одобного не приходит в голову.
   - Вы, вероятно, только проекты вынашиваете. И конечно же, только в рамках
полезного и вполне осуществимого.
   - Совершенно верно.
   Я охотно соглашаюсь с нею, чтобы доставить ей удовольствие,  но,  похоже,
это ее лишь раздражает. Розмари бросает в пепельницу недокуренную  сигарету,
смотрит на меня недовольно и неожиданно взрывается.
   - Зачем вы дурака валяете? Какого черта вы меня обманываете? Какая вам от
этого польза?
   - Но почему вы пришли к мысли, что я вас обманываю? - спрашиваю предельно
спокойным тоном.
   - Потому что вы совсем  не  тот,  за  кого  себя  выдаете.  Я  достаточно
наблюдала, как вы проводите дни, как делаете покупки и как играете в  бридж.
У вас нет ничего общего с торговцами, которые поглощены заботой о  том,  как
из одного франка сделать два, а из двух -  четыре.  Вы  не  умеете  дорожить
деньгами, вы их проигрываете  так  же  небрежно;  как  стряхиваете  пепел  с
сигареты!
   - Я воспитанный человек, Розмари.
   - Не особенно. Когда  человек  воспитан,  это  видно  по  его  поведению.
Особенно при затяжной игре.
   - А почему вы не можете согласиться с тем, что у меня  свое  отношение  к
жизни?
   - Какое именно?
   -  Совершенно  непохожее  на  ваше.  Вы  гонитесь   за   ветром.   Вполне
естественный порыв, не отрицаю. Человек всегда склонен гнаться за  тем,  что
ускользает от него.
   - Ну хорошо, а вы? - спрашивает она, вытягиваясь на диване и бесцеремонно
занося на столик ноги, обутые в туфли на толстенных каблуках, представляющие
с некоторых пор крик моды.
   - Я? Возможно, в определенном возрасте я тоже был неравнодушен  к  такому
виду спорта. Но почему вы не хотите поверить, что я давно стал совсем другим
и мы с вами смотрим на вещи совершенно по-разному?  Вы  бегаете,  а  я  сижу
смирно. Такой взгляд на вещи ведь тоже возможен: если  желание  недостижимо,
не проще ли махнуть на него рукой? Раз непомерные претензии связаны с риском
и приводят  к  банкротству,  да  пошли  они  ко  всем  чертям!  Зачем  иметь
собственную виллу, когда я могу снять ее? К чему  мне  десять  комнат,  если
меня  устраивают  две?  Какой  смысл  стремиться  к  большим  барышам,  если
необходимое я зарабатываю без особого труда?
   Она слушает меня с отсутствующим видом, словно думает совсем о другом.  Я
уверен, ни о чем другом она не думает, но пока не могу понять,  чем  же  она
сейчас занята: то ли силится понять мое жизненное  кредо,  то  ли  старается
разобраться, кто я есть на самом деле. Ведь  человек,  вынужденный  выдавать
себя за другого, - тот же актер. Только  актер  скрывающий,  что  он  актер,
попадает в довольно затруднительное положение на виду у  одного  и  того  же
зрителя.
   - Может быть, вы правы, - произносит она наконец с усталым  видом.  -  Но
это ваша правда. Досадная правда этого досадного мира.  Потому-то  для  меня
все же привлекательней мираж.
   Она медленно встает, подавляя зевок, и направляется к спальне,  не  забыв
пожелать мне спокойной ночи. Я в свою очередь поднимаюсь по лестнице, говоря
ей вслед, что и ее банальный мираж, и  мои  плебейские  рецепты  в  конечном
итоге друг друга стоят.
   Разумеется, я разыгрываю роль. Однако стоит мне задуматься на минуту, что
эта  сонная  апатия  без  всякой  надежды  на  пробуждение   -   прискорбная
реальность, как меня начинает мутить. Хорошо, если тут роль виновата,  а  не
яичница. Мне показалось, яйца были не совсем свежие.
   Моя миниатюрная подзорная труба  направлена  на  худое  морщинистое  лицо
человека,  стоящего  на  террасе.  Свет,  процеживающийся  сквозь   тканевые
занавески в зеленую и белую полоску, делает это лицо зеленоватым, как  будто
перед моими глазами вампир Дракула  отталкивающего  вида,  но  не  такой  уж
страшный  Дракула,  потому  что  вместо  острых  собачьих  клыков   у   него
искусственные челюсти. Это, разумеется, Горанов или, если угодно, Ганев.
