ровал,  обманул,  и  он,
придумав очередную небылицу, спешил убраться подальше, пока его не опознали,
не накинулись, не заголосили.
 ... В тот  раз, бежав  из-под караула,  Иван быстро разыскал снующих по
базару дружков и шепнул им, чтоб шли к реке, садились на паром. А сам быстро
забрал  вещи и  деньги, припрятанные в укромном месте.  Поддельная бумага на
плотницкую  артель осталась у  полковника Редькина, а  их,  наверное,  давно
искали, и любой драгун или караульный  мог  опознать и схватить,  а уж тогда
...  Как и условились, встретились  через  час  на  пароме, переправились на
другой берег реки и,  поминутно оглядываясь в ожидании  погони, заспешили  в
ближайшее  село  - Лысково,  в  котором  уже приходилось  бывать вездесущему
Гришке Хомяку.
 - Есть там у меня одна деваха  знакомая,  -  подмигивал он со значением
атаману, - отсидимся до времени.
 -  Без бумаги нам никак нельзя,  -  вздыхал Степка  Кружилин, - заметут
полицаи, как пить дать, заметут.
 - Не каркай,  - оборвал его  Иван,  -  со мной не пропадешь,  придумаем
чего. Не впервой.
 - Оно  понятно, что не впервой, да не дай Бог случай  второй, а то хуже
прежнего выйдет, - пробовал  бузить Степан,  но Каин так глянул на него, что
тот чуть язык не проглотил и надолго замолчал.
 - А  мне  бы  где  милую  подружку  сыскать  по  душе,  по  сердцу,  да
погостевать у нее недельку, отдохнуть  малость, потешиться, - вздохнул  Леха
Жаров.  -  Тогда  бы  мне и полицаи не страшны были, зажил  бы как  турецкий
султан, денежек хватит погулять, да еще и останется.
 -  Найдешь  себе еще  подружку, -  усмехнулся  необычайно  мрачный Петр
Камчатка.  Его  явно что-то беспокоило,  но он  отмалчивался и  лишь изредка
недружелюбно  взглядывал на  Каина, и молчком вышагивал дальше, тяжело  сопя
под нос.
 -  Чего надутый такой?  - выждав  удобный  момент, когда  их  не  могли
услышать остальные, спросил его Иван.
 -  А чему  радоваться?  -  зло  огрызнулся тот. - Связались  с дурнями,
которые  ни украсть, ни покараулить не могут. Какой  с них толк, скажи? Были
бы с тобой вдвоем, нам бы тех денег, армянских, надолго хватило, чуть  не на
всю жизнь.
 - А ране отчего молчал? Почему  в Москве не сказывал? - Иван, правда, и
в Москве заметил трудно  объяснимое дурное  настроение  своего  товарища, но
думал: пройдет, переменится. А теперь вон оно как оборачивалось.
 -  Кто бы меня  послухал? Они тебе уши маслом замазали, наобещали сорок
коробов, шагу без нас ступить не могут.
 - Нехорошо друзей в беде бросать, - попробовал Иван  урезонить Петра, -
сам давеча толковал, мол, в беде воры один другого не оставят никогда.  - но
тот смачно сплюнул в дорожную пыль, ответил:
 - Сроду друзьями  они  мне не были! Так... поскребыши, прибились к нам,
как банный лист  к голой заднице, и бросить  негоже, и  тащить за собой мочи
нет.
 - Так чего предлагаешь?  Сказывай, - осторожно спросил  Иван, вышагивая
рядом с Камчаткой, с трудом поспевая за ним.
 -  Разбежаться  надо,  пока  не  поздно. Сам  по  себе  пущай  каждый и
добирается до Москвы. Не желаю им поводырем быть, надоело.
 -  Перечить не буду, - помолчав,  согласился  Иван. - Может, так оно  и
лучше будет. Поглядим, как обернется все.
