та идея носила религиозный характер или, по крайней мере, была
формулирована в религиозных терминах. Защита от Востока была
защитой от "басурманства", Защита от Запада была защитой от
"латынства". Москва же была хранительницей истинной веры, и
московские успехи укрепляли уверенность москвичей в их
исторической роли защитников православия. Падение
Константинополя последовало сразу же после попытки
константинопольской Церкви изменить православию и заключить
Флорентийскую унию с латинством, оставляя Москву одну во всем
мире. Именно ей, Москве, нерушимо стоявшей на "православии", на
"правой вере" суждено теперь было стать "Третьим Римом" - "а
четвертому уже не быти".
  Москва, так сказать, предвосхитила философию Гегеля, по которой весь
мировой процесс имел одну цель: создание Пруссии. С тою только разницей,
что для Гегеля окончательной целью была именно Пруссия, а для Москвы, сама
она, Москва, была только орудием Господа Бога, сосудом, избранным для
хранения истинной веры до скончания веков, и для всех народов и людей мира.
  Москва думала о всем мире и об истине для всего мира.
  Пруссия думала о колбасе только для нее самой. И даже в 1941 году
красная Москва говорила об интересах трудящихся всего мира,
коричневый Берлин - об гинтерланде для Германии - гинтерланде,
который будет поставлять немцам руду, колбасу и нефть. Так
старый спор между идеей и колбасой, нерешенный Александром
Невским, снова встал перед Москвой - уже, правда, не
"православной", а советской. Московская идея снизилась и огрубела, в
нее вросла та же гегелевская колбаса, - хотя и для "всех
трудящихся мира", немецкая идея обросла некоторыми фиговыми
листками по части "новой организации Европы".
  К 1942 году красная Москва стала сворачивать знамена третьего
интернационала и стала вспоминать "Святую Русь" древнемосковских времен. И
фронт устоял. Эта формулировка оказалась такой же необходимостью в 1942
году какою была и ровно семьсот лет тому назад - в 1242 году (Ледовое
побоище, разгром Александром Невским немецких рыцарей на Чудском озере).
  Если данная идея выдерживает практическое испытание десятка веков, то,
очевидно, какая-то внутренняя ценность в ней есть. И атеистическому
правительству нынешней Москвы становится совсем плохо - ему приходится
хвататься за формулировки давным-давно прошедших времен. Тех времен, когда
русскому народу было хронически очень плохо, совсем плохо, когда он
хронически стоял "на краю гибели", в самом буквальном смысле этого слова, и
когда инстинкт жизни должен был напрягаться до самой последней степени -
иначе бы действительно никак, не устояли.
  Мы можем сказать: Господь Бог вложил инстинкт жизни в
каждое живое существо. Мы можем сказать и иначе: инстинкт
жизни формулирует Господа Бога, как свой величайший и заранее
непостижимый идеал, как точку концентрации всего лучшего, что в
человеке есть.
  Это "лучшее", конечно, не одинаково для всех. Но когда
точка, в которой концентрируются все лучшие идеалы нации,
начинает распадаться в атеизме, - начинает распадаться и сама
нация. Безусловное, безграничное и недостижимое Добро, которое на
всех языках человечества называется Богом - заменяется всякими
другими благами.
  С заменой веры в абсолютное Добро верою в относительную
колбасу - все остальное начинает принимать тоже
относительный характер, - в том числе и человек. С потерею веры
в Бога, теряется вера и в человека. Христианский принцип "возлюби
ближнего своего, как самого себя", ибо ближний твой есть тоже
частица абсолютного Добра - заменяется другим принципом:
  человек есть средство для производства колбасы. Теряется
ощущение абсолютной нравственности.
  Нравственность, раньше отодвинутая в вечно достигаемый
и вечно недостижимый идеал - перестает существовать.
  Следовательно, перестает существовать и вера не только в человека
вообще, но и в "ближнего", и даже в самого ближнего. И тогда
начинается взаимоистребление.
