ствий. Добс, очевидно,  предвидел,  что  допрос  будет
продолжаться долго. Возможно, он предвидел и определенную реакцию с  нашей
стороны,  но  чего  же  тут  было  бояться?  Двое  с  пистолетами   против
беззащитного профессора. Это породило самоуверенность. А когда ты  слишком
самоуверен...
     - Магнитофоны соединены с кабиной шофера, - устанавливает американец,
забирая кассеты.
     - Возможно, еще что-то соединено с кабиной шофера.
     - Какое это имеет  значение,  если  оно  пока  что  не  действует,  -
отвечает Сеймур. - Готовьтесь к приземлению!
     Машина едет не очень быстро. Не очень быстро, если ты не прыгаешь,  а
сидишь внутри. Но тянуть невозможно. Придется  рисковать,  хотя  вывихнуть
или сломать ногу сейчас было бы очень некстати.
     Сеймур открывает  дверь,  и  машина,  как  по  заказу,  еще  сбавляет
скорость и останавливается. Следовательно, дверь соединена с кабиной!
     - Быстрей! Прыгайте! - кричит Уильям и исчезает в темноте.
     Прыгаю вслед за ним и, уже стоя на асфальте, вижу, как шофер  выходит
из кабины и направляется в нашу сторону. Перепрыгиваю металлическую рейку,
что отгораживает шоссе, и оглядываюсь.  Шофер,  видимо,  замечает  меня  и
решает посмотреть, что  же  произошло  в  фургоне.  Это  доброе  намерение
срывает американец, который выскакивает с противоположной стороны машины и
ударом сзади сбивает шофера с ног.
     - Кажется, мы где-то вблизи Базельбада, - говорит Сеймур, подходя  ко
мне. - Нас отделяет от города этот лес. Пройдем его пешком.  Шофер  быстро
оправится.
     - Неужели не можете и в него воткнуть ампулку?
     - Кончились. Но оно без ампулок и лучше. Если фургон долго будет  тут
стоять, дорожная полиция непременно заинтересуется им.  Пусть  шофер  себе
едет.
     Продвигаемся наугад  в  темноте  между  деревьями,  пока  выходим  на
какой-то проселок.  Дождь  почти  утих,  совсем  тихонько  постукивает  по
листьям.
     - Вы когда-нибудь были в Базельбаде? - тихо спрашивает американец.
     - Проездом.
     - Удобная граница. По одной стороне Базельбад, а по другой -  Базель.
Это, собственно, один город, граница разделяет улицы, дворы, даже дома.  Я
собирался переправить вас через один такой дом.
     - Но канал закупорился...
     - Не закупорился. Боюсь, что он ненадежный. После того  как  те  типы
зашевелились, я не  могу  доверять  никому.  Это  был  очень  близкий  мне
человек. Но я уже говорил вам: часто дружба лишь промежуточное звено между
двумя предательствами.
     Идем медленно, немного покачиваясь. Пахнет влагою и мокрыми листьями,
как в моей спальне на той вилле.
     - Чувствуете этот острый запах? - спрашивает Сеймур.
     - Запах свежести.
     - Запах кладбища, - возражает американец.
     - Вы никогда не ходили кладбищем?
     - Приходилось. Мои сестры вообще не были на могиле матери, ведь  надо
же хоть мне навещать ее.
     Он останавливается перевести дух и добавляет:
     - Мать не очень любила меня. Я вам рассказывал, что появился на  этот
свет нежеланным. Но я хожу на ее могилу. Наверное, человеку все-таки  надо
кого-то любить. Хоть одного-единственного. Хотя бы свою мать.
     Наконец мы взбираемся на взгорье. Тут лес кончается.  Противоположный
склон холма почти голый.  Внизу  сквозь  пелену  мелкого  дождя  виднеются
светлые ленты улиц,  обозначенные  лимонно-желтыми  пунктирами  на  черной
доске ночи.
     - Да, Базельбад, - говорил Сеймур.  -  Там,  слева,  есть  пропускной
пункт. С права - второй. Мы перейдем посредине.
     Он показывает на какое-то темное место между яркими линиями улиц.
     - Там наш частный пропускной пункт, Майкл.
     - Разве и вы пойдете со мной?
     - Должен. Вы сами не сориентируетесь.
     - А как сориентируетесь вы после того, как зашевелятся друзья Райена?
     - Их действия - это уже последняя конвульсия. С Райеном покончено раз
и навсегда. Его место за решеткой.  А  с  вашим  исчезновением  дверь  его
камеры закроется.