 В деревне Гришка Хомяк без труда нашел деваху, у которой останавливался
года  два  назад. Жила  она  с  двумя младшими братьями  при  отце,  который
постоянно  бывал в разъездах,  нанимаясь к  купцам возницей, чем  промышляли
едва ли не  все мужики из их деревни. Деваху звали Нинкой, и была она в доме
за хозяйку, поскольку мать схоронили давненько и все  бабье  хозяйство легло
на нинкины  плечи. Судя по всему,  с Гришкой у них была любовь, и теперь она
была несказанно  рада  его появлению, легко  шныряла  по  большой просторной
избе, и улыбка не сходила с ее широкого румяного лица.
 Она усадила нежданных гостей на лавки в чисто прибранной горнице и даже
не  поинтересовалась,  кто  они,   откуда   прибыли.  Помалкивал  и  Каин  с
товарищами, надеясь, что Григорий сам  все объяснит своей подружке. А Хомяка
было   прямо-таки   не   узнать:  он  весь  разомлел,  размяк,   и   прежняя
настороженность слетела  с него,  уступив  место  блаженной улыбке. Подобное
настроение быстро передалось всем  остальным, за исключением Петра Камчатки,
который по-прежнему пребывал  в  дурном  расположении  духа. Молодые  парни,
постреливая в нинкину сторону озорными глазами, поинтересовались, есть ли  у
нее знакомые подружки, что  согласились бы  погулять, посидеть вместе с ними
за столом.
 - Как не быть, - лукаво подмигивая,  отвечала она, - полдеревни нашей в
подружках у меня. Ой, озорные девки, не возрадуетесь.
 - А нам таких и подавай, - гордо выпятил грудь Леха Жаров.
 -  Мы и  сами мужики  хоть куда, -  облизал  языком потрескавшиеся губы
Данила Щелкан и шмыгнул носом. - Давно я бабьего  запаха не чуял, соскучился
уже.
 - И денежки у нас  имеются, - брякнул кошелем Давыдка Митлин, и от глаз
Ивана не укрылось, как неприязненно глянул на него Петр Камчатка.
 - Порастрясут  мои подружки ваши  денежки, -  захохотала Нинка,  -  ох,
порастрясут и нагишом отпустят.
 - Не на таковских напали, - отвечал Леха Жаров, - мы сами с усами, кого
хошь потрясем, лишнюю денежку вытрясем.
 - Цыц, -  оборвал его Иван, - попридержи ботало  на... намотано. Больно
самоед длинен стал, кто бы не укоротил.
 Жаров осекся, замолчали и остальные, но Нинка тут же, войдя в  горницу,
махнула в иванову сторону рукой и, смеясь, заговорила:
 - А ты, старшой али как тебя, мужиков своих не придерживай. Думашь, мне
ваши  чины неизвестны? Гришку  я  не  первый  год знаю.  В последний раз  от
полиции  его вместе с дружками у себя схоронила, а потом, ночью, за  деревню
вывела. Помнишь, Гришаня?
 - Как не помнить, - степенно кивнул тот. - Так и было.
 - Вот и не сокрытельствуйте от меня, ни к чему. Гришаня  со мной всегда
расчет верный  вел,  а  я его ни о чем не спрашиваю,  но и  лишнего сроду не
сбалтываю. И подружки мои  той же породы, не охочи до  бесед с полицаями или
иными  розыскными  людями  с  Сыскного  приказа.  Тем и  живем, что молчание
блюдем.
 - А? Вишь, какова Нинка моя? - потянул ее к себе Гришка. - Золото, а не
девка. Чего я говорил?
 - Пусти,  -  вырвалась  она, -  не  время,  отдыхайте  пока,  а  я обед
сготовлю.
 Пробыли они  в доме  у Нинки почти два дня, перезнакомились со всеми ее
подружками, и  все бы было  хорошо, да под  вечер оба младших Нинкиных брата
вбежали в дом и что-то зашептали сестре на ухо.
