил Максим.
 -  Ладно,  пойду я, - Иван понял: разговора не получится,  - и счел  за
лучшее уйти, не дожидаясь осложнений.
 -  Куда же  ты? - всплеснула руками Меланья. -  Счас  на стол накрывать
стану, оставайся.
 - Не горячись, паря, -  зевнул широко  Максим, - на меня внимания особо
не обращай. Я злой седня, не поймал ничего на реке. Двух щук только.
 - И то хорошо,  - успокоила его  мать, -  а где они? Во  дворе, что ль,
оставил?   Так  мухи  налетят,  нашпокают  мигом...   -  и  она   быстренько
по-молодому, выскочила на улицу.
 - Счас перекушу чего и  отойду душой,  а то с утра голодным ушел, вот и
злой, как черт.  Да ты  садись,  садись, звать-то  как?  - Иван назвался,  и
Максим продолжал объяснять, - жила золотая у нас  прошлой осенью вся  вышла,
новую никто  сыскать не может, Федька  вон  даже, дружок  мой, пробовал шурф
бить,  а  все впустую. Как тут  злым  не станешь?  Спасибо,  что  заехал,  -
неожиданно миролюбиво заговорил он,  -  Алешка там  жив-здоров?  И хорошо. В
самом Тобольске живешь? Ни разу не был. Говорят, город  большой, красивый...
А у нас чего ищешь, коль золото не мыл?
 - Серебро, - Иван решил, что скрывать ему нечего,  а с таким человеком,
как Максим, лучше говорить начистоту.
 -  Ишь  ты! Серебро!  То  дело сурьезное, с налету не  одолеть. Надобно
шурфы бить, жилу опять же искать. Сам-то из каких будешь?
 - Из  купцов, -  глядя  прямо в глаза собеседнику, ответил Зубарев. - А
что? Непохож?
 - Кто тебя знает, может, и похож, а мобыть, и не очень. Ты мне вот чего
скажи:  мужиков на  работу нанимать станешь? Бери  меня старшим. Я их умею в
хомуте держать, никто  и не пикнет, капельки в  рот не возьмут. А то ведь  у
нас народ, знаешь, какой: палец в рот не клади - руку по локоть отхватят,  -
и, довольный своей шуткой, он громко захохотал.
 - Нанимать, вроде, пока рано, ты бы мне лучше сказал, есть ли серебро в
породе, что я везу. Можешь на глаз определить?
 -  Не  станешь в найм  брать, -  разочарованно протянул Максим,  -  а я
губища  уже  раскатал,  думал,  заработок  привалил.  Чего  ты   про  породу
спросил-то? Не-е-е, друг,  тут тебе по серебру точно никто не скажет. Надо к
Демидовым на завод везти, там  у  них мастера -  так уж мастера.  А мы  кто?
Старатели.  Чего  найдем, то  и наше. Только  к Демидовым  я те ехать бы  не
советовал...
 - Отчего так?
 - Мигом у тебя выведают, где брал, и место то застолбят, а то еще  хуже
может выйти...
 - Это как - хуже?
 - Сам  узнаешь, когда с ними встретишься. И позабудешь, как мать родную
зовут. Мужики наши рассказывали, и батя мой покойный завещал: к Демидовым не
суйся, а то и ног не унесешь.
 - Чем они страшны так, Демидовы твои?
 - Какие они "мои", дурень. Богатеи они, промышленники, а потому лучше к
ним под руку не попадаться. У тебя разрешение на разработку серебра есть?
 - Есть, - кивнул Иван, - из самого Сената.
 -  Тогда другое дело, может,  и не  тронут Демидовы. Страшны-то не сами
господа,  они  на Урал к нам лишь по  большим праздникам приезжают,  а ихние
приказчики,  которые  и  заправляют всем.  Нас,  старателей,  они  не  особо
трогают,  потому как все одно, что намоем, к  ним и попадает за гроши, а вот
тех  людей,  которые   большое  дело  открыть  хотят,  живьем  съедят  и  не
поморщатся. Ехал бы ты, Иван, не  знаю, как по батюшке, к себе в Тобольск да
искал там кого из горных мастеров. Демидовы тебе правду не скажут.