     Он  вынимает  из  кармана  пачку  сигарет,  смотрит  на  нее,   потом
заталкивает назад в карман.
     - Мы будем переходить границу  на  строительной  площадке.  Котлован,
бетонные фундаменты, колонны и балки  -  вообще  впечатляющая  обстановка.
Линия границы - символическая. Если нас  не  заметят,  придется  бежать  -
вперед или назад в зависимости от обстановки. Граница, какая она ни  есть,
все-таки граница.
     Спускаемся с  холма,  поросшего  густой  травой,  притормаживаем  наш
спуск. В трехстах метрах впереди в  мокрой  темноте  белый  ореол  первого
городского фонаря.
     Сеймур неслышно шагает вдоль забора. Я иду вслед  за  ним,  чувствую,
что мой мокрый пиджак стал тяжелым, а вода стекает струйками  за  воротник
рубашки. Пройдя метров пятьдесят, американец отодвигает на заборе доску  и
скрывается. Я проскальзываю с ним.
     По другую сторону забора совсем  темно.  Настолько  темно,  что  тебя
охватывает ложное чувство, будто ты наконец попал в безопасное место.
     - Немного посидим, пока глаза привыкнут к темноте, - шепчет Сеймур. -
Вон видите, напротив уже Швейцария.
     Не вижу. Ничегошеньки не вижу. Передо мной мрак, словно огромная яма,
будто мертвое болото, будто бездонная пустота. Потом  постепенно  различаю
сквозь сетку дождя очертания какого-то огромного здания.
     - Вы готовы, Майкл? - чуть слышно спрашивает Сеймур.
     - Настолько готов, что дальше некуда.
     - Тогда идите за мной. И не надо торопиться. Нас никто не ждет.
     Он осторожно продвигается между двумя ямами,  шаг  за  шагом,  словно
идет по трясине или по тонкому льду. Я шагаю вслед за ним, глядя себе  под
ноги, насколько это возможно. Так лучше -  шаг  за  шагом.  Ни  о  чем  не
думаешь, сосредоточен только на следующем шаге.
     Не знаю, как там на льду, а тут, на мокрой  куче  раскопанной  земли,
очень скользко. Я убеждаюсь в этом уже на десятом шаге,  когда  неожиданно
оказываюсь в яме. Она не очень глубокая, но наполнена водой.
     - Что случилось? Где вы? - слышится тихий голос Уильяма.
     - Только на метр от поверхности земли. Думаю, что  для  могилы  нужна
большая глубина.
     - Ошибаетесь, как раз достаточно, - уверяет меня американец.
     Как-то выбираюсь, хотя  и  измазан  грязью  по  уши.  Немного  погодя
наступает очередь Сеймура.
     - Моя могила значительно глубже, чем ваша, - слышен его голос.
     Шутливое настроение исчезло после третьего инцидента.  На  этот  раз,
попав в яму, я чувствую, что нога под водой за что-то зацепилась.
     Это проволока. Условная граница не такая уж и условная. Где-то справа
ярко вспыхнул прожектор.
     Прожектор медленно и неумолимо ощупывает темноту. Внезапно глаза  мне
ослепляет белое сияние - так бывает в кинозале, когда внезапно  обрывается
лента. Хорошо, что эта яма глубже могилы. Потом сияние исчезает, наверное,
переместилось дальше.
     - Где вы, Майкл?
     - Снова в яме.
     - Немедленно трогайтесь. Вот так прямо и прямо. На той  стороне  есть
два желтых дома. Идите как раз между ними.
     - А вы?
     Он отвечает не сразу.
     - Со мной все...
     - Что случилось?
     - Сломал ногу, - шепчет Сеймур. - Бегите.
     Мрак ночи над нашими головами снова прорезает луч прожектора.
     Мне  действительно  надо  бежать.  Надо  попробовать   бежать,   пока
прожектор не схватил меня своей длинной рукой.
     - Очень сожалею, Уильям.
     Я и правда сожалею.
     Поднимаюсь и снова прячусь, потому что луч, только что промелькнувший
над нами, возвращается - видимо, нащупал нас.
     - Бегите... - повторяет Сеймур. - Два желтых дома...
     "Ты уже бредишь, Уильям, - думаю я. - Какие могут быть желтые дома  в
этой темноте?"
     - Я бы хотел помочь вам, - бормочу я.
     - Это лишнее, да и поздно... Бегите.
     И  правда,  чем  я  ему  помогу?  Да  и  зачем  помогать?  Чтобы   он
когда-нибудь пристрелил меня?
