то-напросто угадал смысл сказанного, неожиданно дерзко заявил:
 - А ты, граф, как погляжу, все  наушничаешь,  все шепчешься, а кто тебе
друг, кто враг и не видишь. Э-э-э, - махнул он здоровенной своей рукой, - да
и ни к чему это тебе видеть. Пойду я,  извиняйте, коль что не  так, - грузно
со вздохом поднялся  он из-за  стола, шумно отодвигая далеко от себя  обитый
позолоченной  кожей резной  стул. - Понимаю,  не  ко двору... - и,  бухая по
паркету тяжелыми башмаками, не оборачиваясь, пошел к двери.
 -  Куда  ты?  Михайло  Васильевич? -  вскочил  Иван Иванович,  но  Петр
Иванович  так сверкнул на  него из-под кустистых бровей сощуренными глазами,
что он тут же без слов опустился на место.
 - Помни,  кто ты,  а кто он, - укоризненно проговорил Петр Иванович,  и
добавил, - Шувалов, - и со значением поднял вверх указательный палец.

14.
 Вечером того же дня, когда уже совсем стемнело, и на улицах редко можно
было встретить запоздалого прохожего,  и  лишь  будочники время  от  времени
выглядывали из  своих  заиндевелых холодных,  насквозь  продуваемых невскими
ветрами сооружений, в дом графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина осторожно
постучали. Граф, видно, ждал этого и  отправился открывать сам, столкнувшись
в прихожей со  старым своим привратником, что  шел, позевывая и не спеша,  к
входной двери, держа в одной руке свечу.
 - То  ко  мне, -  остановил его граф, и тот послушно  кивнул,  поплелся
обратно, за свою долгую службу  привыкнув к частым ночным посетителям в доме
хозяина. - Кто? - спросил Алексей Петрович через дверь, не спеша открывать.
 -  Я,  -  отозвался  голос с улицы и, чуть  помолчав, глухо  добавил, -
Лукьян Васильев, ваше высокопревосходительство.
 Лишь после этого граф открыл тяжелый запор, выглянул за дверь, сжимая в
кармане халата заряженный  всегда в  подобных случаях пистолет со взведенным
курком,  и,  убедившись,  что  это  действительно  тот,  кого  он  поджидал,
облегченно  вздохнул  и  отступил в сторону. - Никого у ворот не встретил? -
спросил  вошедшего,  которым оказался лакей из дома  графа  Ивана  Ивановича
Шувалова.
 - Двое напротив стоят, топчутся, - негромко ответил тот, - так  я через
забор махнул, не стал им показываться.
 - Правильно сделал,  - похвалил  Бестужев,  - нельзя,  чтоб тебя  возле
моего  дома видели,  да еще  в такое время. Хозяин у  тебя не  дурак и сразу
поймет, что к чему.
 - Это  точно,  - согласился,  растирая  озябшие руки,  Лука и  прошел в
кабинет графа, что находился в самом конце длинного коридора.
 Подобный кабинет  вряд ли можно было увидеть  у кого-либо в Петербурге.
Бросалось в глаза, что здесь совершенно не было  окон, и свет струился через
наклонный потолок, забранный большими стеклянными рамами,  со вставленными в
них кусками простого стекла, перемежающиеся местами с цветным, что придавало
кабинету  необыкновенный,  сказочный  вид.  Вечером  свет  давали  небывалой
толщины  свечи,  на  которые   надевались  сверху  стеклянные  колпаки,  что
усиливало свечное пламя, делало его более устойчивым. Центр кабинета занимал
большой  стол, покрытый толстой  мраморной плитой,  на которой  разместились
многочисленные  колбы,  мензурки, стаканчики и  другая посуда для химических
опытов. В углу  стоял самый  настоящий  кузнечный горн с огромными мехами  и
трубой, выведенной наружу. В ней чуть мерцали полупогасшие  угольки, а рядом
побулькивал  какой-то  раствор  в фаянсовом  тигле. На  стенах таинственного
кабинета кругом  висели  чучела  диковинных  птиц, шкуры зверей  и рыцарские
доспехи.  На  письменном столе  графа лежали  морские  и  сухопутные  карты,
придавленные бронзовым  циркулем и  астролябией.  Рядом  возвышался огромный
глобус с разноцветными флажками в разных местах.
