ча  о  негласном  запрете не  говорить  при  государыне  о
болезнях,  вдруг  начинала изливать ей причины своего недавнего недомогания.
Обычно  она ограничивалась философской фразой: "За  грехи наши, милочка, все
болячки и страдания..."  Но могла и  зло намекнуть  на возраст:  мол, нечего
было танцевать до упаду, лета не те...
 Фрейлины,  старившиеся у  нее на  глазах,  много  лет  прослужившие при
государыне,   поскольку  та   оставалась   довольно   постоянной   в   своих
привязанностях и симпатиях, внутренне негодовали, само собой, сердились,  но
вида  не показывали, а, воротясь  домой, давали волю своим  чувствам, осыпая
ругательствами  прислугу  и  недоумевающих мужей. Потому  резко  сократилось
число  желающих  присутствовать  во  время  утреннего выхода  государыни  из
спальни  в  приемные  покои,  где  она,  обычно в  окружении столичных  дам,
получивших  на  то  соизволение, пила  кофе,  обсуждала  последние  новости,
приносимые ей из  первых  рук сведения о балах, приемах,  маскарадах и иных,
милых  сердцу женщины,  увеселениях.  Слух  о болезни  императрицы  особенно
усилился, когда она прошлой зимой более месяца не выходила из своих покоев и
не принимала никого, за исключением самых близких. Петербург всколыхнулся, и
взгляды всех мигом обратились к "молодому двору", что жил своей жизнью, пока
еще не спеша  проявить себя в  чем-то значительном,  но ведя при том  разные
интриги  и  интрижки и потихоньку переманивая к себе  столичную молодежь, не
брезгуя открывать двери и старым вельможам.
 Неизменная  подруга  императрицы  Марфа  Егоровна Шувалова едва  ли  не
единственная осталась близ государыни в самые тяжелые для нее дни. Ухаживала
и заботилась,  как могла,  шикала  на мужа, который, обеспокоившись не менее
других,  пытался поднести на подпись  больной какой-то  странный  манифест о
престолонаследии.
 - Уйди по-хорошему, - делала страшные  глаза  на мужа Марфа Егоровна, -
или креста на тебе нет? Не видишь, как и без тебя ей худо?
 - А коль совсем не встанет? Тогда как быть?! - не сдавался он.- Надобно
позаботиться о будущем государства российского.
 - Не о государстве печешься, а о собственной корысти,- твердо стояла на
своем преданная Марфа Егоровна.
 - В ссылку  захотела?  Или  не  понимаешь  бабским умишком  своим,  что
молодой император тотчас нас с тобой первыми из столицы вышлет?
 - Чему  быть -  того не миновать,  все  в руках Божиих. Пропусти  лучше
батюшку,  чуть потеснила она обескураженного  ее  отказом  Петра  Ивановича.
Разговор шел возле дверей  в спальню  императрицы,  куда как раз направлялся
духовник Елизаветы Петровны -  отец Федор Дубянский.  Шувалову не оставалось
ничего  другого,  как  отойти  в  сторону   и  пропустить   батюшку,   низко
поклонившись ему при этом.  Юркнула следом за ним в спальню и Марфа Егоровна
и плотно закрыла за собой украшенную царским вензелем дверь.
 - Ладно,  дома поговорим,- сердито проворчал граф, и отправился к брату
посоветоваться, как лучше найти выход из столь щекотливого положения.
 ... Императрица  лежала  на большой кровати,  укрытая по грудь атласным
одеялом. Глаза ее были  полуоткрыты  и  непрерывно смотрели  в одну точку на
противоположной  стене.  В  спальне  находился  лишь  барон  Иван  Антонович
Черкасов, кабинет-секретарь  ее величества,  который держал наготове  чистую
бумагу  и  письменные принадлежности, коль  государыня  пожелает  немедленно
что-то надиктовать ему.
 Когда вошел батюшка Федор,  а следом  за ним, мелко  семеня,  вкатилась
Марфа Егоровна,  императрица перевела взгляд на своего  духовника и,  тяжело
вздохнув, проговорила негромко:
 - Ты бы, Иван Антонович, шел к себе пока. Коль понадобишься, позову.
 - Слушаюсь, матушка,  - поднялся он со  своего  места,  где  успел чуть
задремать и уже начал мерно посапывать.
 Среди  придворных  шутников  втихомолку передавалась чья-то острота  по
поводу  кабинет?-секретаря  государыни,  который,  по странному  совпадению,
носил имя и отчество заточенного в Холмогорах малолетнего наследного принца.