 - А где они сейчас? - настороженно спросила она, выглядывая в оконце, и
Иван мигом догадался: что-то случилось, не иначе как полиция в деревне.
 -  У дома Журкиных стоят, с  дядей Митей  беседуют, - ответил  старший,
успев прихватить со стола капустный пирог и сунув его за спину.
 -  Положи на  место,  не  таскай со стола, -  шикнула на него  Нинка и,
оборотясь к гостям, сказала, - пойду гляну, чего там...
 - Может, мне с тобой? - спросил Иван, но она покачала головой.
 - Не, сиди тут. Всяк поймет, что ты за гость. Сама все узнаю.
 - А что там? Что? - беспокойно заерзал на лавке Давыдка Митлин.
 - Драгуны по  дворам ходят,  - спокойно ответила Нинка, -  пойду узнаю,
кого потеряли.
 - Знамо дело, кого,  - вскинулся Данила Щелкан,  - уматывать надо, пока
не накрыли нас тут...
 -  Сиди! - стукнул кулаком по столу Иван. - Твое  дело цыплячье - пшено
клевать да раньше времени не кукарекать. Успеем уйти.
 Нинка скоро вернулась с испуганными глазами и быстро затараторила:
 - Не  иначе,  как вас  ищут! Десять  человек команда,  от двора к двору
идут, всех выспрашивают, не видели  ли кого  незнакомого. Двоих уже  забрали
каких-то мужиков,  что у Снегиревых на постое  неделю как стоят.  Скоро и до
нашей избы дойдут...
 - Так не пущай их! - с жаром  выдохнул Гришка Хомяк и кинулся закрывать
на засов входную дверь.
 - Хуже будет, - покачала Нинка головой, - знаю я их, так не уйдут. Да и
видели вас, когда в дом входили. Не век же вам тут сидеть.
 -  Это  точно, -  согласился  Иван, поднимая  с  пола  дорожный мешок и
закидывая  его за  спину,  - спрячь  нас в амбаре до  вечера, а там до  леса
проводишь.
 - Чуяло мое сердце, - зло запыхтел сзади Ивана Петр Камчатка, - накроют
нас, рано или поздно накроют...
 - Хватит  тебе, всю плешь проел, - попытался остановить  его  Иван,  но
Камчатка не желал  успокаиваться  и, бормоча  ругательства  под нос,  первым
вышел из избы.
 Нинка закрыла их  всех в  большом старом сарае, где были свалены старые
телеги, сани, рассохшиеся колеса и кадушки, по стенам висела рваная  упряжь,
хомуты.  В сарае они молча  просидели до ночи,  почти не разговаривая друг с
другом. А по темноте Нинка провела их к устью глубокого лога и указала рукой
вниз:
 - Там тропинка есть, к реке выведет, а там дорогу сами найдете.
 - Можется, останусь? - осторожно спросил атамана Гришка Хомяк.
 - Гляди сам, - ответил  Иван и  начал  спускаться вниз по узкой лощине.
Там,  уже у берега, он решил, что  Камчатка  прав, обижаясь на товарищей, за
которых все приходилось  решать,  заботиться, а у  них одно  на уме:  как бы
вволю повеселиться да поспать подольше.
 В кромешной  тьме почти нельзя было различить лиц, но  он  и без  этого
понял:  Гришка Хомяк остался наверху,  возле Нинки.  Так могли разбежаться и
остальные.  Что  же  он за  атаман, коль слово  его  -  все  равно  как писк
комариный: все слышат, да никто  не боится. Прикинув в уме, что самое лучшее
для него  будет, если сам распустит шайку,  дождался, когда  к нему подойдут
остальные, и глухо проговорил:
 -  Вот  чего,  браточки, не  буду боле  никого неволить, встретимся  на
Москве,  коль  удастся.  А сейчас погуляли и будя. Айдате каждый сам по себе
выбираться, а там - как Бог даст. Не взыщите, коль что не так... Прощевайте,
господа  хорошие, - и, круто повернувшись, пошел вдоль самой кромки воды, не
оборачиваясь.