     "Что ж, оставайся,  Уильям",  -  говорю  я  мысленно.  Становлюсь  на
колени, вдыхаю глоток воздуха, потом беру его тяжелое вялое  тело,  насилу
поднимаюсь и трогаюсь вперед. "Черт бы тебя побрал, Уильям..."
     Он, видимо, уже теряет сознание, и я слышу, как он бормочет:
     - Оставьте меня... Такой глупец... Хотите, чтоб и вас...
     "Не исключено", - думаю я, ступая шаг за шагом  по  черной  скользкой
земле. Справа снова вспыхивает прожектор.
     Непогода - это мое время, но я не удивлюсь, если и со мной произойдет
несчастье. Рано или поздно, всем над дорога в никуда. Я уже,  в  общем-то,
созрел для пенсии.
     Делаю шаг, потом второй, рискуя попасть под  луч  прожектора.  Думать
надо только про один шаг, следующий шаг, иначе невозможно...
     Американец недвижно висит у меня на руках. И  хорошо,  что  недвижно,
потому что когда он шевелится, то становится еще тяжелей. От  его  слабого
тела разит  мокрой  одеждой  и  табаком.  Много  куришь,  Уильям,  следует
подумать о своем здоровье.
     Вот и здание. Наконец. Захожу под железобетонную плиту и  прислоняюсь
к колонне. В небе с глухим  треском  вспыхивает  ракета,  ночь  становится
розовой и ясной.
     Снова темнота. Значит, надо двигаться. Этот Сеймур ничего не  ест,  а
такой тяжелый, словно из камня. Хорошо, что нам некуда спешить. Нас  никто
не ждет.
     А точно ли никто? Снова вы обманули меня, Уильям. Только  я  добрался
до дерева между двумя домами, как слышу голос Мод:
     - Сюда, Альбер!
     Она сидит в черном "ситроене" и машет из окошка  рукой,  но,  увидев,
что я с багажом, выскакивает помогать мне.
     - Он мертвый?
     Ее голос немного дрожит.
     - Этот вопрос еще не решен... - отвечает вместо меня Уильям  и  снова
закрывает глаза.


     ...Под действием снотворного Сеймур проспал почти целый день, так что
не надоедал мне своей идеей о человеческой истории,  которую  он  трактует
как кладбище. Оказалось, что он вывихнул и  вторую  ногу,  но,  по  мнению
врача, найденного и доставленного Мод в ту же ночь, время и покой  исцелят
его.
     И вот наступило время прощания. Мы поцеловались не очень горячо,  ибо
Мод не принадлежит к пылким натурам.
     - Как там Уильям?
     - Он хотел бы вас увидеть.
     Я застал его с сигаретой в уголке рта. Он полулежал, опершись на кучу
подушек, и смотрел в потолок. Когда я зашел, он медленно повернул голову.
     - Отправляетесь, Майкл?
     - Я отправился почти три  месяца  тому  назад,  Уильям,  но  до  сего
времени не поехал.
     - Понимаю, что устроил вам много  неприятностей...  Только  не  знаю,
надо ли извиняться, если вся наша жизнь - одни неприятности.
     - Не терзайтесь этими проблемами.
     - Думаю, что вместо извинения перед вами разумней поблагодарить -  вы
спасли меня. Мне это очень неприятно, Майкл, что именно вы спасли меня.
     - В таком случае забудьте об этом.
     - Потому-то мне и неприятно,  что  я  не  смогу  забыть  этого.  Буду
вспоминать вас. Мало того, что мне  надо  ходить  на  могилу  матери,  так
теперь я еще буду вспоминать вас.
     ...Дверь купе порывисто открывается, но на этот раз на  пороге  стоит
девушка с подносом в руках:
     - Не желаете ли чего-нибудь, господин?
     - Я бы выпил кофе.
     Когда девушка подает мне пластмассовую чашечку, я спрашиваю:
     - Сколько еще ехать до Женевы?
     - Не больше часа, господин.
     Женева. Маленькая крутая  улочка  -  Гран  рю.  И  маленький  пожилой
человечек с печальными глазами, который служит мне почтовым  ящиком.  Ведь
прежде всего - наладить связь. Все другое как-нибудь наладится.
     Трудно даже представить себе: прошло уже два с половиной месяца с тех
пор, как я тронулся домой, но и по сей день не добрался. А  ведь  говорят,
век техники сократил расстояния! Возможно, где-то и сократил, только не  в
нашем деле, где по утру далеко не всегда можно судить, как сложится день.



   Богомил Райнов.
   Тайфуны с ласковыми именами.