  Результаты его мы можем видеть на совершенно
практических примерах: атеисты французской революции
истребили самих себя, включительно до Робеспьера. Атеисты
русской революции истребили самих себя, еще не совсем до последнего
  -  последний еще ждет своей очереди. Верующий человек, идя на
преступление, знает, что это преступление - в особенности
православный человек. Здесь есть какой-то тормоз. Пусть - в
несовершенстве жизни нашей тормоз этот действует слабо, - но
он все-таки есть. Преступления и французской и русской революций
шли без всяких тормозов. Робеспьер посылая на эшафот своих
ближайших друзей, едва ли терзался какими бы тони было
угрызениями совести. Трудно представить себе чтобы совесть
говорила и в Сталине.
  Иван Грозный и каялся и казнился. А Алексей Михайлович
организовал всенародное покаяние перед гробом убитого по приказу
Грозного митрополита Филарета.
  С материалистической точки зрения человек, по существу
такой же физико-химический процесс, как горение спички. Погасить
жизнь или погасить спичку - не все ли равно? Простое физико-
химическое воздействие на простой физико-химический акт.
  Это будет совершенно логическим выводом из логически
законченного атеизма - но при этом выводе никакая человеческая
жизнь невозможна вообще.
  Практика всей истории человечества доказывает воочию: там, где побеждает
атеизм - умирает нация. От знаменитого пионерского собрания, протокольно
постановившего "Бога нет" - существование или несуществование Бога ни в
какой степени не меняется - но меняется жизнь пионеров: они становятся
беспризорниками. Философия дидеротов ничего не изменила в основах
мироздания - каковы бы они ни были - но начала сводить к небытию
французский народ.
  Возникает очень тревожный для нас вопрос: а в какой степени повлияет на
дальнейшие судьбы России нынешний советский атеизм? И не знаменует ли он
собою начало и нашего конца? Помимо воинствующей пропаганды союза
безбожников - как мог действовать на страну и в особенности на ее молодежь
живой пример железной гвардии ленинизма, где все друг друга резали и
вырезали, да еще и как! С издевательствами и покаяниями, пытками и
беспримерными унижениями, когда бухарины и прочие на коленях, унижаясь
перед лицом всего мира вымаливали у гениальнейшего, у своего вчерашнего
товарища, хоть каплю прощения - и не получили ни капли. Как воспитала
нынешнее поколение система голода, сыска, шпионажа и террора? Алдановский
Ламор говорит - по поводу французской революции, что террор истребляет одно
поколение, но воспитывает другое. Наша молодежь, конечно, воспитывалась
террором, Родилась в терроре и жила под его непрерывным "воспитательным"
влиянием. Можно было бы привести утешительный пример: татары не
перевоспитали за триста лет, - так, как могли большевики за тридцать? Но
этот пример не убедителен: в некотором отношении татары все-таки лучше: они
грабили тело народа, но не могли добраться до его души. Удалось ли
добраться большевикам? Думаю, что нет. Их живой пример, был слишком близок,
слишком уж отвратителен и кровав, и - поскольку я могу судить по моим
личным переживаниям в СССР, - силен был, конечно, и "страх", но отвращение
было все-таки еще сильнее.
  Отвращение ко всему тому стилю жизни, который установили
победители - не только в побежденной России, но и в победившей
банде. Дантон по дороге на гильотину играл все-таки какую-то
геройскую роль. Но какое воспоминание останется от дрожащей
бухаринской сволочи, пресмыкавшейся у ног сволочи сталинской? От
всех этих псов, из которых одни уже успели стать растленными,
другие еще не успели? "Мировая солидарность трудящихся"
продемонстрирована в Кремле столь потрясающим способом, что
грядущие поколения едва ли захотят брать с нее пример.
  Латинская поговорка утверждает: "кого Бог захочет
погубить, отнимет разум". В применении к большевикам эту
поговорку можно было бы видоизменить: "кого Бог захочет
истребить - отнимет совесть". Они, как и революционеры 1789
года, провозгласили мораль без Бога - и истребили самих себя. Я не
очень высокого мнения о наших комсомольцах, но думаю, что
кремлевский пример безбожной организации жизни не соблазнит
даже их.