А  шутили  на  этот  счет  столичные острословы:  мол,  государыня, чтоб  не
забывать о несчастном узнике, назначила своим кабинет-секретарем его полного
тезку.  Ходили  и  другие  шутки,  что  говорило  о хорошей памяти  русского
общества. Наверняка, и государыне доносили об этом, но, как она воспринимала
передаваемые ей остроты, для двора оставалось загадкой.
 Меж  тем отец  Федор  подошел  к  изголовью  больной,  перекрестил  ее,
осторожно  поцеловал  лежащую  поверх одеяла  руку государыни и  обратился к
большой Федоровской иконе Божьей Матери - наследному образу  царской  семьи,
принялся  тихо   шептать  молитву.   Склонила   головку  и  Марфа  Егоровна,
почтительно замерев посреди спальни. Государыня попыталась сесть, но, охнув,
вновь опустилась  на  подушку и тихо  застонала. Марфа Егоровна хотела  было
броситься  к  ней, помочь, но не решилась прерывать молитву.  Наконец,  отец
Федор  закончил  молиться  и  направился  к  изголовью  Елизаветы  Петровны,
заботливо наклонился к ней и спросил негромко:
 - Не желаете ли исповедоваться, ваше величество?
 - Так ведь вчерась исповедовалась. Может, позже чуть.  А сейчас почитал
бы лучше мне что-нибудь.
 - Из Писания  почитать, матушка? Или жития  святых  отцов наших желаете
послушать?
 - Лучше бы Евангелие почитал, отец Федор, о жизни Иисуса Христа.
 -  Какое  место  желаете  послушать?-  батюшка  взял  в руки большое  в
бархатном переплете Евангелие и раскрыл наугад.
 - Сам выбери, а  я послушаю.  Там, где ни  начни,  а  все будто про нас
сказано. Читай, святой отец.
 - Не угодно ли будет послушать об исцелении  слепого-немого?  - спросил
он,  видимо, заранее наметив себе это место, и, получив утвердительный кивок
императрицы, начал негромко читать: "Приходит в дом и  опять сходится народ,
так что им невозможно было и хлеб есть. И, услышав, ближние Его пошли  взять
Его ибо говорили, что он вышел из себя".
 - Растолкуй мне, грешнице великой,- осторожно перебила его государыня,-
что значит "из себя вышел"? Неужели с Сыном Божьим могло случиться такое? Не
верится чего-то даже.
 - То фарисеи и книжники, матушка, слухи распустили про Иисуса Христа, а
с их слов и записано было евангелистом Марком сообщение.
 - А кто из ближних Его поспешил к Спасителю?
 - Сама Богородица и братья его вместе  с Ней. Но  послушайте, что далее
писано:
 "Тогда привели к Нему бесноватого слепого и немого и исцелил  его, так
что слепой и немой стал и говорить и видеть. И дивился весь народ и говорил:
не сей  ли Христос, сын Давидов?  И  фарисеи же,  услышав  сие,  сказали: Он
изгоняет бесов не иначе, как силою вельзевула, князя бесовского.  Но  Иисус,
зная  помышления их, сказал им: всякое  царство, разделившееся  само в себе,
опустеет и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит".
 - Поясни, отец Федор, и эти строки,- вновь остановила его государыня.
 - Коль фарисеи и книжники не желали признавать Спасителя как Мессию, то
и  старались всячески очернить Его, стали говорить, будто бы не  иначе как с
нечистым знается Он, потому и исцелением занимается.
 - То понятно, - кивнула Елизавета Петровна,- а что Он им ответил насчет
разделения царствия в самом себе?
 Батюшка догадался, почему именно это  место из Евангелия заинтересовало
императрицу, и постарался  подробнее, как мог, разъяснить смысл прочитанного
им.
 - Он говорит, что всякому простому человеку понятно:  ежели государство
пополам поделится, то прежней силы иметь уже  не будет. И  семья людская так
же устроена - раздели ее, и семьи не будет. Понятно толкую, матушка?
 - Еще как понятно,-  согласилась  она,- во  истину все так и случается,
будто про меня и про  Россию  нашу  сказано. Читай далее,  кажись, лучше мне
стало, как слушать начала.
 - И тут Иисус Христос говорит им:
 " И если  сатана  сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же
устоит царство его? И если Я силою вельзевула изгоняю бесов, то сыновья ваши
чьею силою изгоняют?  Посему они будут  вам судьями.  Если же Я Духом Божиим
изгоняю бесов, то, конечно,  достигло до вас  Царствие Божие. Или как  может
кто  войти  в дом  сильного  и  расхитить  вещи его, если прежде  не  свяжет
сильного? И тогда расхитит вещи его. Кто не со Мною, тот  против Меня и кто
не собирает со Мною, тот расточает.  И посему говорю вам: всякий грех и хула
простятся человекам а хула на Духа не простится человекам если кто  скажет
слово на  Сына Человеческого, простится  ему  если же  кто  скажет  на Духа
Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем".
