ПЕРЕПРАВЫ

     Часъ за часомъ и день за днемъ повторялась приблизительно одна и  та же
последовательность: перепутанная и заваленная камнями чаща  леса  на  склоне
горы, потомъ непроходимые завалы бурелома на ея вершине, потомъ опять спускъ
и лесъ --  потомъ болото или  озеро. И вотъ -- выйдемъ на опушку леса  --  и
передъ  нами  на  полверсты-версту  шириной  разстилается  ржавое карельское
болото, длинной полосой  протянувшееся съ северо-запада на юго-востокъ -- въ
направлении основной массы карельскихъ хребтовъ...  Утромъ -- въ  тумане или
вечеромъ -- въ сумеркахъ мы честно месили болотную жижу, иногда проваливаясь
по поясъ, иногда переправляясь съ  кочки на  кочку и неизменно вспоминая при
этомъ Бориса. Мы вдвоемъ -- и не страшно. Если  бы одинъ изъ насъ провалился
и сталъ тонуть въ болоте -- другой поможетъ. А каково Борису?
     Иногда, днемъ,  приходилось  эти болота обходить.  Иногда,  даже днемъ,
когда ни вправо, ни влево болоту и конца не было видно, мы переглядывались и
перли  "на Миколу Угодника".  Тогда 500-700  метровъ  нужно было  пройти  съ
максимальной скоростью  -- чтобы  возможно меньше времени быть на  открытомъ
месте. Мы шли, увязая по колена, проваливаясь по поясъ, пригибаясь къ земле,
{466} тщательно используя  для прикрытия  каждый  кустикъ -- и выбирались на
противоположный берегъ  болота выдохшимися окончательно. Это  были  наиболее
опасные моменты нашего пути. Очень плохо было и съ переправами.
     На первую изъ нихъ мы  натолкнулись поздно вечеромъ. Около часу  шли въ
густыхъ и  высокихъ --  выше роста -- заросляхъ  камыша. Заросли  обрывались
надъ берегомъ  какой-то  тихой и неширокой --  метровъ  двадцать  --  речки.
Пощупали бродъ -- брода не было. Трехметровый шестъ уходилъ целикомъ -- даже
у  берега,  где  на дне  прощупывалось  что-то склизкое и топкое.  Потомъ мы
сообразили, что это,  въ сущности,  и не  былъ берегъ  въ обычномъ понимании
этого слова. Это былъ плавающий слой мертваго  камыша, перепутанныхъ корней,
давно  перегнившей  травы  -- зачатокъ  будущаго торфяного болота. Прошли съ
версту  къ югу -- та же  картина. Решили  переправляться  вплавь. Насобирали
сучьевъ, связавъ нечто вроде  плотика  -- веревки для этой цели у  насъ были
припасены -- положили на него часть нашего багажа, я разделся; тучи комаровъ
тотчасъ же  облепили меня  густымъ слоемъ,  вода  была  холодна, какъ  ледъ,
плотикъ еле держался на  воде.  Мне  пришлось  сделать шесть  рейсовъ туда и
обратно, пока я не иззябъ окончательно до костей и пока не стемнело совсемъ.
Потомъ переплылъ Юра,  и оба мы, иззябшие и окоченевшие, собрали свой багажъ
и почти ощупью стали пробираться на сухое место.
     Сухого места не  было. Болото, камышъ, наполненныя водой  ямы тянулись,
казалось,  безъ  конца.  Кое-где  попадались  провалы  --  узкия  "окна"  въ
бездонную торфяную жижу. И идти было нельзя -- опасно, и не идти было нельзя
--  замерзнемъ.  Костра  же развести  и  не  изъ чего,  и  негде.  Наконецъ,
взобрались на какой-то пригорокъ,  окутанный  тьмой  и  туманомъ.  Разложили
костеръ. Съ болота  доносилось  кряканье  дикихъ  утокъ, глухо шумели сосны,
ухала какая-то болотная нечисть -- но надъ карельской тайгой не было  слышно
ни  одного человечьяго  звука.  Туманъ надвинулся  на наше мокрое становище,
окутавъ ватной пеленой ближайшия сосны; мне казалось,  что  мы  безнадежно и
безвылазно затеряны въ безлюдьи таежной глуши и  вотъ будемъ идти такъ  день
за днемъ, будемъ идти  годы -- и не выйти намъ изъ лабиринта ржавыхъ болотъ,
тумана,  призрачныхъ  береговъ  и призрачнаго леса...  А  лесъ местами былъ,
действительно,  какимъ-то  призрачнымъ.  Вотъ стоитъ  сухой  стволъ  березы.