   Глава первая

   Вид поистине грандиозный: с четырех  сторон  долины  крутыми  диагоналями
устремляются в небо снежные вершины, а между ними медленно течет и  стелется
серая мгла, словно неторопливые смутные  мысли  горного  исполина.  В  самом
низу, в этом хаосе скалистых круч, приютился город.
   И будь у нас желание сделать тот единственный шаг, что  отделяет  великое
от смешного, нам бы  следовало  добавить,  что  в  центре  этого  небольшого
города, на совсем маленькой улочке, в маленьком кафе приютился за  маленьким
столиком  близ  витрины  некий  человечек   средних   лет,   пылинка   средь
необъятности этого альпийского пейзажа, - ваш покорный слуга Эмиль Боев.
   Впрочем, в данный момент по соображениям гигиены я лучше  буду  именовать
себя Пьером Лораном. Всего час назад под этим именем  я  перешел  границу  у
Симплона. Под этим именем я намерен  следовать  дальше  по  этой  живописной
стране, которая не знает войн, зато  отлично  знает  секреты  международного
туризма и издавна славится обилием горных цепей, часовых заводов  и  шпионов
всевозможных национальностей.
   Я заканчиваю обед, распределяя внимание  между  пирогом  с  абрикосами  и
стоящим  у  противоположного  тротуара  черным  "вольво".  В  новом,  весьма
стандартном "вольво", которое, отметим для  ясности,  принадлежит  мне,  нет
ничего примечательного. Тем не менее, лениво поглощая десерт, я  то  и  дело
поглядываю  на  него,  потому  что  теоретически  вовсе  не  исключено,  что
какой-нибудь прохожий, нагнувшись якобы  для  того,  чтобы  завязать  шнурок
ботинка,  уже  сейчас  присобачит   к   днищу   миниатюрное   подслушивающее
устройство, просто так, чтобы посмотреть, что получится.  Сомнений  быть  не
может: в ближайшие дни или недели это неизбежно,  но  нельзя  же  допустить,
чтоб оно сопровождало меня с самого начала. К тому же сегодня мне  предстоит
серьезный разговор.
   К моему столику  приближается  хозяйка  заведения,  уже  немолодая  дама,
которая, судя по всему, неустанно заботится о своей внешности.
   - Вам нравится обед?
   После того как я оставил позади две тысячи километров  и  выкурил  двести
сигарет, мне трудно оценить здешнюю кухню, однако я говорю:
   - Благодарю вас, все прекрасно.
   Дама удаляется с довольным видом, а я  дивлюсь  этой  аномалии  -  добрым
старым, традициям, которые все еще бытуют  в  этой  стране.  Здесь  пока  не
следуют новаторскому примеру Парижа, где  никого  не  интересует,  что  тебе
нравится, а что - нет, куда бы ни пришел, ты прождешь  битых  полчаса,  пока
закажешь бифштекс, и еще столько же, чтобы заплатить за него.
   Неторопливо допив кофе, я отвожу глаза от "вольво",  чтобы  взглянуть  на
часы. Затем достаю из кармана географическую карту, и какое-то время меня  в
одинаковой мере занимает и сеть швейцарских шоссейных дорог,  и  стоящий  на
улице  автомобиль.  В  сущности,  моя  зоркость  -  чисто   профессиональный
педантизм. В этот послеобеденный час и в эту сырую  ветреную  погоду  улочка
почти пуста.
   Большая и малая стрелки часов образовали между цифрами двенадцать  и  три
прямой угол, когда я наконец расплачиваюсь и встаю. Сев  за  руль  "вольво",
трогаюсь не спеша и, выехав на окраину города, сворачиваю на Сион.
   Два-три плавных изгиба дороги, и позади остается Бриг.  По  одну  сторону
асфальта перемещаются громады пепельно-серых скал, а по другую зияет  бездна
широкого ущелья, на дне которого уже затаилась послеполуденная  мгла.  Машин
на дороге немного: туристский  сезон  закончился.  Всем,  кто  торопится,  я
охотно уступаю дорогу, так как мне самому торопиться  нет  нужды.  Для  меня
сейчас главное - внимательно посматривать в зеркало заднего  вида.  Судя  по
всему, я пока что передвигаюсь без сопровождения.
   Три часа пятьдесят минут. Вдали, справа  от  дороги,  появляется  большой
бело-голубой указатель:
   СИОН
   5 км.
   В нескольких шагах от указателя остановился серый  "опель".  Но  человек,
протирающий заднее стекло машины, курит сигарету. А Белев некурящий.