 - Во истину так, - поддакнула императрица,  отерев невольно выступившую
у глаз слезу. Марфа Егоровна все это время стояла неподалеку от нее и ловила
каждое слово, сказанное  отцом Федором, набожно крестилась и в такт его речи
кивала  головой, думая  почему-то, прежде всего о  своем муже, о его  мелких
делах и  помыслах,  которые  никак  не укладывались в только что услышанное.
Петр Иванович был не большим охотником до чтения и толкования священных книг
и  в  церковь  хаживал  лишь,  когда  непременно  надо показаться  на  глаза
государыни, примечавшей  кто из ее сановников  сторонился святого храма, что
потом могло  сказаться и на ее личном отношении к тому человеку. "Поговорить
мне с ним  надо еще разочек о вере, а то, ежели так и дале будет себя вести,
и до греха недалеко", -  подумала Шувалова, и  завязала небольшой узелок  на
уголке платка, чтоб не забыть о предстоящем разговоре с мужем.
 - Дальше читать? Не устала, матушка?-  предупредительно поинтересовался
отец Федор.
 -  Наоборот,  силу обрела,-  довольно  твердым  голосом отозвалась та и
привстала на постели. Но Шувалова тут же кинулась  к ней  и уложила обратно,
сердито выговаривая ей, мол, рано пока.
 - Хорошо, слушайте дальше:
 " Или признайте дерево хорошим и плод его хорошим или признайте дерево
худым и плод его худым: ибо дерево признается по плоду, порождения ехиднины!
Как  вы можете  говорить доброе, будучи злы? Ибо от  избытка сердца  говорят
уста.
 Добрый человек из доброго сокровища  выносит доброе а злой человек  из
злого сокровища  выносит злое. Говорю же вам, что за всякое  праздное слово,
какое  скажут  люди,  дадут  они  ответ  в день  суда:  ибо  от  слов  своих
оправдаешься, и от слов своих осудишься".
 - Разреши, батюшка, и мне, неразумной, вопрос задать,- осторожно подала
голос   Марфа  Егоровна   и,  получив  утвердительный  кивок  отца   Федора,
продолжила:
 -  А что  под  "праздным  словом"  понимать должно? Слова,  что  мы  по
праздности своей говорим, что ли?
 -  Праздное слово есть слово, несообразное с делом, ложное, от которого
клевета идет и богохульство. Все мы грешим тем, когда смеемся не ко времени,
срамное что говорим, бесстыдное или иное, непотребное Господу нашему.
 -  Прости  мя, Господи,-  перекрестилась в низком поклоне к иконе Марфа
Егоровна,  не  заметив,  как  лукаво  улыбнулась  императрица,  хорошо  зная
слабость своей подруги к словам такого рода.
 - Ладно, отец Федор, хватит на сегодня. Спасибо, утешил, порадовал душу
мою многострадальную. Легче стало. Завтра еще почитаем, хорошо?
 - Как скажете, матушка,- покорно склонился тот.- Можно пойти?
 -  Иди с  Богом, да  помолись нынче же  о  рабе недостойной  Елизавете,
может, простит Господь мои прегрешения,- отпустила его императрица.
 - Не соблаговолите ли  покушать, ваше величество,-  предложила ей Марфа
Егоровна, видя, что императрица пребывает в хорошем расположении духа.- А то
ведь последние дни не прикасались к еде совсем, исхудали вся.
 -  После  духовной  пищи на  еду  и  смотреть  не желаю,-  отвергла  та
предложение  подруги.-  Глянь  лучше в  приемную, может,  есть кто.  Хочется
поговорить хоть с кем-нибудь  о пустяках. Но если из министров кто, а не дай
Бог,  канцлер с делами, то  не  вели  пускать,- проговорила она  уже в спину
кинувшейся к дверям Шуваловой.
 Выглянув в приемную,  та сообщила,  что  там  есть несколько человек из
числа министров, двое иностранных  посланников, а  из дам - Мария  Симоновна
Чоглокова, приходящаяся двоюродной сестрой императрице.
 - Вот ее и  пригласи,-  велела  Елизавета Петровна,- а остальным скажи,
чтоб не ждали, не приму.