 Граф  Бестужев уселся  в  большое  кресло  у  стола,  а Луке  Васильеву
предложил  сесть на кушетку, возле  стены, но тот лишь  отрицательно покачал
головой,  покосившись  на  клетку,  оплетенную  металлической проволокой,  в
которой что-то шебуршало.
 - Да  не бойся ты их, они плотно  упрятаны, - улыбнулся граф, но это не
подействовало на шуваловского лакея. Он хоть и  не впервой входил  в кабинет
канцлера, но  сидеть рядом с клеткой, где помещались отвратительные ядовитые
змеи,  наотрез  отказывался.  -  Ладно, стой  чурбаном, -  усмехнулся,  щуря
голубые глаза, Бестужев. - Ну, говори, с чем пришел?
 - Покорнейше докладываю, что к хозяину моему пожаловали на именины Петр
Иванович и  Александр  Иванович Шуваловы, а  с  ними  граф  Воронцов.  Позже
подъехали Михаила Ломоносов, но пробыли недолго, ушли быстро...
 - Отчего так? - заинтересованно поднял тонкую бровь  граф. - Обычно сей
преславный академик подолгу сиживает у патрона своего. А тут что случилось?
 -  Петр  Иванович   Шувалов  что-то  предерзкое  сказали  про   Михайлу
Васильевича, те и ушли сразу.
 -  Так-так, - Бестужев  подхватил со  стола табакерку,  повертел  ее  в
руках, нажал на кнопку с тыльной стороны, крышечка поехала вверх, и полилась
приятная,  тихая   музыка.  Граф   захлопнул  крышку   и  поднял  голову  на
замолчавшего Луку. - Чего остановился? Сказывай дальше, слушаю тебя.
 - Вещица у вас чудная, ваше сиятельство,  - улыбнулся тот,  -  никак не
надивлюсь всему у вас виденному.
 - А ты дивись, да время не теряй, сказывай, сказывай.
 - Говорил сегодня все больше  Петр Иванович  про откупа  винные  и  про
рудники медные. Собирается  все откупа на  себя переписать. Сибирь  поминал.
Дескать, там каторжных много, на работу есть кого набрать...
 -  Да-а-а...   -  задумчиво  протянул  Бестужев,  разглядывая  узор  на
табакерке,  - значит, на Сибирь нацелился. Понятно. Ох, высоко сокол летает,
да где-то сядет. Ладно, еще чего?
 - Вроде и все, ваше сиятельство...
 - Не ври, не все еще. Про меня чего болтали на сей раз? Ну?
 - Неловко сказывать, ваше сиятельство.
 -  Не девка я. Краснеть или слезы лить не стану. Все  говори, как есть.
За что я тебе деньги плачу? Давай, давай...
 - Вас поминали, мол, императрица видеть вас не желает какой день и... -
Лука замялся, потупился в пол.
 - Да что, я из тебя тянуть должен веревкой, что ли? Слушаю!
 - Вором вас называли, уж извините, ваше сиятельство. Будто вы из Англии
пенсион получаете немалый. Ругали всячески. Повторить?
 - Не надо, -  махнул рукой Бестужев и, открыв  табакерку, заложил в нос
изрядную понюшку  табака,  чихнул,  блаженно закатил  глаза, утерся и весело
засмеялся.
