действовали даже энергичнее самих князей,
обнаруживали чрезвычайное ожесточение против Владимира...
  Земская вражда захватывала все общество сверху до низу... Но если
старшая дружина в пригородах стояла на стороне старших городов,
то низшее население самых старших городов стало на сторону
пригородов... Все общество Суздальской земли разделилось в борьбе
вертикально, а не горизонтально (то есть социально, а не
территориально. - И. С.): на одной стороне стали обе местные
аристократии, старшая дружина и верхний слой неслужилого
населения старших городов, на другой - их низшее население вместе
с пригородами"...
  Ключевский приводит и историческую справку относительно
этого "вертикального деления":
  "Недаром в старинной богатырской былине, сохранившей отзвуки дружинных
аристократических понятий и отношений Киевской Руси, обыватели
Ростово-Залесской земли зовутся "мужиками залешанами", а главным богатырем
Окско-Волжской страны является Илья Муромец - "крестьянский сын"... Самая
нелюбовь южан к северянам, так резко проявившаяся уже в XII веке,
первоначально имела не племенную или областную, а социальную основу: она
развилась из досады южно-русских горожан и дружинников на смердов и
холопов, вырывавшихся из их рук и уходивших на север. Те платили,
разумеется, соответственными чувствами боярам и "лепшим людям", как южным,
так и своим залесским..." Владимирский летописец тоже подглядел это
"вертикальное деление":
  "Старшие города и все бояре, - говорит он, - захотели свою
правду поставить, а не хотели исполнить правды Божией... но люди
мизинные владимирские уразумели, где правда, стали за нее крепко и
сказали себе: либо князя Михаила себе добудем, либо головы свои
положим за Святую Богородицу и за Михалка-князя..."
В этой борьбе мизинные люди победили. Правда "Михалок-
князь" во время этой борьбы умер, но мизинные люди нашли себе
другого вождя - его брата Всеволода, - вожди всегда находятся,
если есть масса. И по той простой причине, что "масса", то есть
множество людей, имеет достаточный простор для выбора. И если
масса знает, чего она хочет, то и вождь будет знать это. Знал это и
Андрей Боголюбский, сознательно опершийся на "мизинную" массу,
знал это и Михаил, работавший для ее победы, знал это и Всеволод,
получивший, не им, собственно, завоеванную победу.
  Ключевский мельком и как бы не без удивления отмечает
"новый факт - решительное преобладание Суздальской области над
остальными областями Русской земли". Княжение Всеволода:
  "во многом было продолжением внешней и внутренней
деятельности Андрея Боголюбского. Подобно старшему брату,
Всеволод заставил признать себя Великим Князем всей Русской земли
и подобно ему же не поехал в Киев сесть на стол деда и отца. Он
правил южной Русью с берегов далекой Клязьмы. Политическое
давление Всеволода было ощутительно на самой отдаленной юго-
западной окраине Русской земли. Галицкий князь Владимир, сын
Ярослава Осмомысла, воротивший отчий престол с польской
помощью, спешил укрепиться на нем, под защиту отдаленного дяди
Всеволода Суздальского. Он послал сказать ему: "отче и господине,
удержи Галич подо мною, а я Божий и твой со всем Галичем и в
твоей воле всегда".
  Разбирая личные качества князей, пересказывая в сотый раз
бесконечные и бесконечно запутанные междукняжеские дела и
взаимоотношения, наши историки как-то проглядели ту социальную
базу которая позволила Андрею и его преемникам из совершенно
захолустного Владимира управлять гигантской страной. Историко-
материалистическая школа обходит этот период особенно
старательно. Из него, во-первых, никаких "производственных
отношений" и "материальной базы" никак выудить нельзя - ни при
каких усилиях марксистского воображения. Ибо, какая
"материальная база" могла быть у нищего Владимира, по сравнению,
например, с новгородским торговым богатством?