  Однако, в комсомольской среде антирелигиозная пропаганда
укоренилась, по-видимому, довольно основательно. Комсомол,
молодежь, есть, отчасти наше будущее, наша "смена". Какую же
смену исторической декорации принесет с собою эта смена
поколений?
  Эта тема заставляет меня сделать небольшое отступление
в "молодежную сторону". Мы живем в явно демагогическую эпоху.
  Всякая демагогия есть обращение к наименее умным слоям народа с
наиболее беспардонными обещаниями. Обращение к "молодежи"
было совершенно неизбежным - и притом обращение к ее наиболее
глупому слою "ей, де, молодежи, предстоит переделать мир".
  Во времена органические и, следовательно, бездемагогические,
  - нация, общество, государство, - отцы говорили юнцам так: "ты,
орясина, учись, через лет тридцать, Бог даст, генералом станешь и
тогда уж и покомандуешь - а пока - цыц!"
В эпохи революционные, то есть, в частности,
демагогические, тем же юнцам твердят о том, что именно они
являются солью земли и цветом человечества и что поколение более
взрослое и более умное есть "отсталый элемент". Именно эта
демагогия и вербует пушечное мясо революции.
  У меня есть внучка - совсем хорошая внучка, нечего Бога
гневить. Прихожу в свою комнату. Из-под кровати голосок: "Деда,
уйди. Улитка работает, деда мешает". Отсталый элемент в моем
лице извлек представителя молодежи из-под кровати, где он
собирался заняться революционными действиями над моими
рукописями. Наших взаимных отношений это, конечно, не
испортило: Улитка действует совсем так, как ей полагается в ее
солидном возрасте: три с половиной года. И она считает себя
совсем, совсем умной. За одним единственным исключением: когда
нужно идти спать. Тогда я говорю: "Деда умный, деда идет спать.
  Улитка тоже умная..." Здесь Улитка протестует обязательно.
  Все это в порядке вещей, - так же, как и в порядке вещей
двадцатилетний юнец, чрезвычайно хороший юнец, у которого, - в
особенности, у русского юнца, - гормонов хватает на бросовый
экспорт во всем мире, а с мозгами дело обстоит еще туговато,
дефицитный товар, нужен импорт из другого поколения.
  Я очень люблю молодежь, а русскую, в особенности. Если
пятнадцатилетний мальчишка совсем не хулиганит - мне это не
нравится. Если двадцатилетний парень очень уж религиозен, - мне
это тоже не нравится. И вовсе не потому, чтобы хулиганство или
безрелигиозность были бы положительными качествами, а потому
что этим возрастам биологически свойственен разрыв между
избытком гормонов и нехваткой мозгов. Мозги - они в свое время
придут, а вот гормоны - они уже не воротятся. Поэтому некий
налет атеизма вполне нормален для всякой молодежи во все времена
мира.
  Свои религиозные представления человек получает или по
наследству в ярком, но примитивном виде, - или приходит к ним
впоследствии - уже, как к глубокому, хотя и менее яркому
мироощущению. Но в двадцать лет детский примитив уже не
устраивает по его наивности, понять символическое значение этого
примитива человек еще не в состоянии - как не в состоянии
всмотреться в мир более пристально: не до этого. Гормоны бурлят,
море по колено, дух исполнен всяческой боеспособности: лишь бы
подраться - а с кем и почему, - более или менее безразлично.
  Юношеский, переходной возраст стоит еще на перепутье. Он
колеблется во всем, и самое простое решение вопроса кажется ему
самым разумным. С очень грубой приблизительностью это можно
было бы сказать и о других переходных ступенях человеческого
интеллекта: крестьянство принимает религию в ее детской форме,
Пушкины, Ломоносовы, Достоевские, Менделеевы, Толстые, Павловы
приходят к ней же другим, более трудным, более самостоятельным,
но и более прочным путем. Полуинтеллигенция, - вот та, которая
сделала нашу революцию - от народа уже оторвалась, а до
пушкинского или павловского уровня еще не доросла. Разница между
молодежью и полуинтеллигенцией заключается, в частности, в том.