   Вместо обычного  темно-красного  халата  на  нем  темно-синий,  несколько
вышедший из моды костюм - Горанов надевает его в тех редких  случаях,  когда
отправляется в город.  Пожилой  человек  прохаживается  по  террасе  в  тени
занавесок, время от времени посматривает на часы,  а  его  обычную  гримасу,
характерную для страдающих от  зубной  боли,  несколько  видоизменила  нотка
нетерпения - больной напрасно ждет зубного врача, который избавил бы его  от
страданий.
   Если вы интересуетесь поведением субъекта, почти не выходящего из дому, и
если  вы  заметили,  что  этот  субъект  собрался  куда-то  ехать   и   даже
обнаруживает несвойственное ему нетерпение, легко объяснить  ваше  страстное
желание последовать за ним. Такое желание я испытал еще  в  самом  начале  -
через несколько дней после того, как поселился на этой вилле. Однажды  утром
Горанов отбыл на своем "шевроле" в неизвестном направлении и вернулся только
вечером. Отбыл, а я остался дома.
   Потому что я уже тогда достаточно твердо уяснил две вещи. Во-первых,  все
действия  этого  подозрительного   человека,   вероятно,   в   полной   мере
сообразуются  с  требованиями  безопасности,  следовательно,   ничего,   что
заслуживало  бы  внимания,  они  мне  не  откроют.  И  во-вторых,  также  по
соображениям безопасности, Горанов не побрезгует никакими  средствами,  лишь
бы установить, следят ли за ним, и обнаружит меня. Потому-то я тогда остался
дома.
   С асфальтовой аллеи доносится шум мотора и возле соседней виллы замирает.
Человек в темно-синем костюме спускается  по  ступеням  террасы  на  садовую
дорожку. Даже теперь, когда на него не ложится зеленая тень  занавески,  его
лицо кажется совершенно бескровным и очень болезненным. Ганев приближается к
калитке, когда с улицы в нее входит Пенев. Между ними происходит короткий и,
видимо, неприятный разговор. Старик сердито жестикулирует. Молодой дает  ему
ключ от машины и, видимо, в чем-то оправдывается, но тот выходит из калитки,
не дослушав.
   Минуту спустя включается первая  скорость,  а  моего  страстного  желания
поохотиться уже нет  и  в  помине.  Меня  разбирает  досада.  Шесть  месяцев
предостаточно убедили меня, что все житье-бытье  Горанова-Ганева  педантично
сообразуется с требованиями безопасности. Я могу заглядывать в  щелку  между
шторами еще шесть месяцев или даже шесть  лет  -  и  ничего  интересного  не
обнаружу. Не обнаружу ничего интересного и в  том  случае,  если,  подвергая
себя глупому риску, потащусь следом  за  его  "шевроле".  Потому  что  нечто
интересное, если оно вообще существует, тщательно скрыто от любопытных вроде
меня.
   Выход  один:  надо  нарушить   размеренное   течение   этого   педантично
продуманного житья-бытья, вырвать этого человека с недоверчивым взглядом  из
привычного ему состояния. Надо его встряхнуть, ошарашить,  напугать,  вплоть
до того, что вызвать внезапный пожар в его доме.
   От пожара, конечно, пользы будет мало. Но есть множество других  средств,
и два дня назад я предложил одно в коротком послании, оставленном в  тайнике
"вольво", вниманию Центра. Теперь мне не остается ничего другого, кроме  как
ждать результата.
   Да, от пожара проку мало. Пожар  всегда  привлекает  зрителей.  Сбегается
толпа. В первый ряд протискиваются такие не в меру любопытные, как  Флора  и
Розмари. Словом, вместо конспирации получается цирк.
   Тем  временем  внизу  отчетливо  слышен  стук   дамских   каблуков.   Моя
квартирантка закончила обход окрестных  магазинов.  Каблуки  уже  стучат  по
лестнице. Я успеваю плюхнуться в кровать, чтобы изобразить  сценку,  которую
можно было бы назвать "Мирный сон".
   - Пьер, вы спите?
   - Должно быть, уснул... Перед тем как вы пришли, - бормочу я недовольно.
   - И намерены продолжать, когда уйду?
   - Почему бы и нет.
   - А то, что вечером у нас будут гости, вас нисколько не смущает...
   - Опять? - страдальчески вопрошаю я.
   - Неужели вас не радует предстоящая встреча с Флорой?
   - Три женщины мне ни к чему. С меня достаточно одной.