  И, во-вторых, именно здесь мы присутствуем при
зарождении московского самодержавия, при его чисто народном
демократическом рождении. Признание демократичности русского
самодержавия означало бы для марксизма идеологическое
самоубийство - и не для него одного. Оно означало бы самоубийство
и для дворянства. Ибо если марксисты стараются разгромить самую
идею самодержавия, то дворянство пыталось прикарманить ее.
  Позднее, рассматривая с этой точки зрения историографию
Петра Великого, мы найдем уже совершенно потрясающие
иллюстрации нашей историографической слепоты: историки видят
то, чего никогда и в заводе не было, и не видят того, что в
действительности решало судьбы России.
  Здесь же, у самого истока самодержавия, у самой колыбели
российской государственности стоят "мизинные люди", вот те
самые, которые решили "либо князя Михаила себе добыть, либо
головы свои положить за Святую Богородицу" и "Правду Божию".
  Используя фразеологию сегодняшней политической литературы, мы
могли бы сказать, что Андрей, и Всеволод, и Даниловичи, и Романовы
были "агентурой" трудящихся масс. Позднее, во всем ходе русской
истории мы подметим еще очень много скороговорок вот того типа,
в каком Ключевский говорит о мизинных людях Ростово-Суздальской
земли. О всяких мелочах будут написаны сотни и тысячи томов.
  Каждый из любовников Екатерины удостоится специальной
биографии. Ее собственная биография обойдет все экраны мира.
  Любовные приключения Николая I будут также использованы для
антимонархической пропаганды, как и супружеская верность
Николая II. В самые последние времена, в эпоху Белой Армии
дворянские историки эмиграции будут писать по поводу того, что
предлагал Деникину Милюков, и почему Милюкова никто не слушал, и
почему "царицынское направление", предложенное Белой Армии
Врангелем было лучше (или хуже) московского направления,
избранного Деникиным. Но о "мизинных людях", решавших судьбы
России, - решивших и судьбы Белой Армии, - во всех этих томах
или вовсе ничего сказано не будет, или будут произнесены некоторые
скороговорки, бесследно утопающие в океанах мелочей, вздора и
вранья.
  Эти океаны имеют то объективное значение, что в их
глубинах и просторах совершенно теряется основная нить русского
исторического процесса. Довоенный русский гимназист, студент и
просто читатель, забивал свои мозги бесконечным количеством
князей, которые вели крамолы и кочевали от княжения к княжению
по феодальной "лестнице" того времени. Только люди, обладающие
исключительной памятью, могли удержать в своей голове эти
бесконечные имена всяких Мстиславов, Ростиславов, Святославов и
прочих - со всеми их прозвищами родственниками,
взаимоотношениями, княжениями и прочим, - обычно все это
выветривалось без всякого следа. И оставалось какое-то хаотическое
представление о войне всех против всех, иллюстрированное
несколькими легендарными афоризмами - в стиле "Слова о полку
Игоревом". Но основная нить развития пропадала бесследно.
  Эта основная нить заключается вот в чем:
  С первого дня основания русской государственности, она
окрашена: а) сознанием государственного и национального единства,
б) отсутствием племенной розни (наш нынешний
"космополитизм"), в) обостренным чувством социальной
справедливости и г) чрезвычайной способностью к совместному
действию (позднейшее - артельное, общинное, кооперативное
начало).
  Эти факторы появляются как-то сразу, рождаются - в
принципиально законченном виде. Откуда и почему они появились -
мы не имеем никакого понятия. Реализация этих тенденций создала
Киевскую Русь. Киевская Русь - отчасти под влиянием известных
экономических факторов, но, главным образом, под влиянием очень
близкого и очень соблазнительного для верхов общества
западноевропейского примера, - пошла по путям
аристократическим.
  В очень большой степени способствовали феодальному
раздроблению Киевской Руси и степные набеги, как впоследствии,
татарское иго - Московской: не забудем, что удельный порядок
восторжествовал в Московской Руси только ПОСЛЕ завоевания ее
татарами, - Московская Русь была завоевана в 1237 - 1238 годах,
наши историки относят утверждение удельного порядка на севере к
середине и концу 13-го века - то есть к периоду после татарского
завоевания.