  что молодежь - она вырастает. А полуинтеллигенция, по-
видимому, не вырастает никогда.
  Таким образом комсомольского безбожия нельзя принимать
ни слишком всерьез, ни слишком буквально. У русской молодежи нет,
может быть, веры в Бога, но нет и неверия. Она - как тот негр из
киплинговского рассказа, для которого Богом стала динамо-машина.
  Да, суррогат - но все-таки не безверие. Для комсомольца Богом стал
трактор - чем лучше динамо-машины? Да и в трактор наш
комсомолец верит не как в орудие его личного будущего благополучия,
а как в ступеньку к какому-то все-таки универсальному "добру".
  Будучи вздут - он начнет искать других ценностей - но тоже
универсальных.
  Я бы сказал, что русский комсомолец, как он ни будет
отбрыкиваться от такого определения, если и атеистичен, то
атеистичен тоже по православному. Если он и делает безобразия,
то не во имя собственной шкуры, а во имя "мира на земли и
благоволения в человецех". Не совсем его вина, что ни из мира, ни из
благоволения не получилось ровно ничего: откуда ему, бедняге, было
понять действительность, в особенности, принимая во внимание то
обстоятельство, что и старшие поколения, при всей их
талантливости - особенными мозгами не блистали.
  Однако, доказывать неизбежность возврата комсомольца к
православию - я не в состоянии. Здесь мы входим в трудно
определимую область. По такому же приблизительно поводу Герцен
лет сто тому назад писал:
  "о той внутренней силе и не вполне сознательной силе,
которая столь чудесно сохранила русский народ под игом
монгольских орд и немецкой бюрократии, под восточным татарским
кнутом и под западными капральскими палками, которая сохранила
прекрасные и открытые черты и живой ум русского крестьянина под
унизительным гнетом крепостного состояния..." "о той силе и вере в
себя, которая жива в нашей груди. Эта сила нерушимо сберегла
русский народ, его непоколебимую веру в себя, сберегла вне всяких
форм и против всяких форм. Для чего? - Покажет будущее".
  В другом месте той же книги Герцен пишет:
  "Я считаю великим счастьем для русского народа, что он не
был испорчен католицизмом. Вместе с католицизмом, его миновало
и другое зло. Католицизм, подобно некоторым злокачественным
болезням, может быть излечен только ядами. Он ведет за собою
протестантизм, который освобождает умы с тем, чтобы с другой
стороны снова поработить их".
  Я привожу Герцена, как писателя, который никак не страдал
"первым уклоном". Он не договаривает до конца: так в чем же
состояла та "внутренняя не вполне сознательная сила", которая
сохранила и сохраняет русский народ? На этот вопрос значительно
раньше отвечала Московская Русь, а несколько позже ответили
Аксаковы, Достоевский, В. Соловьев, Менделеев, Павлов, Розанов: она
состояла в православии.
  Точка зрения этих людей на православие не всегда совпадала с
теми определениями, которые давали и дают православию
профессиональные служители православной Церкви.
  Тема о профессиональных служителях Церкви вызовет, я
знаю, такое же отношение со стороны богословов, как и тема о
религии со стороны безбожников. Но если мы попытаемся
проанализировать любую отрасль человеческой деятельности, любой
вид "служения человечеству", то везде и всюду, мы, кроме интересов
"службы", найдем и интересы "профессии". Медицина есть, конечно,
"служба человечеству". Но врачи, по крайней мере, подавляющее
большинство врачей, кроме интересов службы, имеют еще и свои
интересы - чисто личные. Это - интересы их собственной
карьеры, - в том числе даже и чисто научной, интересы
социального положения, в худшем случае - просто интересы
врачебного гонорара. Всякий хирург склонен прежде всего резать - и
здесь очень трудно отделить интересы пациента от интересов
врача. Довоенные попытки ввести у нас венерические диспансеры
наталкивались на резкое сопротивление, - в частности и со
стороны врачей, которые мотивировали свою оппозицию, так
сказать, моральными доводами: страх перед венерическими
болезнями служит, де, морально сдерживающим началом, ставит
некую преграду общественному разврату. Попробую для ясности
привести гипотетический случай: если некий Иванов изобретет
такое полоскание, которое начисто ликвидирует все зубные болезни,
то зубные врачи - протестовать публично, может быть, и не
будут, но и в особый восторг тоже не придут - им-то куда будет
деваться?