Обопрешься  о него рукой,  и  онъ  разваливается  въ мокрую плесень.  Иногда
лежитъ по дороге какой-то сваленный бурей гигантъ. Становишься на него ногой
-- и нога уходитъ въ мягкую трухлявую гниль...
     Наломали еловыхъ ветокъ, разложили  на  мокрой  земле  какое-то подобие
логова. Костеръ догоралъ. Туманъ и тьма надвинулись совсемъ вплотную. Плотно
прижались другъ къ другу, и я заснулъ тревожнымъ болотнымъ сномъ...
     Переправъ  всего  было восемь. Одна изъ  нихъ была очень забавной: я въ
первый разъ увидалъ, какъ Юра струсилъ.
     Яркимъ августовскимъ днемъ мы подошли  къ тихой лесной речушке, метровъ
въ  пять ширины и метра полтора глубины. Черное {467}  отъ спавшей хвои дно,
абсолютно прозрачная вода. Невысокие поросшие ольшанникомъ берега обрывались
прямо въ  воду. Раздеваться и  переходить речку въ бродъ не хотелось. Прошли
по берегу  въ поискахъ более узкаго  места. Нашли  поваленную сосну,  стволъ
которой  былъ  перекинуть  черезъ  речку.  Середина ствола  прогнулась и его
покрывали вода и  тина. Юра решительно вскарабкался на  стволъ и зашагалъ на
ту сторону.
     -- Да ты возьми какую-нибудь палку опереться.
     -- А, ни черта!
     Дойдя до середины ствола,  Юра вдругъ сделалъ  несколько колебательныхъ
движений тазомъ и руками  и остановился,  какъ  завороженный. Мне  было ясно
видно,  какъ побледнело его лицо и судорожно сжались челюсти, какъ будто онъ
увидалъ что-то страшное. Но на берегу не было видно никого, а глаза Юры были
устремлены внизъ, въ воду. Что это,  не утопленникъ  ли тамъ?  Но вода  была
прозрачна,  и  на  дне  не  было  ничего. Наконецъ,  Юра  сказалъ  глухимъ и
прерывающимся голосомъ: "Дай палку".
     Я  протянулъ  ему  какую-то  жердь.  Юра, не  глядя на нее, нащупалъ въ
воздухе  ея конецъ, оперся обо  дно и  вернулся на  прежний берегъ. Лицо его
было бледно, а на лбу выступилъ потъ.
     -- Да что съ тобой?
     -- Скользко, -- сказалъ Юра глухо.
     Я не выдержалъ. Юра негодующе посмотрелъ на меня: что тутъ смеяться? Но
потомъ и на его лице появилось слабое подобие улыбки.
     -- Ну, и сдрейфилъ же я...
     -- То-есть, съ чего это?
     -- Какъ, съ чего? Упалъ бы въ воду -- отъ нашего сахара ни крошки бы не
осталось.
     Следующая переправа носила менее комический оттенокъ. Раннимъ утромъ мы
подошли   къ  высокому  обрывистому  берегу  какой-то  речки  или   протока.
Противоположный берегъ, такой же крутой и обрывистый, виднелся въ версте отъ
насъ, полускрытый полосами  утренняго  тумана. Мы пошли на северо-западъ  въ
надежде найти  более  узкое место  для переправы. Часа черезъ два ходьбы  мы
увидели, что река расширяется въ озеро  --  версты  въ две  шириной и версты
три-четыре  длиной.  Въ  самомъ  отдаленномъ,  северо-западномъ, углу  озера
виднелась церковка, несколько строений и --  что было хуже всего -- виднелся
мостъ.   Мостъ  означалъ  обязательное   наличие  пограничной   заставы.  На
северо-западъ хода не было.