   - А их скоро станет три? Это что-то новое.
   - Я потому так говорю, что Флора вполне сойдет за двух.
   - Оставьте ваши гимназические шутки и  спускайтесь  вниз,  помогите  мне,
пожалуйста.
   - Неужто поедем покупать еще один зеленый стол?
   - Вы же знаете, сандвичей за пять минут не наготовишь...
   Страдальчески  вздохнув,  я  встаю.   Не   зря   говорится   -   светским
удовольствиям предшествуют кухонные муки.
   В дверях раздается звонок. Это, конечно же, Ральф  Бэнтон,  аккуратный  и
точный, как всегда Он подносит Розмари букет огненно-красных тюльпанов, меня
одаряет своей бледной сонной улыбкой и начинает расхаживать по холлу,  чтобы
не измять в кресле  костюм  раньше  времени.  Костюм  у  него  светло-серый,
сорочка снежно-белая, и все вместе это хорошо сочетается с его матовым лицом
и черными густыми волосами, в чем юрисконсульт, вероятно, не сомневается.
   Американец любит франтить, в  этом  нет  ничего  странного,  но  человеку
свойственно франтить перед другими, будь то мужчины или женщины,  а  Бэнтон,
насколько я заметил, особой склонности к женщинам не обнаруживает.  Это  уже
странно. Не исключено, впрочем, что он проявляет склонность к мужчинам, хотя
такое предположение может показаться вульгарным.
   Розмари ушла на кухню, так что Ральф в силу необходимости вынужден начать
чисто мужской разговор. А к чему  может  свестись  мужской  разговор,  кроме
денег и сделок?
   - Ну, Пьер, надеюсь, вы довольны. Цены на продовольствие растут...
   - Верно, - киваю я. - Только чему тут радоваться?
   - Вот как? Разве вас не радует то обстоятельство, что вы будете продавать
дороже, чем было до сих пор?
   - Нисколько. Покупать ведь тоже придется дороже.
   - Но у вас, вероятно, есть запасы...
   -  Боюсь,  вы  путаете  меня  с  кем-то   другим,   Ральф.   Я   из   тех
горемык-торговцев, которые покупают сегодня, а завтра продают. И если завтра
продать не удастся, им не купить послезавтра.
   Он, как видно, собирается сказать, что я скромничаю или что-то еще в этом
роде, но в дверях снова звонят, и я вынужден пойти встретить Флору. Вот  это
женщина! На ней светлый костюм из шотландки и белая гипюровая  блузка,  едва
удерживающая ее пышные формы.
   - Вы сама весна, Флора...
   - Стараюсь оправдывать свое имя, мой мальчик, - скромно отвечает она.  И,
по-матерински  пошлепав  меня  по  щеке,  добавляет:  -  Глядите  на   меня,
глядите... Пока не появилась Розмари и не надрала вам уши.
   В это время, как и следовало ожидать,  на  пороге  расцветает  Розмари  и
звучат ее взволнованные слова:
   "Ах, наконец-то, дорогая!", затем ответное приветствие Флоры:  "Рада  вас
видеть, милая!", но щедрое сердце Розмари не может этим ограничиться, и  она
изрекает: "А костюмчик  ваш  -  просто  чудо!"  Это  уменьшительное  как  бы
подчеркивает, что костюмчик вполне способен вместить всех четырех  партнеров
по карточной игре. Но Флора тоже не остается в долгу:
   "А вы в этом длинном платье и на самом деле кажетесь  чуть  выше!"  Обмен
змеиными любезностями продолжается, но этот репертуар слишком хорошо знаком,
и я не стану воспроизводить его до конца.
   Хорошо знаком и ход игры, к которой мы тут же приступаем:  уже  с  самого
начала я, как обычно, проигрываю. Проигрываю  по  мелочам,  но  методично  и
неизменно, так что даже Флоре не удается предотвратить мой крах.
   - Рассчитывайте на меня, мой мальчик, во что бы то ни стало я должна  вас
спасти, - предупреждает женщина-вамп с непроницаемым лицом,  и  передо  мной
воинственно воцаряется ее огромный бюст.
   - Сомневаюсь, - скептически бормочу я.
   - Только не  надо  сомневаться!  Когда  идете  к  врачу  или  к  женщине,
постарайтесь отбросить всякие сомнения, иначе я вам не завидую.
   Мне и в самом деле не позавидуешь, мое устойчивое невезение начинает бить
Флору по карману, и она выложила несколько франков.