 - Вот ведь, канальи, все знают, как есть. Молодцы.  Пускай  себе знают,
но и мы про них кое-что на  уме  держим. Спасибо,  дружок. На  тебе, -  и он
протянул  лакею золотой луидор,  который тот  принял с поклоном  и,  зажав в
кулаке, попятился к двери. - Из того самого пенсиона монетка,  учти, дружок.
Не вздумай  показать кому. Лучше поменяй в трактире на  берегу,  где  моряки
собираются. Погоди, скажи мне еще, посылает ли тебя хозяин к братьям своим с
поручениями какими, с записками?
 - Случается, - негромко ответил лакей.
 - И ответа ждешь?
 - Бывает, что и ответ обратно несу.
 - Вот-вот.  Ты не  спеши с запиской, а сперва до меня  загляни, а потом
уже иди, как положено. Уразумел?
 -Чего же не понять, - хитро улыбнулся Лука. - Если за то плата особая
 вашим сиятельством будет назначена, то отчего не зайти.
 - Молодец!  Будет  тебе плата,  а  если в  тех записках что  интересное
сыщется, то и вдвойне заплачу. Ну, все на сегодня, пошли, провожу.
 Когда Алексей  Петрович  вернулся  обратно в  кабинет,  то  его  словно
подменили: пропала  степенность,  осанка,  и он,  словно  юноша,  забегал из
одного угла в другой, заложив обе  руки за спину. На время он останавливался
возле письменного стола, заглядывал в карты,  делал какие-то пометки, чмокал
губами, что-то нашептывал и  снова принимался  ходить, морща большой покатый
лоб, изрезанный многочисленными морщинами.
 А задуматься ему было о чем. Обстановка в Европе менялась каждый  день,
словно в праздничном шутовском балагане. Не  было постоянных друзей, значит,
любая, вчера еще дружественная держава могла завтра оказаться врагом, причем
врагом  серьезным,  которому хорошо  известно  обо  всех  слабостях  России.
Политика же, тем  более российская, дело тонкое, стороннему глазу не видное.
Если государыне завтра новые духи понравятся, что  ей  французский посланник
преподнес,   то  послезавтра,   глядишь,  она   тем   французикам   разрешит
беспошлинную  торговлю  вести  по  всей  стране.  Государыня, она  вроде  бы
национальности русской,  православная, должна блюсти выгоду подданных своих,
а  на деле что выходит? Дальше Польши русские купцы не суются, не пущают их,
и  государыня,  хоть  знает  о  том,  зубами  скрипит,  а изменить ничего не
может...
 Если задуматься, то что такое Россия? Леса,  поля,  реки,  народ, что в
ней живет. Рядом другие страны лежат,  но  только народ в них на ином  языке
разговаривает,  иную  веру исповедует. И каждый  народ  желает  жить  лучше,
богаче, свои привилегии иметь. Это  как два мужика в деревне, у которых дома
и  огороды рядом. Попробуй  сосед на чужую межу залезть, как тут же по зубам
получит. Вот и государства  меж собой межи-границы держат, чужих людей через
них запросто  так не пускают. Русскому лапотному мужику, может, не  сильно и
надобно  в иное  государство  задаром  шляться, когда  у  себя  дома  работы
невпроворот, а вот дворянскому недорослю не мешало бы съездить в чужие края,
ума поднабраться, науки  изучить, да не  всякая страна его примет, приветит,
выучит, чему надобно.  Им, государям иным,  приятственно, что мы тут  ситный
хлебушек  кислым  квасом  запиваем,  что  в соседней  губернии делается,  не
ведаем. Может, кому это дело и ладно  смотрится, а ему, Бестужеву, стыдно за
российский народ. Чем он хуже иных наций? Чем не вышел?
 Алексей Петрович сбавил шаг и подошел  к ломберному столу, придвинутому
к кушетке, взял колоду карт, чуть распушил, и начал выдергивать из нее карты
одну за другой, выбрасывая их на столик  картинкой кверху.  Первой  на  стол
легла червовая дама,  рядом дама  пиковая, а ниже два короля тех же  мастей.