     Мы  повернулись и пошли  назадъ. Еще часа черезъ три ходьбы -- причемъ,
за часъ мы успевали пройти не больше полутора-двухъ верстъ -- решили прилечь
отдохнуть. Прилегли.  Юра  слегка  задремалъ. Сталъ было  дремать  и  я,  но
откуда-то  съ  юга  донеслось  звяканье деревянныхъ колокольчиковъ,  которые
привязываются на  шеи карельскимъ  коровамъ. Я приподнялся. Звукъ, казалось,
былъ  еще далеко --  и вдругъ въ несколькихъ десяткахъ  шаговъ прямо на насъ
вылазитъ  стадо коровъ. Мы схватили  наши  рюкзаки и бросились бежать. Сзади
насъ раздался какой-то крикъ: {468}  это  кричалъ пастухъ, но кричалъ ли онъ
по нашему адресу или по адресу своихъ коровъ -- разобрать было нельзя.
     Мы  свернули  на юго-востокъ.  Но впереди  снова раздалось  дребезжанье
колокольчиковъ  и  стукъ  топоровъ.  Выходило нехорошо.  Оставалось одно  --
сделать огромный крюкъ и обойти деревню съ мостомъ съ северо-востока. Пошли.
     Часа  черезъ три-четыре мы вышли на  какую-то опушку.  Юра сложилъ свой
рюкзакъ,  выползъ, осмотрелся и  сообщилъ: дорога.  Высунулся и я. Это  была
новая съ  иголочки дорога -- одинъ  изъ техъ  стратегическихъ путей, которые
большевики проводятъ къ  финской границе. Оставалось перебежать  эту дорогу.
Взяли  стартъ и,  пригнувшись, перебежали на  другую  сторону.  Тамъ  стоялъ
телеграфный столбъ съ какими-то надписями, и  мы решили  рискнуть подойти къ
столбу и посмотреть -- а вдругъ мы у же на финляндской территории.
     Подошли къ  столбу -- увы, советския  обозначения. И  вотъ  слышу сзади
чей-то неистовый крикъ: стоо-ой...
     Я только мелькомъ успелъ заметить какую-то человеческую фигуру, видимо,
только что вынырнувшую изъ лесу шагахъ въ сорока-пятидесяти отъ насъ. Фигура
выхватила откуда-то что-то  весьма  похожее на револьверъ. Въ дальнейшее  мы
всматриваться не  стали...  Сзади насъ  бухнули  два  или  три револьверныхъ
выстрела,  почти  заглушенные  топотомъ  нашихъ  ногъ.  Возможно,  что "пули
свистали надъ нашими головами", но намъ было не до свиста -- мы  мчались изо
всехъ  нашихъ  ногъ. Я  запнулся  за какой-то корень,  упалъ  и,  подымаясь,
разслышалъ чьи-то вовсе ужъ идиотские крики: "стой, стой" -- такъ мы и стали
бы стоять и ждать!.. Потомъ некто остроумный заоралъ: "держи" -- кто бы тутъ
насъ сталъ держать?...
     Мы пробежали  около версты и приостановились. Дело было неуютнымъ: насъ
заметили  приблизительно  въ версте-полутора  отъ деревни, въ деревне  -- въ
этомъ нетъ никакого сомнения -- расположена чекистская застава, у заставы --
конечно, собаки, и черезъ минуть  15-20 эти собаки будутъ спущены  по нашему
следу. И, конечно,  будетъ устроена облава. Какъ устраивались облавы --  объ
этомъ  мы  въ  Динамо  выудили  самыя  исчерпывающия   сведения.   На  крики
таинственной  фигуры  кто-то  отвечалъ  криками изъ  деревни,  и  послышался
разноголосый собачий лай.
     Я  очень  плохой  бегунъ  на  длинныя дистанции.  Полтора километра  по
беговой дорожке для меня -- мука мученическая. А  тутъ мы бежали около трехъ
часовъ, да еще съ трехпудовыми рюкзаками, по сумасшедшему хаосу камней, ямъ,
корней, поваленныхъ стволовъ и, чортъ его  знаетъ, чего еще.  Правда, мы три
раза  останавливались, но не  для отдыха. Въ первый разъ  мы смазывали  наши
подошвы  коркой отъ копченаго сала, второй -- настойкой изъ  махорки, третий
-- нашатырнымъ спиртомъ. Самая гениальная ищейка не могла бы вообразить, что
первичный запахъ  нашихъ  сапогъ,  потомъ соблазнительный ароматъ  копченаго
сала, потомъ махорочная вонь, потомъ  едкия испарении нашатырнаго спирта  --
что все это относится къ одному и тому же следу. {469}
     Мы бежали три часа -- дистанция, такъ сказать, марафонскаго  бега. И --
ничего. Сердце не разорвалось: нервы  -- великая вещь. Когда нужно, человекъ
способенъ на самый неправдоподобныя вещи...