 Мягко  ступая  и  расправив худенькие плечи, в спальню вошла, близоруко
щурясь,  Мария Чоглокова,  осторожно нюхая  маленьким носиком спертый воздух
непроветриваемого помещения. Ей было  чуть  за тридцать, но  она каждый  год
приглашала царственную  сестру  быть  крестной  своего очередного рожденного
ребеночка.  Елизавета   Петровна   покровительствовала  несколько   ветреной
родственнице и  потакала  в ее  бесконечных  просьбах, сводящихся к нехватке
денег. Будучи  урожденной  Гендриковой, а по матери Скваронской,  она  вышла
замуж за Николая Наумовича Чоглокова, чей род восходил чуть ли не ко времени
правления Ивана Калиты. Но  к настоящему  времени  он настолько обнищал, что
непонятно, как Николай Чоглоков сумел закончить кадетский  корпус, через что
и  попал ко  двору,  где считался отменным  танцором и разбивателем  дамских
сердец. Все  вместе взятое  и  навело  императрицу  на мысль  женить его  на
двоюродной  сестре, которая тайно  вздыхала  по молодому  дворянину и как-то
призналась в  том Елизавете  Петровне. Вскоре  Николай Наумович получил  чин
камергера и обер-гофмейстера,  стал кавалером  ордена Белого  Орла. Когда ко
двору  выписали  будущего  наследника  трона,  Петра  Федоровича,  а  вскоре
произошла  и  свадьба  его  с  принцессой  Цербской,  в  православии ставшей
Екатериной Алексеевной,  встал вопрос, кого  бы приставить к  молодым,  чтоб
смогли учить тех  соответствующим манерам,  достойным их высокому положению.
Выбор  императрицы  пал  на  чету  Чоглоковых.  Она заранее  предвидела, что
двоюродная  сестра и  дальше будет откровенна с ней, как делала это и ранее.
Елизавета  Петровна не ошиблась и  всегда была информирована обо всех тайнах
"малого  двора".  Сейчас  ей  особенно  было  интересно  услышать  последние
новости: когда она  находилась на грани жизни и смерти, малый двор не мог не
предпринять каких-то шагов к упроченью своего будущего.
 - Ну, милочка,  рассказывай, с чем  пожаловала?  - протянула государыня
руку  для  поцелуя вставшей  на колени перед кроватью Марии  Симоновне.-  Да
встань с пола, встань. Я тебе не только государыня, но и сестра как-никак.
 -  Всегда о  том  помню, -  легко поднялась та на  ноги,  и императрица
позавидовала  ее  хорошо сохранившейся  фигурке,  чистому, хотя  и  чересчур
обсыпанному пудрой, личику с мушкой на левой щечке возле маленьких губок.
 "Будто и не рожала вовсе",- подумала Елизавета Петровна и спросила:
 - Чего там делается у молодых?
 -   Прежде  скажите   мне,  как   ваше  самочувствие,  а   потом  уж  и
посекретничаем вволю,- озорно сверкнула глазами Мария Симоновна.- Вижу сама,
полегчало вам? Да?
 -  Вроде,  полегчало, сама пока  не  пойму,  - вздохнула  императрица,-
может, завтра и встану, на воздух хоть выйду, а то надоело лежать  в духоте.
Ладно, говори,  с чем  пришла. О  здоровье моем могла  и от  лекарей узнать.
Случилось чего?
 - Почему  так думаете?-  скривилась Чоглокова.- Кто уже успел опередить
меня? Фи, как скучно, тогда и говорить не стану.
 -  Ты  мне  брось  выкамаривать  тут,-  грозно  свела  брови  Елизавета
Петровна,  на  которую  болтовня  придворной  дамы   действовала  не  только
успокаивающе,  но  и немного веселила.- А то  отправлю  от  себя и  не  велю
пускать больше.
 -  Это меня? Ближнюю  родственницу  свою?- удивленно воззрилась  на нее
Мария Симоновна,  но тут же поняла, что императрица и дня не сможет прожить,
чтоб не узнавать о  сплетнях, обо всем происходящем при дворе  наследника, и
громко расхохоталась.-  А  не  так уж вы  и больны,  ваше величество. Ладно,
слушайте,  чего я вам расскажу. Петр Федорович вчерась курить учился.  Нашел
где-то солдатскую трубку, закрылся у себя,  набил ее табаком, только  вместо
курительного вложил  в нее нюхательный табак. Несколько  раз затянулся и...-
фрейлина прыснула  от смеха и закатила глаза вверх, выражая крайнюю  степень
веселости,-  и  как начал кашлять  и чихать, что мы, хоть в дальних комнатах
были, а услыхали, переполошились. Николай Наумович прибежал, принялись дверь
ломать, думали, может, припадок опять  с ним  случился. А Петр Федорович сам
нам  открыл,  в  слезах весь,  красный,  и камзол  оплеван,  как  у  пьяницы
трактирного...