  Это касается медицины, той области, в которой процент
честных людей доходит, по-видимому, до максимума, в особенности,
в русской медицине. Адвокатура стоит значительно ниже.
  Древнеримские законники боролись против медных таблиц, на
которых были впервые вырезаны римские законы. Сегодняшние
законники прячут свою юриспруденцию в такие дебри
многотомности, казуистики, разъяснений, прецедентов и прочего,
что средний человек сегодняшнего дня, как и средний человек первых
веков Рима, стоит одинаково беспомощным перед монопольными
владетелями, хранителями и толкователями права.
  Было бы слишком банально объяснить это простой
недобросовестностью. Здесь действует, помимо всего прочего,
консерватизм всякой или почти всякой профессии. Старый русский
генерал, скажем, начала девятисотых годов, рос, воспитывался и
продвигался в обстановке известной традиции, в которую входила и
крепостническая дисциплина, и действие сомкнутыми массами, и
стратегия пушечного мяса, и "пуля дура, а штык молодец". Хотел ли
этот генерал поражений русской армии? Конечно, нет. Но он
боролся и против нарезного оружия, и против пулеметов и против
броневых щитов на артиллерии - боролись даже такие выдающиеся
представитель и русского военного мира, как генерал А. Драгомиров.
  Английские представители английского военного мира примерно так
же боролись против введения танков. Русский - еще парусный
адмирал, в одном из морских рассказов Станюковича бросает
презрительный упрек молодому "паровому" моряку:
   - Стыдно-с! Молодой человек, - а служите на самоваре!
  Это, к сожалению, общечеловечно. Хотят ли эти люди
пользы своему делу? В подавляющем большинстве случаев - хотят.
  Вредят ли они этому делу? Разумеется, вредят. Можно ли назвать
их глупцами? Это - как сказать. Наполеон презрительно выгнал вон
Фультона с его проектом парового судна, - а это случилось во время
приготовления Булонской экспедиции. Основатель современного
всемирного почтового союза, начальник германской почты Стеффен
примерно также выгнал вон юного Ратенау - владельца АИГ, когда
тот предложил эдиссоновский телефон: "во всем Берлине не
найдется двадцати трех человек, которым могло бы понадобиться
эту дурацкое изобретение". В Берлине оказалось около полмиллиона
людей, которым это изобретение вопреки Стеффену, все-таки
понадобилось. Вирхов пытался ликвидировать на корню коховское
открытие туберкулезной палочки, а русская критика скулила об
оскудении русской литературы, - как раз в те времена, когда в этой
литературе работали Толстой и Достоевский...
  Здесь, как я говорил, сказывается исконный консерватизм
каждого человека. Парусный адмирал может объяснить очень
многое. Он вырос под парусами. Он впитал в себя не только технику,
но и поэзию парусного флота: лебединую снежность парусов, лихую
акробатику парусного маневра, весь тот склад и стиль жизни,
которые выросли на корабле из сочетания парусной техники и
крепостнических отношений. Предчувствовал ли он то время, когда
вместо белоснежного и безглагольного крепостного "марсового"
возникнет замызганный машинным маслом мастеровой, техник,
инженер и - вся жизнь станет как-то непонятной и
неприемлемой? И не будет в этой жизни ничего, что составляло и
гордость, и радость, и карьеру, и даже доход нашего парусного
старичка?.. Так рыцари средних веков смотрели на первый пудовый и
топорный аркебуз: может быть и стреляет, но нам-то от этого
что?

                  * * *

  Я утверждаю, что хранителем православия является русский
народ или, иначе, - что православие явля