     Плохо было  то,  что мы  попали въ  ловушку. Конечнымъ  пунктомъ нашего
пробега оказалось  какое-то озеро,  къ востоку переходившее  въ широкое и со
всехъ сторонъ открытое болото. Мы  вернулись полверсты назадъ, взобрались на
какую-то горку, сняли рюкзаки. Юра посмотрелъ на часы и сказалъ:
     -- Протрепали, оказывается, три часа: въ жизни бы не поверилъ...
     Откуда-то  отъ  дороги несся собачий лай.  Собакъ,  видимо, было много.
Раздались три выстрела:  одинъ  изъ винтовки -- сухой  и резкий, два  -- изъ
охотничьихъ ружей -- гулкие и раскатистые... Линия  всехъ этихъ упоительныхъ
звуковъ  растянулась   примерно  отъ  береговъ  озера,  на  которомъ  стояла
деревушка, до вероятной оконечности болота. Стало ясно, что для нашей поимки
мобилизовали  и  деревенскихъ   собакъ   (ГПУ-ские  ищейки   не   лаютъ),  и
деревенскихъ комсомольцевъ,  которымъ до насъ,  въ сущности,  никакого  дела
нетъ, но которые, войдя въ лесъ, будутъ охвачены инстинктомъ охоты за самымъ
благороднымъ зверемъ -- за человекомъ.
     Итакъ,  мы  находились  въ   треугольнике,  одна  сторона  котораго  --
юго-западная  -- была закрыта цепью  озеръ, другая -- юго-восточная  -- была
охвачена  облавой  и  третья -- северо восточная  -- была заперта  озеромъ и
болотомъ.  Оставалось  идти  на  северо-востокъ въ надежде  найти  тамъ,  въ
вершине  треугольника,  какой-нибудь  более  или  менее доступный  выходъ --
перешеекъ,  узкий  протокъ  между  озерами  или что-нибудь  въ этомъ роде...
Пошли.  Я  шелъ,  уже еле волоча  ноги  и  въ  тысячный разъ  проклиная свою
совестливость или  свое  слабодушие.  Нетъ, тамъ,  въ  Медгоре,  нужно  было
свернуть шею  Левину и  добыть  оружие...  Если  бы  у  насъ  теперь  --  по
двухстволке и, скажемъ,  по нагану -- мы бы  имъ  показали  облаву... Мы  бы
показали этимъ комсомольцамъ  -- что это за охота за человекомъ... лучше отъ
такой охоты воздержаться... Конечно,  и я,  и Юра  -- стрелки не  Богъ весть
какие, но одно дело уметь стрелять -- совсемъ другое дело уметь использовать
огнестрельное оружие.  Я-то  еще  туда-сюда, нервы не те, а съ Юрой по этому
делу лучше и не связываться...  Да, мы бы имъ показали облаву... А теперь --
оружия нетъ и жизнь виситъ совсемъ  на волоске... Въ следующий разъ -- если,
не дай  Богъ,  онъ случится  --  я  переломаю кому нужно  кости безо  всякой
оглядки на высокия материи... Словомъ -- былъ очень золъ.
     На наше счастье уже начало темнеть. Мы уткнулись въ еще какое-то озеро,
прошли  надъ его  берегомъ еще версты  две;  ноги подгибались  окончательно,
рюкзакъ  опять сползъ внизъ  и  снова  ободралъ  мою  рану,  -- передъ  нами
разстилалось  все то  же  озеро --  версты  полторы  две водной  глади,  уже
начинавшей затягиваться сумерками. Облава все  приближалась, собачий  лай  и
выстрелы слышны были все яснее. Наконецъ, мы добрели до места, где  озеро --
или протокъ -- слегка суживалось и до противоположнаго {470} берега было, во
всякомъ случае, не больше версты. Решили плыть.