   Оставляю в стороне курящего некурильщика,  не  увеличивая  и  не  сбавляя
скорости,  и,  въехав  в  Сион,  останавливаюсь  возле  первого  попавшегося
придорожного  заведения.  Пока   я,   лениво   разглядывая   улицу.   утоляю
несуществующую жажду стаканом "синалко", мимо  кафе  проносится  на  пределе
дозволенной скорости серый "опель". Однако Белев,  чтобы  щегольнуть  передо
мной своей роскошной спортивной рубашкой в клетку, снял пиджак,  А  в  такой
прохладный день  -  уже  конец  октября  -  это  по  меньшей  мере  странно.
Задержавшись еще на четверть часа,  я  тоже  еду  дальше.  Стали  спускаться
сумерки, когда справа обозначился указатель:
   МОНТРЕ
   5 км.
   Под указателем стоит серый "опель". На  сей  раз  Белев  поднял  капот  и
копается в двигателе - значит, без аварии не обошлось. Хотя мотор, возможно,
тут ни при чем. Еду дальше, не меняя скорости, и  вот  я  в  Монтре.  Ставлю
машину перед бистро на главной улице, а сам устраиваюсь  за  столиком  возле
витрины. В этот час ярко освещенная люминесцентом  улица  весьма  оживленна.
Возвращаясь с работы, люди торопятся прикупить  чего-нибудь,  чтобы  вовремя
поспеть домой, поужинать и усесться перед телевизором, прежде  чем  начнется
очередная часть многосерийного телефильма "Черное досье".  Пока  мы  тут  то
съезжаемся бессмысленно, то  разъезжаемся,  люди  следуют  привычному  ритму
жизни.
   Серый "опель" появляется в поле зрения и  исчезает.  Белеву,  как  видно,
опять стало жарко. Опять он в яркой клетчатой рубашке.
   Я оставляю на столике  монеты  соответственно  выпитому  кофе  и  немного
спустя снова сажусь за руль. Особенно не  нажимая  на  газ,  еду  по  шоссе,
освещенному фонарями, - их нездоровый желтый свет навевает  чувство  мировой
скорби. Устало гляжу на убегающую ленту асфальта и уже  без  всяких  иллюзий
жду появление указателя:
   ЛОЗАННА.
   Но, прежде чем появиться указателю, передо мной  возникает  нечто  совсем
другое: за одним  из  поворотов  неожиданно  образовался  затор,  а  впереди
стоящих машин под яркими лучами фар снуют люди, словно ночные насекомые.
   Выскочив из "вольво", я тоже отправляюсь туда в  роли  невинного  зеваки.
Какой-то старый "ситроен", обгоняя "опель", хотел прижать его к  бровке.  Но
"опель", видимо, не принял правил  игры,  и  "ситроен",  вместо  того  чтобы
отстраниться, с ходу врезался в него. Как раз в тот момент, когда я  подхожу
к месту происшествия, санитары уносят к машине "скорой помощи"  лежащего  на
носилках человека. Человека в  яркой  клетчатой  рубашке  с  залитым  кровью
лицом.
   - Вы не видели водителя "ситроена"? - недоверчиво спрашивает полицейский,
увенчанный белой каской мотоциклиста.
   - Что вы, как я мог его видеть? -  отвечает  молодой  человек  с  темными
косматыми бакенбардами - по  всей  вероятности,  непосредственный  свидетель
несчастного случая. - Когда я подъехал, в "ситроене" никого не было
   - Так нахально врезаться... - восклицает какая-то пожилая женщина. - Ведь
это же преднамеренное убийство!
   - Убийство или самоубийство, не твое  дело!  -  одергивает  ее  супруг  и
торопливо уводит к выстроившимся на дороге машинам -  Для  этого  существует
полиция
   Полиция в самом деле  налицо,  так  что  все  идет  своим  чередом  Место
происшествия огораживается, поток скопившихся машин направлен в объезд, и я,
уже сидя за рулем "вольво", проезжаю мимо разбившихся в лепешку автомашин  и
устремляюсь к Лозанне.
   Сделав остановку  перед  вокзалом,  я  захожу  в  бар  отеля  "Терминюс".
Совершенно машинально заказываю бифштекс, даже не соображая, что сейчас вряд
ли смогу есть. В эту минуту Белев, наверно, корчится в агонии,  если  агония
не осталась  для  него  позади.  И  здесь  замысел,  с  такой  тщательностью
выношенный, полностью и окончательно провалился.
   Строго говоря, сейчас все мое внимание должно быть  сосредоточено  именно
на этом. Но в отличие от моего приятеля Любо я так до сих пор  и  не  привык
смотреть на вещи сугубо профессионально.  И  как  я  ни  стараюсь  начать  с
главного и