 Он переночевал  один под  старой  рыбацкой лодкой,  не  зная,  в  какую
сторону направились его дружки, а чуть свет был уже на пароме  и переехал на
нем  обратно, на другой  берег,  где  все  так же не  смолкала  Макарьевская
ярмарка. Что  его  влекло  сюда? Сейчас он и сам  не мог объяснить себе это.
Желание встретить таких же, как он, удалых и отчаянных ребят, после того как
разочаровался  в прежних товарищах? Может  быть. А может, влекла обратно  на
ярмарку  возможность  поживиться  в очередной раз чужим добром, которое чаще
всего бывает неправедно нажито? И это было.  Но  главное, главное...  манила
ярмарочная  сутолока,  бахвальство   торгующих,  веселость  и  бесшабашность
сделок,  шутки,  смех, праздник  во всем  ярмарочном кругу.  Именно  радость
происходящего и тянула Ивана к себе.
 Поднявшись  по  крутому  косогору, он тут же  угодил на стоянку  то  ли
татар, то ли калмыков, которых несколько дней назад и в помине на этом месте
не было. Они пригнали  сотни три  молодых  низкорослых  коней на  продажу, и
почти  все пастухи  находились  в полуверсте при  стаде,  а  возле  потухших
костров спал лишь один старый татарин  с вислыми усищами до щек, надвинув на
глаза  мятую войлочную шапку.  Под головой у него виднелся  угол небольшого,
обитого  узорчатым  железом деревянного сундучка,  в  каких приезжие купцы и
прочий торговый люд  обычно  хранят деньги,  расписки и  иные ценные бумаги.
Когда Иван увидел  сундучок, то  ноги словно  тяжестью  какой  налились.  Он
сделал несколько  шагов, но проклятые ноги  не  слушались, задеревенела шея,
зажгло внутри. Он понял: пока сундучок не окажется у него в руках, покоя ему
не будет. Так бывало всегда, стоило лишь увидеть сколько-нибудь ценную вещь,
и сил для борьбы с самим собой найти он просто не мог.
 Иван подошел ближе к спящему татарину, протянул руку к сундучку, но ему
показалось,  старик  не  спит и  сейчас  ухватит его,  заорет во  все горло,
сбегутся остальные татары и тогда... Что  будет потом, и думать не хотелось.
С противоположной стороны от погасшего  кострища мирно стояла пегая лошадка,
привязанная  уздечкой  к  толстому сырому  бревну,  лежащему  на земле. Иван
поглядел  на  мирно дремавшую кобылу, на  татарина,  и  вдруг шальная  мысль
пришла ему в  голову. Не раздумывая, он отвязал  лошадь и потянул за  узду к
спящему, затем быстро привязал  уздечку к его правой ноге и  хлопнул с силой
по  лошадиному  крупу,  и  присвистнул.  Та  отскочила  в  сторону,  рванула
татарина,  который  с перепугу  завизжал, будто его  черти в ад волокут, чем
окончательно напугал лошаденку,  и та опрометью  кинулась в сторону  табуна,
волоча за собой голосящего во всю мочь татарина. Сундучок остался там, где и
лежал. Иван в два прыжка  очутился  возле него и бросился бежать вдоль реки,
забирая  поближе к торговым  рядам,  палаткам,  где  можно  было бы  быстрей
затеряться.  Оглянувшись,  он увидел, что несколько татар бегут,  размахивая
руками, к  очумелой лошадке и орущему старику. Еще через несколько минут они
хватятся сундучка и кинутся в погоню за ним, надо было срочно  искать место,
где  можно  хоть  ненадолго  укрыться.  Наконец,  Иван  смешался  с  толпой,
неторопливо  перемещающейся  по   всей   ярмарочной   площади,  и  ненадолго
остановился вблизи хлебного ряда, где под огромными навесами лежали рогожные
кули  с зерном и холщовые, завязанные лыковыми вязками, с особыми хозяйскими
меточками,  мешки с мукой, насквозь пропитанные белой мучной  пылью, которая
была и  на земле  вокруг  навесов, и на  сапогах,  и  даже  на лицах  у двух
заспанных мужиков, что, лениво развалясь, сидели в тенечке, прямо  на кулях,
и неторопливо жевали ситный хлеб, запивая его кваском из жбанчика,  стоящего
рядом на земле.