     Спустились къ берегу,  связали изъ бурелома нелепый и  шаткий  плотикъ,
грузоподъемности,  примерно, достаточной для обоихъ нашихъ рюкзаковъ. За это
время стемнело уже совсемъ. Разделись, полезли въ воду. Комары облепили насъ
-- какъ всегда при переправахъ; было мелко и топко, мы побрели по тинистому,
вязкому, слизкому тесту топкаго дна, дошли до пояса и начали плыть... Только
что отплыли метровъ на  десять -- пятнадцать -- слышу: где-то вдали какой-то
мерный стукъ.
     --  Вероятно --  грузовикъ  по  ту  сторону  озера,  -- сказалъ Юра. --
Плывемъ дальше.
     -- Нетъ, давай подождемъ.
     Остановились. Вода  оказалась еще  неглубокой --  до  плечъ. Подождали.
Минуты  черезъ две-три стало совсемъ ясно: съ севера, съ верховьевъ реки или
озера,  съ большой  скоростью идетъ  какая-то  моторная лодка. Стукъ  мотора
становился  все слышнее  и  слышнее,  где-то за поворотомъ берега  мелькнуло
что-то  очень похожее на лучъ прожектора. Мы панически  бросились  назадъ къ
берегу.
     Разбирать  плотикъ и багажъ  было  некогда.  Мы  схватили плотикъ, какъ
носилки, но  онъ сразу  развалился.  Лихорадочно и ощупью  мы  подобрали его
обломки,  собрали наши  вещи, рюкзаки  и  одежду... Моторка была совсемъ ужъ
близко,  и  лучъ  ея  прожектора тщательно  ощупывалъ  прибрежные  кусты. Мы
нырнули  въ  мокрую  траву  за  какими-то  кустиками, прижались  къ земле  и
смотрели,  какъ моторка съ истинно  сволочной  медленностью  шла мимо нашего
берега, и щупальцы прожектора  обыскивали каждый кустъ. Потомъ  мокрыя ветки
прикрывавшаго насъ  куста загорелись белымъ  электрическимъ  светомъ  --  мы
уткнули лица въ траву, и  я думалъ о томъ, что наше присутствие не  такъ ужъ
хитро  обнаружить,  хотя бы  по  темъ тучамъ комаровъ, которые  вились  надъ
нашими голыми спинами.
     Но   лучъ   равнодушно   скользнулъ   надъ  нашими   головами.  Моторка
торжественно проследовала внизъ. Мы подняли  головы. Изъ мокрой тьмы въ луче
прожектора  возникали упавшие въ  воду  стволы  деревьевъ, камышъ,  каменныя
осыпи берега. Потомъ  моторка завернула за какой-то полуостровъ, и стукъ  ея
мотора постепенно затихъ вдали.
     Стояла кромешная тьма. О томъ, чтобы въ этой тьме  сколотить плотикъ, и
думать было нечего. Мы, дрожа отъ холода,  натянули  наше промокшее одеяние,
ощупью поднялись на несколько метровъ  выше изъ прибрежнаго болота, нащупали
какую-то  щель въ  скале и уселись тамъ.  Просидели  почти  всю ночь  молча,
неподвижно, чувствуя, какъ отъ холода начинаютъ неметь внутренности...
     Передъ разсветомъ мы двинулись дальше.  Ноги ныли. У Юры лицо мертвецки
посинело. Моя  рана на спине прилипла къ рубашке,  и первымъ же движениемъ я
снова  сорвалъ какой-то  подживший слой.  Съ  юго востока, съ линии  облавы,
снова стали  {471}  доноситься звуки собачьяго лая и выстреловъ. Въ кого они
тамъ стреляли -- понятия не имею.
     Мы прошли въ предразсветной тьме еще версты  полторы две вдоль берега и
обнаружили какой-то полуостровокъ, совершенно заросший лесомъ и кустарниками
и  вдававшийся  въ  озеро  метровъ  на  двести.  Съ  берегомъ  полуостровокъ
соединяла  заливаемая  водой  песчаная  коса.  Светало,  и надъ  водой плыли
пронизывающие  утренние туманы.  Где-то,  совсемъ  ужъ  недалеко  отъ  насъ,
прогрохоталъ выстрелъ и залаяла собака...
