Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
что сообщение, касающееся
меня, стаяло до крохотной информации в десяток строк, которая потерялась
где-то среди уголовной хроники аж на пятой полосе. Во второй раз не нахожу
больше ни слова о поисках злодея Коева. Все идет своим чередом. Моя слава
убийцы уже померкла, и есть все основания полагать, что скоро заглохнет
совсем. Если только молчание не обманчиво.
И вот опять настал вторник.
Завтракая последним кусочком хлеба и последним ломтиком довольно
дрянной колбасы, я тщательно обдумываю, каким образом с наименьшим риском
добраться в урочный час до парка "Тиволи". От автобуса придется
отказаться. Его неудобство состоит в том, что он проходит по крупнейшим
магистралям города и делает на них частые остановки. Лучше я пройду пешком
эти несколько километров, выбирая более глухие улицы. Чтоб не пришлось
ждать в городе и не маячить в центре больше, чем нужно, выйду попозже,
часов в пять.
Мой комбинезон и без специальных усилий уже приобрел весьма
затасканный вид, растительность на лице превращается в настоящую бороду.
Недоедание тоже, надеюсь, сказалось определенным образом на моей
внешности. Если ничего не случится, у меня есть все шансы сойти за
итальянца или югослава, которые здесь зарабатывают себе на жизнь тяжелым
трудом, поскольку местные жители презирают такую работу.
Перед тем как тронуться в путь, снимаю свой комбинезон, освобождаюсь
от согревающих компрессов из газетной бумаги и снова надеваю комбинезон, в
надежде, что при ходьбе мне будет теплей.
Я уже в Вестерброгаде. В это время, на счастье или на беду, улица
особенно оживлена. Двигаясь в общем потоке, я стараюсь держаться поближе к
стенам зданий и по возможности закрываю свое лицо от яркого света уже
зажженных неоновых реклам. После целой недели полного одиночества у меня
такое чувство, что я очутился в каком-то призрачном, нереальном мире. В
мире, где ничего не произошло, после того как столько всего произошло со
мной, в мире, находящемся вне пространства и времени, где так же мчатся
роскошные автомобили, женщины все так же несут свои тела, завернутые в
элегантную упаковку, а магазины заманивают прохожих бесшумными взрывами
неонов.
"Вторник - плохой день, рассеянно думаю я, протискиваясь вдоль стен.
- Кто это придумал? Для тебя плохой, а для меня хороший. Возможно, даже
самый лучший". Число "семь" тоже почему-то пользуется дурной славой, но
тут я готов спорить; ведь в семь часов уже начинает темнеть и сгустившийся
сумрак ине на руку, пока я передвигаюсь по этой оживленной улице.
Итак, точно в семь я уже у входа в "Тиволи" и бросаю беглый взгляд на
то место, где должен стоять человек в клетчатой кепке. Но человека нет ни
там, ни где-либо поблизости.
"Должно быть, задерживается маленько, - говорю я себе, проходя в
сторону Городской площади. - Такие вещи случаются и с людьми, выступающими
в роли почтовых ящиков".
Приблизившись к кафе, где последний раз мы сидели с американцем, я
делаю "кругом". У входа в "Тиволи" человека в кепке и теперь не видно.
Уже десять минут восьмого. Ждать дальше глупо, потому что "почтовый
ящик" приходит либо точно в семь, либо вообще не приходит. И все-таки я
делаю еще два тура, прежде чем идти обратно по глухим, малоосвещенным
улицам на далекий загородный пустырь, в гнилой барак, в одиночество.
"Что поделаешь, - успокаиваю себя. - Еще не такое случалось. В твоей
профессии без риска не обойтись".
Но в это мгновение в моих ушах звучит знакомый хриплый голос: "Вы уже
дисквалифицированы, Майкл, вы предали своих. Вы дисквалифицированы, и
больше вам не на кого рассчитывать ни тут, ни там".
Хотя я человек довольно-таки недоверчивый, этого вторника я ждал с
такой верой, что даже не подумал о том, что же я буду делать дальше, если
вторник и в самом деле окажется плохим днем.