Отдельно от них он выкинул трефового туза, отложил колоду  в сторону  и стал
рассуждать.
 "Пусть червовая дама будет императрица Елизавета, пиковая - австрийская
Мария-Терезия. Обе они имеют примерно равные силы. А вот рядом с ними король
пиковый - прусский король Фридрих и червовый - французский Людовик.
 - Все они мало на что способны в одиночку, но вот отдельно расположился
трефовый туз - Англия, могущественная  из держав.  Вкупе с ней любая из карт
побьет  трех  остальных. Главное,  жертвуя малым,  показать свою силу, а это
можно сделать, лишь имея мощного союзника, а им  на  сегодняшний день  может
быть только Англия...
 Канцлер  смешал карты и присел на  кушетку. Снизу, из клетки, раздалось
тихое шипение. Он наклонился и внимательно глянул в глаза черной гадюке, что
тянулась к нему плоской головой, шевеля раздвоенным языком.
 -  Проголодалась?  -  спросил  он  и  вынул  из  специального  шкафчика
стеклянную  банку, в которой помещались несколько  белых мышей, ухватил одну
из  них  длинными щипцами и,  отворив дверцу  клетки,  кинул  туда дрыгающую
лапками  мышкь.  Та, упав  на  дно,  жалобно запищала,  засучила  маленькими
лапками,  но потом стихла и словно окаменела в ожидании приближающейся к ней
гадюки. - Ну,  вот и у вас как у людей, - усмехнулся Бестужев, - у  кого рот
больше, тот и проглотит,  - и взгляд его  упал на ломберный  столик,  где из
разбитой колоды высовывалась хищно голова пикового короля.

15.
 Тем же вечером императрица  Елизавета Петровна расположилась в  спальне
уже  освобожденная от  парадного платья, а рядом,  перед маленьким туалетным
столиком, ее  спальная  девушка Глаша, что  обычно прислуживала ей,  снимала
одежду,  расчесывала косу, подавала  в постель питье, а  иногда и  гадала на
картах.  Императрица  полулежала  на кровати,  а Глаша  сидела  на небольшом
стульчике подле  нее. По давно  заведенному порядку, обычно  перед  сном, ей
предстояло  разбросить карты, чтоб сообщить государыне,  что ждет ее завтра.
Пользуясь  особым  расположением  Елизаветы  Петровны,  девушка  могла  себе
позволить  поломаться,  покочевряжиться  и  далеко  не  сразу  приступить  к
гаданию.
 - Глашенька,  сколько я ждать буду? -  легонько ущипнула ее за  локоток
императрица. Девушка намеренно громко вскрикнула и  бросила карты на столик,
капризно надула губки:
 -  А  вот не стану гадать, коль щиплитесь.  Больно ведь.  И, вообще-то,
грех большой картам верить. Чего  опять батюшке на  исповеди сказывать буду?
Сызнова не допустит до причастия.
 - Сама с ним поговорю, допустит. Давай, начинай...
 - Новую колоду надо, а то на этой сколь раз гадали.
 - Возьми у меня на комоде. Только быстро!
 Но девушка, зная о своей безнаказанности,  намеренно медленно подошла к
пузатому комоду,  глянула в  зеркало,  поправила  выбившиеся из-под платочка
волосы, скорчила  сама себе страшную гримасу и лишь после этого  взяла карты
и, широко зевнув, вернулась на место.
 - Только вы меня,  матушка, боле не пытайте, кто кроется за той картой,
что выпадет, то мне не ведомо.
 - Не буду, не буду, - торопливо согласилась императрица, - приступай.
 Глаша начала раскладывать в четыре ряда карты и что-то нашептывать.
 -  Ой,  а завтра должно известие быть, - приложила она тонкий пальчик к
губам.
 - Откуда?
 - Да  из казенного  дома... А  вот дорога вам  предстоит и... печаль на
душе...