  Это влияние степных набегов и завоеваний можно объяснить
так: удары приходились по преимуществу: а) по массе и б) по
центрам. Верхи могли зарыть в землю свои запасы драгоценных
металлов, - их по тем временам было на Руси довольно много, - и
выйти из погрома если и в сильно потрепанном виде, то все же не
совсем нищими. Низы теряли почти все - иногда и вообще все.
  Удары по центру ослабляли всю его организацию и автоматически
усиливали центробежные тенденции в стране. Вспомним по этому
поводу, что последняя из крупных феодальных войн Западной Европы
  - Тридцатилетняя война в Германии - привела: а) к двухвековой
фиксации раздробленности страны, и б) к полному порабощению
крестьянства. Разоренные низы были вынуждены идти в кабалу к
тому, кто хоть что-нибудь сохранил от военного погрома. Эти -
"сохранившие" - верхи общества, феодальные элементы страны,
безмерно усилились - и за счет крестьянства и за счет центральной
власти, - то есть и за счет единства страны и за счет социальной
справедливости в ней. Но в Германии все-таки отсутствовал
элемент чужеземного завоевания - была интервенция, но не было
завоевания. Интервенты, приходившие в Германию, стояли, кроме
того, или на том же, или даже на высшем, чем сама Германия,
культурном уровне: баварских мужиков все-таки в турецкое рабство
не продавали. И, тем не менее, остатки феодальной
раздробленности Германии остались в сущности до Гитлера.
  Половецкая степь и татарское иго были чрезвычайно важными
факторами в процессе возникновения и киевского феодализма и
удельных порядков в Москве.
   Здесь мы подходим еще к одной странной полосе нашей
историографии. Наши историки и публицисты, - западники и
славянофилы, впоследствии "левые" и "правые", - долго и свирепо
спорили на тему о том, какое именно влияние оказало татарское иго
на рост Московского самодержавия. О наличии этого влияния -
спорили мало или не спорили совсем. Только, кажется, один Лев
Тихомиров весьма резонно указал, что в стройке своего самодержавия
Москва не могла взять с Орды решительно никакого примера, - ибо в
самой Орде ничего похожего на Московское самодержавие не было.
  "Генеральная линия" нашей историографии признавала, в разных
степенях, впрочем, что московский централизм сложился именно
под татарским влиянием. Здесь, де, действовала и естественная
необходимость централизованной обороны страны (точка зрения
правых историков), и "ярлыки", которые самые богатые князья
ухитрялись покупать себе в Орде, и их маккиавелистская политика
по отношению и к Орде и к их конкурентам. Административная
система, заимствованная через Орду от Китая и, наконец,
периодическая вооруженная татарская помощь московским князьям.
  Это - точка зрения левых историков, в частности, и Маркса. В
этом очень странном споре - обе высоконаучные стороны как будто
вовсе не заметили того обстоятельства, что единая, единоличная
централизованная власть была на Руси и до татар; раньше при
Олеге, Святополке, обоих Владимирах и Ярославе, потом при Андрее
Боголюбском, Всеволоде Большое Гнездо и, отчасти, при Александре
Невском. Тот факт, что низовая, мизинная Русь, сама из себя, и -
сама для себя, строила себе самодержавие, оказался для обоих
лагерей как бы и вовсе не существующим. Изыскиваются
фантастические влияния, относительно которых всегда можно
спорить, - например, о влиянии византийской императорской идеи.
  Может быть, было и это. Хотя очень трудно себе представить,
каким способом византийская идея могла воздействовать на каких-
нибудь дреговичей времен Олега или на "смердов" и "каменотесцев"
времен Боголюбского. И почему как раз грамотные верхи были против
этой идеи, а неграмотные низы были за нее. Уж если предполагать
"влияние", то в первую очередь в среде "книжных людей". Влияние,
например, марксизма на Россию, которое мы можем проследить
почти по личным своим воспоминаниям, пришло ведь не от смердов и
каменотесцев - пришло от книжников и фарисеев России
девятнадцатого века - от ее интеллигенции. Для того, чтобы по
возможности нагляднее оценить преимущества византийской
теории попробуйте представить себе, что в начале двадцатого века
московские текстильщики или донбассовские забойщики стали бы
отстаивать марксистские теории перед лицом Плеханова и Ленина.