Мысль "что же дальше?" снова приходит мне в голову, когда я
останавливаюсь в каком-то переулке, чтобы купить какой-нибудь еды. До этой
минуты я не придавал значения тому факту, что у меня в кармане осталось
всего четыре кроны, потому что, раз я дожил до вторника, зачем мне нужны
кроны.
Я покупаю два хлебца по полторы кроны, и теперь мои денежные средства
исчисляются несколькими бронзовыми монетками, за которые ничего не купишь.
Выйдя из лавки, я первым делом порываюсь отломить кусочек хлеба, ведь
в течение всего дня во рту ничего не было. Однако первое оцепенение уже
прошло, и рассудок снова служит мне, как прежде. "На сегодня еда не
предусмотрена! - сухо предупреждаю легкомысленное упрямое существо,
которое все мы постоянно носим в себе. - Пищи должно хватить по крайней
мере на два дня, так что потребление ее начнем только завтра".
"Ну и что же из того, что хватит на два дня? - не унимается во мне
капризное существо. - А как ты проживешь остальные пять дней до следующего
вторника? И вообще, кто тебе сказал, что следующий вторник будет иным?"
По существу, это и есть узловой вопрос, а не вопрос о еде. Прожить
несколько дней без еды можно, но что тебя ждет после этих нескольких дней?
В свою берлогу я возвращаюсь к девяти. Люди в это время, покончив с
ужином, садятся у своих телевизоров, чтобы в домашнем уюте насладиться
очередной кровавой драмой в ковбойском варианте либо в детективном. После
разочарования я впадаю в депрессию. Темнота барака, глухая дробь дождя и
завывания ветра гнетут меня нестерпимо. Только депрессию надо гнать ко
всем чертям, в моем положении это непозволительная роскошь. Стащив с себя
комбинезон, я снова обкладываюсь измятыми газетами, лежавшими под доской,
затем одеваюсь и забиваюсь в угол. Сквозь зияющее отверстие в стене барака
видны мелькающие на шоссе с неравными интервалами фары автомобилей. Это
мой телевизор. Смотришь и видишь, что за пределами одиночества этой
пустоши мир все еще существует.
Значит, еще неделя ожидания... А что особенного? Если сказать "целая
неделя" - это много. А если говорят "всего одна неделя" - это
воспринимается как "мало". Человек всегда в состоянии выждать одну неделю.
А тем временем положение как-то прояснится и, вероятно, все образуется.
Если с человеком в кепке случилось что-нибудь, он придет в следующий раз.
Если же по той или иной причине его заменили другим, другой явится. Если
наши ждут, пока отшумит сенсация, к тому времени она отшумит. А если впали
в заблуждение... Пусть даже так, все равно проверят. Не могут не
проверить, и проверка не может длиться бесконечно.
Впали в заблуждение? В какое заблуждение? Что я убил Тодорова? Или
что я стал предателем?
Среда и четверг проходят кое-как: мало еды и много дум. Совершенно
бесполезных дум о вещах, что канули в прошлое. Однако я продолжаю
перебирать в голове все это, потому что иного способа убить время нет. И
еще потому, что когда погружен в эти думы, у меня такое чувство, что я
держу отчет перед генералом, что я опять вернулся к своим, пусть мысленно,
пусть для того, чтобы выслушать порицания. Выслушивать порицания, что
угодно, лишь бы не быть вдали от своих, в полном одиночестве, отсиживаться
в гнилом бараке на краю света.
Поэтому я представляю себе, что я не в бараке, а в кабинете генерала
и что кроме генерала там находятся очень опасный оппонент - мой бывший
шеф, и мой добрый союзник - мой друг Борислав. В сущности, своего бывшего
шефа я тоже могу считать своим другом, хотя он явный противник некоторых
моих методов, которые он любит именовать "склонностью к авантюризму". Что
касается Борислава, то он во всем мой союзник, потому что в своей практике
сам не прочь прибегнуть к этим методам.