 - Это точно. Одна печаль на душе изо дня в день. Маскарад что ли у себя
созвать? Как думаешь, Глаша?
 -  Маскарад  это хорошо, но тут вам  разлука  выходит с милым  дружком,
ехать  соберется куда-то, но ненадолго, вернется скоро. А еще пиковый король
козни вам, матушка, строит. Ох, и злодей, ох, и злодей...
 - Наверняка Фридрих умыслил опять пакость какую, другому некому.
 -  Может, и  он,  -  согласилась  девушка. Похоже,  что  она  сама  уже
увлеклась гаданием,  и теперь руки ее ловко порхали  над темной поверхностью
стола, выбрасывая быстрыми и  точными движениями карты. Но вот она закончила
раскладывать их и внимательно  разглядывала какое-то время, что у нее вышло,
а потом, одним движением сгребла их в кучу и со вздохом произнесла. - Ничего
особенного  завтра не случится, одни пустые  хлопоты и  печальные  известия.
Можно и на покой...
 - Уже  и  закончила?  -  удивилась государыня. -  А  вчера ты  мне  как
сказала, что свидание у меня будет с трефовым королем, ведь так оно и вышло.
Французский посланник заявился представиться. Да... - Императрица  помолчала
и тихим  голосом спросила девушку. - Глаш, а про тех, ну, которые возле моря
в крепости сидят, ничего карты  не показали? - простодушно, совсем по- бабьи
поинтересовалась Елизавета Петровна.
 Глаша вначале не  поняв,  о чем  речь, но  потом догадалась и,  опустив
голову, шепотком ответила:
 - Я же сказала, что из казенного дома известие быть должно.  Видать, от
них и будет чего.  Да  откуда я знаю, карты и соврать могут, -  и беспомощно
развела руками.
 Скрипнула   дверь,  и  на  пороге   возник   граф  Алексей  Григорьевич
Разумовский в  длинном, до  пола, темно-зеленом  халате, перетянутом широким
кушаком с кистями на  конце.  Он чуть постоял, близоруко щурясь  и оглядывая
полутемную  спальню,  потом  поклонился  и  сделал  несколько шагов,  словно
нечаянно попал сюда, напевно спросил:
 - Не помешал, матушка? Может, уйти?
 - Нет, останься, а то хотела за тобой послать. А ты, Глаша, иди к себе,
да поплотнее двери закрой, нам с графом о важном поговорить надо.
 Девушка  кинула  на  Разумовского  насмешливый взгляд,  мелкими шажками
прошла мимо  него,  чуть  замерла,  сделав  быстрый реверанс,  и, неожиданно
прыснув от смеха, выскочила за дверь, забыв запереть ее за собой.
 - Ой, коза! - поцокала языком императрица, смеющимися глазами  проводив
любимицу. - Ну, что с ней делать станешь, никакой на нее управы нет. Творит,
что хочет. Ты, граф, прикрой дверь-то да садись поближе. Худо у меня на душе
который день...
 - А что  так? - спросил  он, садясь на тот  самый стульчик,  с которого
недавно спорхнула Глаша, и легко коснулся тонкими пальцами руки императрицы.
 -  Сон  мне  дурной  приснился...  Опять  их  видела,  -  сжала  ладонь
Разумовского Елизавета Петровна. - Плачут они,  а  вокруг вода, вода...  - и
она замолчала. По тому, как тяжело вздымалась у ней грудь, было понятно, что
разговор дается  ей нелегко. -  А  то еще приснится,  что умерли они  все, а
глаза им закрыть не могут, и  они  глядят,  глядят на меня, - продолжила она
вскоре после короткого перерыва.
 - Зачем только казнишь себя, матушка? Отпустила бы  их давно, и дело  с
концом. Сразу начала бы  сны иные видеть. Вот я, как усну, то утром, если не
растолкают,   и  до  полудня  проспать  могу,  -  широко  улыбнулся  Алексей
Григорьевич.