  Такого рода фокус, который явственно нелеп для сегодняшнего дня,
  - предполагается возможным для девятого, двенадцатого и прочих
столетий русской истории. Гораздо проще и гораздо ближе к
элементарнейшему здравому смыслу будет предположение, что во
всех этих случаях - все эти мизинные люди действовали безо всяких
"влияний", - вполне по собственному разумению и в своем
собственном, очень толково понятом интересе. Но дело
заключается в том, что этот интерес находится в резком и
непримиримом противоречии со всяким партийным и всяким
классовым интересом. Дворянский классовый интерес и
социалистический - партийный, повелительно заставляют
историков закрывать глаза на определенный ряд фактов. В
частности на те факты, которые иллюстрируют роль русского
крестьянства - не аристократии, и не пролетариата.
  Аристократические историки поэтому говорят о "героях", а
социалистические - о "производственных отношениях". Те и другие
обходят стороной русский народ, такой, каким его дает история, -
ибо в этом виде он не устраивает ни реакционных, ни
революционных ученых. Один из наиболее реакционных наших
публицистов-историков А. Салтыков, повторяя мотив Розенберга,
утверждает, что русская государственность была создана вопреки
русскому народу: даже и поляки участвовали в ее создании, даже и
латыши - все, кроме нас самих ("Две России").
  Курсы истории, наполненные бесконечной массой деталей, -
"комара оценивающие и верблюда поглощающие", или, по Крылову,
слона не примечающие, - очень характерны для нашего русского
безвременья, а мы уже лет полтораста живем в атмосфере более
или менее стабилизованного безвременья. Отсюда и происходит тот
факт, что усилия мизинных людей, построивших Россию, отмечены
несколькими строчками. Да и эти строчки средактированы так,
чтобы не очень уж бросаться в читательские глаза.

                  * * *

  Существует и еще одно объяснение силы северных князей:
  они, де, принимая на свои земли выходцев с юга, привыкли считать
себя хозяевами земли, собственниками своей территории, на
которой, де, селились беспризорные и безлошадные киевские
эмигранты. Не будем спорить о том, кто именно пришел первым и
кто первым сел на северную землю: князья или землепашцы.
  Позднейшие исследования (например, проф. Одинец) говорят о том,
что первые русские насельники севера появились задолго до каких-
либо признаков государственности в Волжско-Окском междуречьи.
  Но по самому элементарному курсу русской истории видно ясно:
  суздальский князь Андрей попал не по "назначению" отца и не по
наследственному праву, а по избранию Ростово-Суздальской земли.
  Его преемник Всеволод укрепился в результате гражданской войны, в
которой он был поддержан низами и против боярства и против его
кандидатов - Мстислава и Ярополка. Следовательно, опять
"избрание" хотя бы и вооруженной рукой. "Хозяев" так не избирают,
"хозяин" является чем-то само собою разумеющимся. Ни первый, ни
второй Ростово-Суздальские князья никак само собою
разумеющимися не были и пришли к власти Не "Волею Божиею", как
впоследствии приходили сами собою разумеющиеся цари и
императоры, а по избранию народных низов, преследовавших
совершенно определенные и ясно сознанные политические цели.
  Опираясь на эти низы, северные князья могли держать и держали
себя по-хозяйски во всей русской земле, но у нас нет решительно
никаких оснований приписывать их возвышение их хозяйскому
положению в северных землях.
  Всеволод умер в 1212 году. В 1238 Северная Русь была
разгромлена первым татарским нашествием и ее князья стали
данниками Орды. Объективных причин для хозяйской психологии
стало еще меньше.