Итак, мы сидим в темно-зеленых креслах вблизи темно-зеленого фикуса,
а генерал за письменным столом наблюдает за нами, как всегда, он дает
возможность высказаться всем. Но так как действие от начала и до конца
развивается в моей голове и режиссура полностью в моих руках, я позволяю
себе не только взять слово первым, но и быть обстоятельным сверх всякой
меры. Затем волей-неволей придется дать слово бывшему шефу.
Доклад Боева - весьма пространный, но довольно бедный в отношении
самоанализа. Я не знаю ни одного случая, чтобы он сказал: "В чем была моя
ошибка?" А раз ты влип, значит, без ошибок не обошлось, и незачем все
валить на объективные условия, хотя они были неблагоприятными...
Вступление довольно красноречивое, чтобы догадаться, как пойдет
защита. Однако, прежде чем переходить в атаку, мой бывший шеф старается,
как обычно, надежно упрочить свою позицию.
"Я так и не понял, что думает товарищ Боев о своих противниках:
каковы их истинные побуждения, в какой мере сказывались личные симпатии и
антипатии в их поступках. Так что, если можно, пускай он немного вернется
к этому".
"Вопрос довольно сложный, и я пока не в состоянии дать на него точный
ответ. Они все трое старались ввести меня в заблуждение, и не только
ложью, но и их правдой, касающейся их личных судеб - взаимной неприязни,
иллюзий и неудовлетворенного честолюбия. В какой мере Дороти хотелось
сделать меня своим временным партнером, чтобы через меня обобрать Сеймура,
насколько Грейс была правдива в своих намерениях отомстить ему, доказав,
что именно она прибрала меня к рукам, а не он, в в какой степени Сеймур
хотел видеть в моем лице друга и союзника - точно установить трудно, и,
как мне кажется, все это не имеет практического значения. Важно одно: в
любом случае поползновения этой тройки опирались на одну искупительную
жертву, и той жертвой был я".
"Ясно, - кивает бывший шеф. - Из твоей оценки следует: этой тройке
удалось до такой степени опутать тебя своей ложью, что ты до сих пор не
можешь от нее избавиться. Ты говоришь "не имеет практического значения",
да? А почему не имеет? Ведь если между этими людьми существовали
противоречия, их с самого начала надо было углублять и, воспользовавшись
ими, облегчить себе дальнейшие действия. Ты этого не сделал. И правильно
поступил, хотя и не догадываешься почему. Тебе все представлялось гораздо
сложней, чем оно было на самом деле, и, к счастью, ты не стал действовать,
учитывая эту мнимую сложность. Как же в общих чертах сложилась ситуация?
Фронтальная атака Сеймура рассчитана на то, чтобы подготовить и
реализовать вербовку Боева. Но поскольку американец допускает, что Боев
может устоять перед искушениями и соблазнами, он ему обеспечивает два
иллюзорных выхода: бегство с Дороти в Швецию и с Грейс - в неизвестном
направлении. Иными словами, в случае если Боев сбежит от Сеймура, он в
конце концов опять к нему попадет. Такова в общих чертах схема - очень
простая, если абстрагироваться от наигранных чувств и страстей,
рассчитанных на то, чтобы сбить с толку".
"Пусть даже так, Боев и фронтальную атаку сумел выдержать, и эти два
выхода его не соблазнили", - не утерпел Борислав.
"Верно, - спокойно подтверждает мой бывший шеф. - Боев обошел все три
западни, но угодил в четвертую! В западню "Тодоров".
"А как могло быть иначе? Его затем и послали, чтоб он вошел в контакт
с Тодоровым. Ведь это же коронный номер Сеймура: ставит ловушку там, куда
наверняка придет наш человек".
"Борислав, потом выскажешься", - останавливает его генерал.
"Почему, пусть говорит! - великодушно соглашается мой бывший шеф. -
Это дает мне возможность с ходу опрокинуть его доводы. Получается так, что
поставленная перед Боевым задача с самого начала была обречена на
провал..."