 - Счастлив твой Бог, а мне они едва  ни каждую  ночь являются. Проснусь
вся в поту,  а  потом  - какой сон?..  Лежу,  ворочаюсь,  жду, когда рассвет
наступит. После весь день как разбитая хожу.
 - Так отпусти их, пусть едут. А ты себе сон сразу и вернешь.
 - Нет, Алешенька, нельзя. Я как женщина, как христианка понимаю и жалею
их,  а как государыня  -  не могу. Поди,  слыхивал,  что  во  времена Гришки
Отрепьева было? Брат  на  брата  шел  с мечом.  Едва страну не  разорили, не
растащили  на  части.  А отпусти  я  их,  куда  они кинутся?  Да к  Фридриху
проклятому,  безбожнику этому, который, сказывают, в церкви  ни разу  за всю
жизнь не бывал, к  причастию не подходил. Ведет себя так, словно и не король
он, а бог земной. Ему только того и надо,  чтоб  Иван  Антонович с  отцом  и
матерью к нему в ноги кинулись, о помощи попросили. Он сейчас соберет войско
великое и на нас войной.
 - И мы не лыком шиты,  генералы наши воевать обучены,  солдаты имеются,
отобьемся, прогоним супостата.
 - Отбиться, может, и отобьемся, только кровушку  русскую опять прольем,
скольких солдат в землю зароем. И кровь их  на мне лежать будет, коль клятву
нарушу, сон  навеки потеряю. Помнишь, клялась я,  когда на  трон  восходила?
Клялась, что кровь русскую лить не буду, указа о смертной казни ни одного не
подпишу.  И  ведь держу  слово?  Держу?!  - заглянула  в глаза  Разумовскому
императрица.  -   Боюсь  я   страшного   суда,  кто  б  знал,   как   боюсь.
Клятвопреступники, знаешь, чего на том свете поделывают?
 - Знаю, - чуть улыбнулся граф.
 -  А  ты не смейся, не  смейся! -  вырвала у  него  свою руку Елизавета
Петровна. - Сковороды  раскаленные лижут! А я не хочу! Слышишь?! Ой,  голова
кружится чего-то, открой окно на улицу...
 Разумовский был  рад  возможности  перевести разговор  на другую тему и
торопливо пошел к  окну, приоткрыл  наполовину одну из  створок и вдохнул  в
себя свежий воздух, закинул руки за голову и, поворотясь к кровати, спросил:
 - Легче стало? Может,  оденемся да  погулять выйдем?  Воздух-то, воздух
какой!
 - Боюсь я  гулять в  эту пору.  Все  думается, будто  затаился  кто  за
деревом в саду или в темном зале спрятался.
 - Да кому там быть? Караулы кругом...
 - Кому надо,  тот и ждет.  А  караулы что? Тьфу! Уснут - и готово. Анну
Леопольдовну тоже караулили, а чем дело кончилось, сам знаешь.
 - Тебя, матушка, весь народ любит, в обиду не дадут.
 - Ага, любят они! -  скривилась императрица.  - А кто  подметные письма
под самое крыльцо дворца подбрасывает? Не Фридрих же является посреди ночи в
Петербург. Свои и подбрасывают. Не хотела тебе говорить, а  пишут, изо дня в
день пишут и под двери швыряют. Вот и часовые твои.
 - О чем пишут  хоть? Скажи,  -  всполошился Разумовский, видя, как  все
больше и больше волнуется императрица.
 - Все о том же. О них  пишут, мол, не по чести престол батюшкин заняла.
Еще указывают, что  батюшка с матушкой моей не венчаны жили, когда я на свет
появилась,  а  значит,  не по закону страной правлю. Антон Иванович, тот  по
закону  родился, а потому и все  права имеет. Так вот, Алешенька, народ меня
любит. Все норовят побольнее укусить.