 - Были бы они у нас в Тобольске, мастера... - сокрушенно вздохнул Иван,
- нет их, мастеров, одного нашел, и то заезжего.
 - Ну, тогда не знаю, чем и помочь тебе, Ваня. Не обессудь, не подскажу.
 Меланья, которая принесла  с улицы рыбу,  пойманную Максимом, давно уже
накрыла  на  стол  и  ждала,  когда  они  закончат  разговаривать,  не  смея
вмешиваться в мужской разговор, почитая старшего сына за хозяина.
 - Все, что ль? Наговорились? - спросила, когда они ненадолго замолчали.
- Айдате руки мыть да и за стол.
 - Счас, - отмахнулся  Максим, -  пошли,  гляну  твою  породу, авось, да
скажу чего путное... - предложил он вдруг Ивану.
 Осмотрев породу, он  долго  и  сосредоточенно молчал,  о чем-то  думая.
Потом спросил:
 - У Двуглавой брал?
 -  Точно, - Иван даже рот открыл от  удивления. - Как узнал? Видел  нас
там, что ли?
 - Зачем, по породе и узнал. Мне окрест все места знакомы, на  глаз могу
определить, где чего взято. А у Трех Братьев не был?
 - Во! - улыбнулся Иван. - Мне про них и старый Чагыр говорил, но не был
там. Солдаты,  что со  мной губернатором направлены, сбежали. Вот башкиры  и
взялись помочь, - кивнул он в их сторону,  мирно сидящих  на бревнах,  -  до
большака довести. А на поиски уже и времени нет.
 -  Чего же ты сразу мне про слепого Чагыра не сказал? Он хоть и слепой,
а лучше нас всех места энти знает,  нюх у  него на руду и камни  самоцветные
необычайный. Только  с  каждым он говорить  не станет, видать, понравился ты
ему чем-то,  коль  до  себя допустил. Там,  возле  Трех Братьев, много  шахт
древних попадается, старики  сказывали, будто чудь,  что здесь  раньше жила,
серебро из тех шахт добывала, а правда ли - нет ли, не скажу.
 -  Однако,  ехать надо,  бачка, - подал голос Янгельды. - Может,  здесь
оставаться будешь? Тогда деньги давай, а то нам шибко ехать надо.
 -  Во-во, - улыбнулся Максим, - вечно  у  них так,  с  утра  до вечера:
деньги давай, деньги давай. На грош сделают, а на рупь сдерут.
 -- Да, - вспомнил Иван, - они там  конокрадов поймали.  Один из них, из
башкир, а второй-то наш, русский казак. Степкой Братухиным звать. Мне дальше
подаваться  надобно, а  ты, может,  поспособствуешь?  Жалко мужика,  русский
все-таки...
 - Тьфу,  нашел за кого беспокоиться, -  сплюнул на  землю Максим, -  за
конокрада! Мы  вот  у башкир коней не  крадем, и  они нас не трогают.  Живем
мирно, всяко,  конечно,  бывает, и  до  драки дело доходит, из-за девок чаще
всего. Девки у них молодые красивые, работящие, вот наши ребята и зарятся на
них, но чтоб коней красть или другое чего - ни-ни. А за Степку не переживай,
вывернется,  не впервой  ловят  его, уходит, как вода  сквозь пальцы, а то и
свои, из казаков, выкупят.
 - Ехать надо, - канючил монотонно Янгельды.
 - Отпусти ты их, - предложил Максим, - а то и поговорить не дадут. Куда
тебе спешить?  -  повернулся  он  к  башкирам. -  Кумыс  пить?  Али  по бабе
соскучился? Не убежит баба твоя, дождется.
 - А на большак как выбираться стану? - спросил Иван.