Я порываюсь возразить, да и оппонент мой замолкает с явным намерением
предоставить мне слово, однако я отказываюсь говорить, и он продолжает:
"Обеспечение встречи с Тодоровым да и сама встреча проведены успешно.
Это главная удача в действиях Боева. И тем обиднее, что мы тут же
натыкаемся на серьезный просчет. Нечего нам впадать в какой-то фатализм
перед этим самым "коронным номером", а лучше разобраться, какими своими
ошибками мы способствовали тому, чтоб этот "номер" прошел".
На секунду задумавшись, мой бывший шеф поднимает вверх указательный
палец.
"Во-первых, Боев до смерти напугал Тодорова возможной карой. Это
грубая ошибка. Во-вторых, - к указательному пальцу присоединяется средний,
- категорическое требование, чтобы Тодоров возвратил деньги. Боев тут явно
перестарался. В-третьих, - к двум пальцам присоединяется безымянный, -
легкомысленно отнесся к подготовке своего отступления - самая серьезная
ошибка".
"А нельзя поконкретнее о последнем?" - спрашиваю.
"Ну что ж, пожалуйста; уже до встречи с Тодоровым у тебя в кармане
должен был лежать билет на самолет, чтобы на другой же день ты мог уехать.
Либо, что одно и тоже, ты должен был отложить встречу с Тодоровым до
следующего дня и, передав пленку связному, в тот же вечер уехать поездом.
Короче говоря, пока Тодоров информировал Сеймура о твоем посещении и
консультировался с ним, ты уже был бы для них недосягаем".
Борислав порывается что-то сказать, но, встретив укоризненный взгляд
генерала, достает из кармана янтарный мундштук и засовывает его в рот.
Между нами будь сказано, Борислав давно пытается бросить курить и, чтобы
как-то обмануть себя, прибегает к помощи этого мундштука. Правда, в
присутствии начальства он старается этого не делать - генерал как-то
заметил ему: "Этот твой мундштук напоминает мне пустышку, которой мать
обманывает ребенка".
Назвав три основные ошибки, мой бывший шеф переходит к
второстепенным: мой вечерний рейд на вокзал, когда меня выследили люди
Сеймура, и то, что я оставил портфель в камере хранения. Мой оппонент не
может удержаться, чтобы не назвать эти мои действия авантюризмом. Однако
со свойственной ему объективностью он оценивает на четыре с плюсом мою
смекалку в части использования двух мансард и делает небольшое заключение:
Боев проявил, как всегда, лучшие свои качества, но, к сожалению, не сумел
преодолеть некоторых присущих ему слабостей.
Теперь слово предоставляется Бориславу, которому не терпится разбить
в пух и прах аргументы моего бывшего шефа, и не потому, что имеет что-то
против него, а потому, что сам он мыслит и действует так же, как я. И что
характерно - мы с Бориславом никогда не работали вместе, однако, несмотря
на это, наши взгляды настолько совпадают, что мой бывший шеф порой не
может не съехидничать:
"В целях экономии времени было бы вполне достаточно высказаться
одному из вас..."
Борислав, так же как и я, в преамбулах не шибко силен, поэтому он
жмет на психологическую сторону:
"Тут говорилось, что не следовало пугать Тодорова. А где гарантия,
что он отдал бы пленку, если бы его не припугнули как следует? Такой
гарантии, разумеется, нет. А это практически означает, что главное-то
могло быть и не достигнуто. В чем же тогда ошибка? Либо операция
выполняется, пусть с несколько неприятными последствиями для самого Боева,
либо она терпит провал из-за перестраховки". Хотя в конце его речи
применяется безличная форма, Борислав явно имеет в виду моего бывшего
шефа. Но шеф невозмутим.