 - Эй, - окликнул один из них Ивана, - чего таращишься?
 - Потерял кого? - позевывая, спросил второй.
 -  Бабу тут не видели?  - сделал озабоченную  рожу Иван. - Рыжая такая,
толстая, с лукошком в руках...
 - Не-е-е... Таковской не видали, - ответил первый.
 - Давно  потерял?  -  спросил  второй, не сводивший  глаз  с  сундучка,
который Иван перекладывал из одной руки в другую.
 -  Давеча,  - ответил он  и сделал несколько  шагов, продолжая  крутить
головой.  Идти  дальше  он  не решился, боясь быть  пойманным  с сундучком в
руках, а  потому решил поболтать с мужиками, у которых,  судя по всему, было
самое  благодушное настроение.  - Здоровая  такая баба...  -  повторил  он и
показал руками, - во какая, здоровая. И рыжая, лицом рябая.
 -  К нам не  подходила, - замотал головой первый, не переставая  жевать
хлеб.
 - А чего это у тебя, паря, -  заговорил второй, - сундучок татарский  в
руках? Вчерась татары  к нам заходили  хлеб торговать,  и у старика ихнего в
аккурат такой был. Кажись, он и есть.
 В  этот  момент от  реки  послышались  крики,  гомон,  Иван  беспокойно
закрутил головой, опасаясь, как бы его не накрыли на этом самом месте.
 -  Ладно,  мужики, -  сказал он  примирительно, - счастливо  торговать,
пойду я дальше бабу свою искать.
 - Нет, ты постой, - поднялся с куля второй, более наблюдательный мужик,
- дай-ка гляну на сундучок,  - и он вплотную подошел к Ивану и  наклонился к
проклятому сундучку, внимательно разглядывая его.
 Меж тем крики  становились  все громче, и  первый мужик, вытягивая шею,
проговорил:
 - Однако, ловят кого... Развелось нынче воров тут...
 - А вор-то перед нами, брат Федор, стоит, - сообщил второй и  попытался
схватить Ивана за плечо, но тот был настороже и  со всей силы  двинул мужика
злополучным сундучком по лбу. Мужик лишь крякнул, пошатнулся  и рухнул назад
себя, успев при том прочно вцепиться Ивану в руку, потянул за собой, повалил
на  землю. А его  брат с  разинутым  ртом  и с  краюхой хлеба в руках так  и
застыл, ничего  не успев понять. Иван ловко вывернулся из цепких рук мужика,
выпустив при  этом  свою добычу,  и, не  разбирая  дороги,  помчался  прочь,
сопровождаемый свистом и улюлюканьем соседних торговцев.
 Миновав мучные ряды,  он круто повернул влево и попал в сапожные  ряды,
где в  воздухе витал стойкий запах кож, дегтя, свиного сала, и,  расталкивая
покупателей и  случайных прохожих,  вылетел к приземистому  строению, где на
низких лавочках  сидели  до полусотни мужиков  с  раскрасневшимися  лицами и
мокрыми  вениками, лежащими  подле  них. Иван без труда догадался, что перед
ним торговая баня, сбавил шаг, прошел прямо в предбанник, где сидел дородный
банщик, взимающий плату с входящих. Расплатившись, он  скинул прямо на лавку
одежду, потом,  чуть подумав, скатал  ее в узел, засунул  туда  же сапоги и,
найдя укромный уголок, положил узел туда, прикрыв сверху деревянной шайкой и
несколькими старыми вениками. Потом уже неторопливо вошел в парную  и уселся
на пустую лавку у дальней стены.