   - Не сокрушайтесь, зато  в  любви  повезет,  -  утешает  меня  Ральф,  не
выходящий из кризисного состояния по части остроумия.
   Немка незаметно бросает в мою сторону довольно  красноречивый  взгляд,  и
после  того,  как  я   так   позорно   прогорел,   он   представляется   мне
лазурно-голубым. Похоже, эта женщина  действительно  строит  какие-то  планы
относительно моего будущего, если я не заблуждаюсь.
   Быть может, этот уик-энд - последняя доза досады, предусмотренной  сонной
терапией, длящейся вот уже шесть месяцев.
   Очередная неделя начинается  с  важного  сообщения.  В  Центре  мой  план
одобрен  с  небольшими  поправками,   и   мне   предложено   безотлагательно
предпринять необходимые шаги. Наконец-то.
   Уточнение данных между мной и Бориславом через посредство Бояна позволило
окончательно скоординировать проект и закончить выработку часового  графика.
Наступило время всем  нам  перейти  к  активным  действиям,  не  считаясь  с
опасностью. Самому большому риску подвержен Борислав.
   Ему выпала высокая честь или, если  хотите,  неприятная  задача  войти  в
непосредственный контакт с Ганевым.  С  этой  целью  в  пятницу  утром  -  в
пятницу, в этот плохой день, - мой друг должен позвонить по телефону мнимому
Горанову и попросить встретиться с ним наедине. Если потребуется,  заставить
его согласиться на такую встречу неясными обещаниями  и  смутными  угрозами,
дав ему понять, что человек на другом конце провода знает о  нем  решительно
все.
   Рандеву должно состояться в тот же день - чтобы Ганев не смог подготовить
засаду или выкинуть еще какой-нибудь номер. Моя задача состояла в том, чтобы
следить за соседней виллой и предупредить Борислава,  в  случае  если  Ганев
вздумает подличать. Предупредить через Бояна.
   Пятница.  Утро.  Я  неторопливо  принимаю  душ,  неторопливо   вытираюсь,
неторопливо завтракаю - словом, делаю все возможное, чтобы Розмари уехала  в
город раньше меня. Так оно и происходит
   Заняв обычное место на своем наблюдательном пункте, я выглядываю в  окно.
В пяти метрах от меня Пенев, закончив мойку  "шевроле",  тщательно  вытирает
его известной водителям автомобилей специальной  тряпкой,  придающей  кузову
такой  ослепительный  блеск,  о  каком  могут   только   мечтать   владельцы
автомобилей. Надеюсь, он готовит машину для себя, а не для Горанова.
   Смотрю на часы: девять. Наверно,  Бенато  будет  неприятно  удивлен  моим
отсутствием, и перспектива самому платить  за  обед  в  "Золотом  ключе"  не
очень-то его обрадует.
   Пенев открывает ворота, садится в "шевроле", выгоняет  его  со  двора  и,
закрыв ворота, едет вниз, к центру города. Это неплохо.
   Спустя некоторое время я снова смотрю на часы,  потом  снова:  десять.  В
соответствии с планом в эту минуту Борислав набирает номер  телефона.  И  не
только в соответствии с планом Сквозь распахнутое окно холла соседней  виллы
- сумрачного в это солнечное утро - я  вижу,  как  появляется  темно-красное
пятно - изрядно поношенный халат соседа.  Ганев  движется  медленно,  словно
призрак, подходит к стоящему на буфете телефону и поднимает трубку. Разговор
затягивается, чего можно было ожидать, но в чем причина  -  сказать  трудно.
Наконец старик опускает  трубку  и  продолжает  неподвижно  стоять,  как  бы
соображая что-то.  Надеюсь,  не  замышляет  какую-нибудь  глупость,  которая
дорого обойдется всем нам, включая и его  самого.  Старик  делает  несколько
шагов к окну, упирается  руками  в  подоконник  и  смотрит  прямо  на  меня.
Разумеется, видеть он меня не может - окно зашторено. Не исключено,  что  он
вообще ничего не видит: у него совершенно отсутствующий взгляд, а на  хмуром
лице выражение глубокой задумчивости. Наконец он медленно оборачивается, как
бы опасаясь повредить позвоночник, и постепенно  тонет  в  глубине  мрачного
холла.
   Ровно в половине одиннадцатого авторучка  в  моей  руке  предупредительно
щелкает. Бояна я не вижу, да и незачем мне его видеть, так как я уверен, что
в эту минуту он сидит в своем "вольво" у задней ограды сада,  под  яблонями,
благоухающими свежей зеленью.