"Что касается поставленного перед Тодоровым условия о возврате
долларов, то, как мне кажется, тут Боев действительно перестарался, -
продолжает Борислав. - Я только не могу понять, что бы изменилось, если бы
Боев не поставил этого условия. Изрядно напуганный, а на него следовало
нагнать страху, Тодоров все равно обратился бы к своим покровителям, так
что о долларах толковать нечего. Говорилось здесь, что Боев не обеспечил
себе возможности отступления. А как он мог его обеспечить? Уехать на
следующий же день, увезя в кармане пленку, подвергнув риску не только
себя, но и негативы? Или отложить встречу с Тодоровым, поставив под
сомнение возможность этой встречи? Надо же учитывать, что при известных
обстоятельствах встречи устраиваются не тогда, когда тебе хочется, а когда
это возможно. И если уж говорить об авантюризме, то это и есть авантюризм
чистой воды: отказаться от встречи под тем предлогом, что ты к ней еще не
готов".
"По-твоему, выходит, что в действиях Боева не было никаких ошибок?.."
- резюмирует мой бывший шеф.
"Почему не было? Наверно, были, но не такие уж они роковые, эти
ошибки, и не из-за них возникли осложнения", - возражает мой друг.
"Как ты докажешь это?"
"А как вы докажете другое? Допустим, вы правы. Допустим, Боев
поступил именно так, как вам хочется. Он не стал запугивать Тодорова -
Тодоров по своей доброй воле передал ему пленки, - и Сеймур даже не
подозревал о состоявшейся между ними встрече. И что из этого? Ничего,
конечно. Раз уж американец или его шефы задумали любой ценой прибрать к
рукам Боева, они придумают сто других способов, не обязательно обвинение в
убийстве. Как говорил Сеймур, при современной технике ничего не стоит
сделать человека полнейшим кретином. И печальные примеры подобных вещей
вам хорошо известны".
"Боев должен был убраться оттуда, а не дожидаться, пока они приберут
его к рукам, - настаивает на своем бывший шеф. - Ему обеспечили четыре
билета, четыре пути отступления, и, несмотря на это, он не сумел вырваться
из рук противника. Вот в чем его главная оплошность".
"Может быть, ты что-нибудь скажешь?" - обращается генерал ко мне.
"Конечно, я допустил какие-то ошибки, - говорю. - Но, как тут уже
отметил Борислав, беда в том, что, даже не допусти я этих ошибок,
результат был бы один и тот же. И если уж говорить о результате, то ведь
не так уж он плох? Секретные сведения прибыли по назначению. Что касается
меня самого, то я пока жив. А если бы даже со мной что-нибудь стряслось,
то ведь далеко не все равно, случилось бы это до выполнения задачи или
после".
Я смотрю на генерала, чья оценка для меня всех важней. Но генерал
молчит, глядя на меня своими светлыми глазами, до неприличия голубыми для
генерала. Затем говорит то, что и следовало ожидать:
"Верно, Боев. Только до чего же мы дойдем, если при выполнении каждой
задачи будем терять по человеку? Мы посылаем людей не для того, чтобы они
там гибли, а для того, чтоб возвращались с победой"...
В общем, среда и четверг проходят кое-как: мало еды и много дум.
Пятница кажется бесконечной. Хлеб давно съеден, я передумал уже обо всем
не один раз, в том числе о том, не поискать ли мне работу в порту.
Заманчивая перспектива: получить за один день столько, что при твоем
образе жизни тебе бы на десять дней хватило на еду. Только мне так много
не требуется, мне осталось всего пять дней. И потом, совсем уж глупо из-за
какой-то еды попасть в ловушку и распрощаться с жизнью.
А может быть, продать единственную свою вещь, которую могут купить, -
часы. Хотя они у меня не золотые, зато обладают важнейшим для часов
достоинством: они точны. К сожалению, при создавшейся ситуации попытка
получить за ненужный мне хронометр столь необходимые кроны может стоить
мне жизни: часы у меня советские.
И от последнего, совсем невинного искушения приходится отказаться. Я
имею в виду фруктовые сады на фермах. Хотя до них от моего барака не
больше километра, они никогда не остаются без присмотра; и будет обидно,
если ты окажешься в положении мелкого воришки после того, как на весь мир
раструбили, что ты опасный убийца.
Так что пятница проходит словно в летаргии. Я успокаиваю себя тем,
что могло быть и хуже, а раз хуже не