 В бане  Иван просидел чуть не два  часа, намывшись и напарившись вволю,
словно мылся последний раз  в своей жизни. При этом он непрерывно думал, как
можно укрыться  от солдат, которые наверняка сейчас рыщут по рынку да к тому
же знают его в лицо. Вместе с ними хватают каждого подозрительного и сыскари
с драгунами из команды полковника Редькина,  и рано или поздно кто-то из них
столкнется с  ним, узнает  или  спросит документы, а  документов  как  раз и
нет... Да, в этом случае важнее всего было раздобыть новый паспорт или какую
угодно бумагу, лишь бы  по ней  удалось выбраться отсюда, а там... там видно
будет.
 Вдруг Иван вспомнил, как кто-то из воров в Москве рассказывал ему, что,
когда  сидел  в  полицейском участке,  привели  совершенно голого  приезжего
мужика, у которого, пока он купался  в реке, украли  обувь, одежду, деньги и
все  документы.  Мужику  начальник участка  велел  выдать  не  только одежду
кого-то  из арестованных, но  и выписать новое свидетельство со слов разини.
Иначе его  пришлось бы держать в участке до  скончания века, пока кто-то  из
его знакомцев не подтвердил личность несчастного.  А  полиции такая докука и
вовсе ни к чему.
 Иван подумал,  что  не  зря  он  засунул свою  одежду подальше в  угол,
опасаясь, что  кто-нибудь из полицейских, зайдя в баню, может ее  узнать,  и
сейчас  можно  притвориться  ограбленным  и  явиться  в  участок,  как  тому
московскому  недотепе,  потребовать  новые документы.  Рискованно, но  иного
выхода  Иван  не видел. А  потому,  помолившись  ангелу-хранителю,  вышел  в
предбанник   и  стал  прохаживаться  меж  лавок,  где  в  беспорядке  лежала
сброшенная одежда посетителей. Пройдясь  для верности  раза три вдоль лавок,
он обратился к банщику:
 - Не пойму чего-то... Одежку мою, что ль, кто попутал или сперли?
 -  Вроде, никто не мог, - обеспокоился  банщик и  начал  искать  одежду
вместе  с Иваном. - Не твоя? Тоже не твоя? - спрашивал он  время от времени,
указывая то в одно, то в другое место.
 - Нет, - упрямо крутил тот головой, - свою сразу признаю, а чужого  мне
не надобно.
 - Пожди, когда все мыться закончат, может, лишняя и объявится.
 - Этак мне до морковкиного  заговенья ждать придется,  - не  согласился
Иван. - Сперли мою одежу, точнехонько сперли. Как же я пойду теперь?
 - Ой, - вздохнул дородный  банщик, которому явно не терпелось  поскорее
избавиться от  назойливого посетителя,  не поднимая особого шума, - дам тебе
чем прикрыться, доберешься  до дому,  а там оденешь чего есть,  - и с  этими
словами достал из огромного  сундука старую, всю в заплатах, рубаху,  длиной
ниже колена, - вот, прими, чем богаты.
 - Да как я в ней пойду-то? - возмутился Иван. - От меня кони шарахаться
станут.
 - Больше дать  нечего,  - развел руками  банщик, - и эту тебе еще потом
вернуть придется, держим на случай покражи.
 - У тебя из-под  носа мою одежу  увели, а ты  еще требуешь эту  хламиду
обратно  вернуть!  -  заорал Иван,  но сам уже накинул  пахнущую чужим потом
рубаху на себя и направился к выходу.
 - Рубаху-то  верни, -  крикнул  ему  вслед банщик,  - а  то  хозяин мне
накостыляет!
 -  И правильно  сделает,  -  усмехнулся  Иван  и прямиком направился  в
сторону  полицейского участка под удивленными взорами мужиков, отдыхающих на
лавочках у бани.
 В полиции