     Ни я, ни Юра не говорили почти ничего: все и такъ было ясно. Пробрались
на полуостровокъ,  срезали ножами несколько  сухихъ  елокъ, связали длинный,
достаточно  грузоподъемный,  но въ  общемъ  весьма  малоустойчивый  плотикъ,
подтянули  его къ воде, нагрузили рюкзаки и  одежду.  И опять стукъ моторки.
Опять залезли въ кусты.
     На  этотъ  разъ моторка прошла  къ  северу,  то  скрываясь въ  пеленахъ
тумана,  то  показываясь во  всемъ  своемъ  великолепии: небольшая,  изящная
лодочка съ прицепнымъ моторомъ, съ прожекторомъ, съ пулеметомъ и съ четырьмя
человеками  команды. Я  сказалъ  Юре: если захватятъ насъ  на  переправе  --
капитулировать  безъ  никакихъ  и,  когда  насъ  станутъ  подымать  на бортъ
(никакому  чекисту  не придетъ въ голову тыкать наганомъ въ голаго человека)
-- схватиться въ обнимку  съ ближайшимъ изъ чекистовъ, всей  своей удвоенной
тяжестью плюхнуться на бортъ: моторка, конечно, перевернется. А тамъ въ воде
действовать по обстоятельствамъ...  Спросилъ  Юру, помнитъ  ли онъ одинъ изъ
подходящихъ приемовъ джиу-джитсу, который могъ бы быть  примененъ въ  такихъ
не совсемъ обычныхъ условияхъ. Юра помнилъ.  Стукъ моторки  затихъ. Едва  ли
она успеетъ  вернуться обратно за полчаса -- черезъ полчаса мы будемъ уже на
томъ берегу.
     Никогда  ни  въ  одномъ  состязании  я  не  развивалъ такого количества
плавательной  энергии.  Приходилось  работать  только  левой  рукой,  правая
буксировала плотикъ.  Юра сделалъ  остроумнее: взялъ въ зубы конецъ веревки,
которою  былъ  привязанъ къ  плотику  нашъ  багажъ,  и  плылъ  классическимъ
брассомъ.
     Когда мы вплывали въ полосу тумана -- я начиналъ бояться, какъ  бы намъ
не потерять направления. Когда туманъ уходилъ  -- подымался страхъ, что насъ
заметятъ съ берега и  начнутъ  стрелять. Но  метрахъ въ  двухстахъ  опасения
насчетъ  стрельбы  более  или  менее улеглись. По  роду своей деятельности я
сталкивался  со  стрелковымъ  деломъ  и зналъ,  что  на  разстоянии двухсотъ
метровъ  советской  трехлинейки  можно  не  очень   опасаться:  даетъ  такое
разсеяние, что на двести  метровъ попасть  въ головную  мишень  можно только
случайно  -- отчего стрелковые рекорды  ставятся  преимущественно винтовками
Росса.
     Камыши  противоположнаго берега приближались съ ужасающей медленностью.
Наконецъ, ноги почувствовали топкое и вязкое дно.  Идти  было еще нельзя, но
на  душе  стало  спокойнее. Еще черезъ  полсотни метровъ мы  стали  на ноги,
выволокли плотикъ  на берегъ, разобрали  его,  веревки захватили съ собой, а
бревнышки {472}  разсовали  по  камышу,  чтобы  не  оставлять следовъ  нашей
переправы.
     То-ли отъ  холода,  то-ли отъ  пережитаго  волнения я дрожалъ, какъ  въ
лихорадке.   Пробежали   полсотни  метровъ  до   ближайшаго  леса.   Юра  съ
безпокойствомъ  растеръ  меня своей рубашкой,  мы  оделись  и  поднялись  на
обрывистый  берегъ. Было уже совсемъ светло. По серебряной поверхности озера
скользила  все та  же моторка.  Изъ лесу,  съ той стороны  озера,  слышались
собачьи голоса и ружейные выстрелы.
     -- Видимо, они тамъ  другъ по другу шпарятъ, -- сказалъ Юра. -- Хоть бы
толь