 - Фу на  тебя, замолчи,- остановила ее императрица,- чего же столь худо
за ним  присматриваете, что он курению проклятому  обучаться  вздумал?  Куда
смотрите?  Не  для  того  ли  к  нему  приставлены?  -  строго  выговаривала
растерявшейся Чоглоковой Елизавета Петровна.
 Фрейлина,  верно,  не учла нелюбовь государыни к курительному  табаку и
полный  запрет на курение во дворце,  а потому  теперь удивленно смотрела на
нее.
 - Углядишь  за ним,-  попробовала она оправдаться,- хуже  ребенка порой
бывают, не совладать никак.
 -  Хотя  оно  и  к  лучшему,   что  опробовал  табак  столь  неудачно,-
примирительно высказалась Елизавета Петровна.- Что еще там было?
 - После того как Петр Федорович курить пробовали? - наивно переспросила
Чоглокова, не  отличающаяся большой  сообразительностью.- Помыли его, в  сад
гулять пошли, а потом они солдат муштровать направились.
 - Об том могла бы и не говорить, про любовь его к муштре не хуже твоего
мне  известно,  - сморщилась  недовольно императрица. Она ждала совсем  иных
сведений от фрейлины и попробовала направить ее рассказ в нужную ей сферу.
 - Наезжал кто к ним, скажи лучше.
 -  Да как обычно,  - пожала  та худенькими плечиками, - офицеры разные,
некоторые очень даже красивые из себя, высокие такие, видные, в карты играли
долго. Другие господа быть изволили...
 - Какие  господа?- нетерпеливо  спросила  императрица,  и по  тому, как
зажглись  любопытством  ее глаза,  даже недогадливая  Чоглокова  поняла, что
именно от нее хотят услышать.
 - Да я  тех господ  ранее  и  не  видывала, не могу  знать,  кто такие.
Сдается мне, из иностранцев некоторые были, одеты не по-нашему.
 - Ой, что с  тебя взять, с дуры,-  вспылила государыня, и к ней  тут же
подбежала бдительно стоящая неподалеку Марфа Егоровна, приложила примочку ко
лбу и зло глянула в сторону Чоглоковой.
 - Зачем вы так,- обиженно отозвалась та и картинно надула пышные губки,
пытаясь  выказать обиду.  -  Граф Бестужев-Рюмин  приезжали  еще,- вспомнила
вдруг  она.-  Но  с   Петром  Федоровичем  не  беседовали,  а  с  Екатериной
Алексеевной наедине говорили почти час. Потом сразу и обратно уехали.
 - Наконец-то  что-то путнее от тебя услышала,-  привскочила  на кровати
императрица и отбросила со лба примочку.- Который из них приезжал?
 - Из каких?- не поняла Чоглокова.
 - Из Бестужевых. Старший, Михаил, или Алексей Петрович?
 - Те, которые у вас при дворе служат...- рассеянно отвечала Чоглокова и
добавила, чуть помолчав, - канцлером.
 -  Сведешь ты меня,  сестричка дорогая, в  могилу когда-нибудь, - шумно
вздохнула  императрица.  -  А?  Каков  канцлер?-  спросила, обращаясь уже  к
Шуваловой.
 -  Давно тебе об  этом, матушка, толкую,  - поддакнула Марфа Егоровна.-
Сразу и помчался сломя голову до Катьки. Не зря, ох,  не зря он к ней ездил,
точно говорю.
 -  Хорошо,  о том  позже поговорим,- обессиленно опустилась обратно  на
подушки императрица.- Племянничек мой с супругою своей не ссорятся больше? -
вновь обратилась к бестолково смотрящей на нее Чоглоковой.
 -  Вроде, как нет,- быстро и чуть  испуганно, боясь в очередной раз  не
угодить государыне, ответила та.- Но и большой любви меж ними пока не видно.
Лизка Воронцова племяннику вашему глазки все  строит, хихикает, шушукаются с
ней в парке во время прогулок. И в покоях часто одни остаются.
 -  Что?!  -  вновь вскрикнула  императрица  и  начала  подниматься  но
Шувалова удержала  ее,  снова уложила на постель. - Вы мной туда с муженьком
своим ворон, что ли, считать отправлены?