   - Встреча в среду, в девять, - слышится голос парня.
   В среду в девять означает на нашем языке завтра в  шесть.  Значит,  Ганев
отказался от рандеву сегодня и отложил его на завтра,  а  Борислав  уступил.
Пускаться в расспросы, как и почему, сейчас неуместно. Хотя мы разговариваем
на одной волне, известной только нам двоим, приходится  следовать  железному
правилу: в эфире будь предельно лаконичен.
   - Пока ничего, - сообщаю в свою очередь. - Встреча в два.
   Это означает, что наша следующая встреча в эфире состоится сегодня в пять
часов. Вот и все.
   С  этого  момента  мне  надлежит  неотступно  следить  за  виллой  и   ее
окрестностями. Хорошо по крайней мере,  что  выдалась  прекрасная  погода  и
Ганев оставил окно в холле широко распахнутым. Не успел я поблагодарить бога
за это благоприятное обстоятельство,  как  из  полумрака  выплывает  старик,
захлопывает обеими руками створки окна и вдобавок опускает массивную  штору.
Отныне никакой видимости.
   А какой бы был прок, если бы это случилось несколькими часами позже? Реши
Ганев дать тревожный сигнал, он имеет полную возможность сделать это и ночью
или использовать Пенева в качестве связного. Об одном трудно с  уверенностью
судить: не вздумает ли Ганев сам уйти из дому и  не  придет  ли  к  нему  на
выручку кто-нибудь со стороны?  Вся  надежда  на  то,  что  старик,  человек
разумный, будет иметь достаточно времени, чтобы взвесить все "за" и "против"
и решить, что назначенная встреча ничем особенно ему не грозит и что  в  его
интересах лучше понять намерения другой стороны.
   И все же риск налицо. Не только в том, что я,  быть  может,  переоцениваю
здравый  смысл  этого  типа.  Ведь  не  исключено,  что  он  находится   под
наблюдением других людей и они не станут дожидаться специального приглашения
вступить в игру. Прелестная Розмари и пышная Флора,  какими  бы  безобидными
они ни казались, не оставляют сомнения, что не только  треугольник  "Дельта"
проявляет интерес к Ганеву.
   Итак, пять часов. Возможно, это самое подходящее время: моя  квартирантка
обычно возвращается позже. Только сегодня  она,  как  назло,  вернулась  без
десяти пять. Общительная, как обычно, она спешит подняться ко мне в спальню,
чтобы справиться, как я себя чувствую. Оказывается, я заболел, хотя  еще  не
на смертном одре.
   - У вас температура? - сочувственно спрашивает  она  и  протягивает  свою
белую руку к моему лбу.
   - Думаю, что нет, - спешу я ответить. - Только жутко болит голова. Я буду
вам  признателен,  если  вы  скатаете  на  Остринг  и  возьмете  мне   пачку
пирамидона.
   - Зачем вам этот ужасный пирамидон? - возражает квартирантка.  -  У  меня
есть аспирин.
   - Я бы предпочел пирамидон, - настаиваю я, зная, что она  пирамидоном  не
пользуется. - Аспирин скверно действует на мой желудок.
   - Вы же знаете, для вас я готова на все, - уступает Розмари и  спускается
вниз.
   Однако минутой позже мне слышится ее ликующий голос:
   - Ваше счастье, дорогой! Я нашла пирамидон здесь, в ящике стола.
   С торжествующим видом она приносит мне пирамидон и стакан воды, а уже без
трех минут пять, и единственное, что мне  приходит  в  голову,  -  попросить
Розмари вместо воды дать мне стакан  горячего  чая.  На  что  она,  к  моему
облегчению, отвечает:
   - Ну разумеется, стакан горячего чая вам скорее поможет.
   И снова спускается вниз.
   Заварить стакан чая не такая уж сложная процедура, и все  же  она  длится
достаточно долго, чтобы выйти на связь, предупредить Бояна, чтобы  установил
слежку за Пеневым, и сказать, что следующая встреча завтра в восемь.
   Пенев возвратился полчаса назад, но где он  сейчас  и  чем  занимается  -
сказать трудно: прикидываться больным и в то же время торчать у  окна  я  не
могу, тем более что Розмари уже несет дымящийся чай  и  настойчиво  требует,
чтобы я его выпил, пока он не остыл,  а  вы  знаете,  как  приятно  в  такую
теплынь хлебать крутой кипяток, - если не знаете, то не мешает  попробовать,