 - Отвезу тебя на  своей подводе завтра  утречком, сейчас-то  поздненько
уже, переночуешь у нас, - и Максим подхватил один из мешков с породой, понес
на плечах в сени. Иван  расплатился с  башкирами,  подхватил  другой мешок и
пошел вслед за Максимом, но  остановился  и  поглядел, как  бойко  скачут по
деревенской  улочке  башкирские невысокие кони,  унося всадников  обратно  в
степь, полную ярких благоухающих цветов и птичьего пения.
 Максим, оказавшийся на деле радушным  и  гостеприимным парнем, проводил
Зубарева на другой день до большака,  ведущего на  Пермь, остановил едущий в
ту сторону обоз, договорился с возчиками, чтоб доставили Ивана до ближайшего
города, а на прощание сунул ему увесистый кусок породы со словами:
 - Давно храню  вот эту руду, похоже, есть в ней то, чего ты ищешь. Коль
будешь в  Петербурге  свою породу  на пробу отдавать, заодно и  мою  находку
опробуй.
 - У Трех Братьев, что ли, нашел? - улыбнулся Иван, пряча кусок породы в
один из своих мешков.
 - Ты,  как погляжу,  парень не  дурак,  да  и  я не  промах. До поры до
времени  ничего  тебе не скажу. А  как  обратно вернешься,  тогда мы с тобой
посидим,  покумекаем, как  сообща рудник организовывать станем, -  и  крепко
хлопнул Ивана по плечу, - ни руды тебе, ни породы, - крикнул вслед.
 Иван  ехал  верхом  рядом  с  обозом,  вдыхая  всей  грудью  насыщенный
какими-то  особыми,  неуловимо  волнующими  запахами  уральский  воздух,  и,
незаметно для себя, улыбался. Он верил, что самое малое через год вернется в
эти  места,  откроет  здесь  свои  собственные прииски  и  станет  хозяином,
хозяином  настоящего   дела,  и  богатым,  независимым  человеком.  А  горы,
высившиеся вокруг, напоминавшие  своими очертаниями  то спящего медведя,  то
лошадиную  голову, а  то  остроконечный шлем древнего  воина,  таили  в себе
столько загадочного  и  притягательного,  что жизнь  казалась бесконечной  и
необычайно  интересной, когда  есть на что ее  тратить и  разменивать каждый
новый день.

 Конец третьей части.


 * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Обреченный странник *

1

 Императрица Елизавета  Петровна  вошла в ту пору, когда становилось все
труднее  оставаться  верной своим  привычкам сколько-нибудь долгий срок.  Ее
симпатии могли резко меняться в течение дня, а то и часа.  Двор и ее ближнее
окружение терялись в догадках, что может случиться с настроением  государыни
на  следующий день, хотя накануне она  выказывала доброе расположение духа и
обычный  веселый нрав. Утром могло все перемениться, и  могла начаться такая
карусель, что лучше на глаза лишний раз не попадаться.
 Правда,  имелись  тому  особые  причины,  о  чем  шептались  за  спиной
императрицы,  боязливо  пряча   глаза,   ловили  каждое   слово   придворных
лейб-медиков,  выходящих  с  неизменными чемоданчиками из покоев государыни,
куда  они все чаще бывали  приглашаемы.  А причина,  в общем-то, объяснялась
довольно просто: как-никак, а императрице перевалило  за пятый десяток, чего
она, как  и  любая  женщина, ждала  с тревогой и  особой настороженностью  к
людям.
 Во  взглядах входящих  к ней она  непременно ловила подтверждение своим
домыслам и догадкам:  "Заметно ли уже, как я  постарела?!" Если ей говорили,
что хорошо выглядит, свежа лицом,  то начинала  дуться, думая, будто врут  в
глаза,  лебезят. Коль кто пробовал  интересоваться ее царственным здоровьем,
испуганно  махала  ручкой,  боялась  сглазить, и охала,  ахала при появлении
малейшей мигрени или иного недомогания.  Зато она могла изрядно рассердиться
и  даже  накричать  на  чересчур   откровенную  с   ней  фрейлину,  которая,
запамятовав  сгоря