  ТАТАРСКОЕ НАШЕСТВИЕ

  Упадок Киева, удельный период Москвы, дворянская диктатура Петербурга -
все это были крупные провалы русского исторического процесса. На их общем
фоне были колебания значительно меньшего масштаба. Часть их приходилась на
спокойные годы и ликвидировалась, так сказать, домашним порядком, часть
совпадала с внешнеполитическими опасностями и приводила к катастрофе.
Гражданская война после смерти Андрея Боголюбского пришлась на мирный
отрезок времени и была ликвидирована домашними средствами. Приблизительно
такая же гражданская война при преемниках Всеволода совпала с татарским
нашествием и привела к катастрофе. Значительно позже Пугачевское восстание
пришлось на мирный внешнеполитический период страны, а Наполеоновское
нашествие - на мирный период внутри ее. Если бы оба эти явления -
Пугачевщина и Наполеоновское нашествие совпали во времени - судьбы России и
Европы пошли бы по другому пути. В эпоху Николая II две внешние войны
совпали с двумя внутренними революциями и привели к катастрофе. Одним из
наиболее выдающихся событий позднейшего времени является та революция (или
контрреволюция), которая НЕ произошла в России в 1941-42 годах: она
изменила бы судьбы не только России и Европы, но и всего мира.
  Очень трудно сказать, что было бы, если бы татарское нашествие застало в
живых Андрея или Всеволода, а, с ними, и политически объединенную страну.
Устояла ли бы Россия при условии единства политического руководства и
военного командования? Или - не помогло бы и это? Во всяком случае Батый
встретил раздробленные силы враждовавших князей. В битве при Калке (1223
г.) русскую землю отстаивали одни южнорусские князья, да и те не имели
единого военного командования - и забубенная головушка Мстислав Удалой
сорвал весь план сражения (если такой и существовал) самочинной
преждевременной атакой татарской армии. Мстислав Киевский вообще не вступил
в бой - для того, чтобы сдаться и быть убитым тремя днями позже. В 1237
году Владимирские князья не помогли Рязанским, а о помощи южных князей уже
нечего было и говорить. Каковы были шансы успешного сопротивления при
единстве Руси?
  В битве при Калке, Мстислав Киевский спокойно смотрел,
как другой Мстислав, - Удалой, - погибал в неравном бою. Но даже
и после разгрома основной русской армии татары были вынуждены
вести трехдневный бой с Мстиславом Киевским, который сдался им,
так сказать "на честное слово", то есть, все-таки не был разбит
совершенно, и татарам пришлось прибегнуть к обману. Отдельные
города и рати оказывали необычайно жестокое сопротивление -
какой-то Козельск держался семь недель. Очень легко предположить,
что если бы битва при Калке произошла в княжение Андрея
Боголюбского, и что не только оба Мстислава действовали бы
согласованно и единовременно, но вместе с ним в битве участвовали
бы и рязанцы, и владимировцы, и суздальцы, и новгородцы - Россия
не знала бы татарского ига вообще. Здесь мы подходим к тому
таинственному в истории, которое, - правда, очень условно, можно
назвать случайностью. - т. е. перекрещением в одной точке
времени и пространства двух друг от друга независящих причинных
рядов. Тот рецидив феодализма, который возник на Руси после
смерти Всеволода, не имеет никакой причинной связи с татарами, а
татары - с этим рецидивом.
  Оба этих причинных ряда взятые в отдельности, были бы
Россией преодолены. Совпавшие в одной точке времени и
пространства, они привели к трехсотлетнему рабству. Это было
самым катастрофическим совпадением в истории России, - но не
единственным. Позже мы наталкиваемся на целый ряд таких
совпадений, случайностей, вмешательств "рока" в судьбы страны.
  Самым характерным из них будет страшный голод 1601 -1603 годов,
когда три года подряд не было лета, когда - 15 августа 1601 года
замерзла Москва-река (обычно это бывает в начале декабря) и когда
погибавшие от голода массы со стихийно