производства. Петр создал для будущей дворянской диктатуры
во-первых, великолепную и недосягаемую для страны "операционную
базу" и, во-вторых, оторванный от страны и от ее интересов
аппарат вооруженного принуждения. Дворянству только и
оставалось: не допустить восстановления монархии, чего оно и
достигло. Во всяком случае, до Николая I, который в первый раз за
сто лет показал вооруженным рабовладельцам декабризма железную
руку и ежовые рукавицы самодержавия. Но справиться с этими
рабовладельцами не смог даже и он.
  Дело Петра удержалось потому, что он, разгромив
традицию, опустошив столицу и разорив страну, помер, предоставив
полнейший простор "классовой борьбе" в самом марксистском
смысле этого слова. И военный дворянский слой, самый сильный в эту
эпоху непрерывных войн, сразу сел на шею всем остальным людям
страны: подчинил себе Церковь, согнул в бараний рог купечество,
поработил крестьянство и сам отказался от каких бы то ни было
общенациональных долгов, тягот и обязанностей. Дворянство
зажило во всю свою сласть.
  С этой точки зрения - помимо всех прочих - объясняется и
полный провал петровского "парниково-казенного воспитания
промышленности". Послепетровские мамаши говорили: "Зачем
дворянству география?" География не нужна была: можно было
нанять извозчика, он географию должен был знать. Но не была
нужна и промышленность. Все, что нужно для веселой жизни,
включая Растрелли и Рубенсов, можно получить в готовом виде и за
крепостные деньги. Историки и исторические романисты
описывают тот "вихрь наслаждений" - пиров, балов, зрелищ и
пьянства, в который бросилось освобожденное от чувства долга и от
необходимости работать дворянство. Дворянству, если и был нужен
чугун, так только для пушек. Все остальное поставлял "Лондон
щепетильный" и вообще всякие дошлые иностранцы за готовенькие
русские денежки. Денежки же поставлял мужик. Для мужика же
были нужны не чугунные, а ременные изделия. И все было очень
хорошо. И во главе всего этого стоял петровский "парадиз", на
который можно было положиться: уж он постарается не выдать,
ибо, если выдаст он, то и ему придется плохо. Петербург -
чиновный, дворянский Петербург - старался не выдать - до
февраля 1917 года. Пришлось плохо и ему, и дворянству, но пришлось
плохо и стране.
  Вся русская историография написана дворянами. Я совсем не
хочу утверждать, что Соловьев или Ключевский сознательно
перевирали действительность во имя сознательно понятых
кастовых интересов. Все это делается проще. Человек рождается в
данной обстановке. Она ему близка и мила. Она ему родная. Ему мил
выкопанный крепостными руками дедовский пруд, построенная теми
же руками дедовская усадьба, воспи-тайные на том же труде
семейные предания и традиции, весь тот круг мыслей, чувства, даже
ощущений, который так блестяще рисовал Лей Толстой. Но ведь Лев
Толстой как-никак был гением - что же требовать от более
средних людей? Толстой сам признавался, что ему дорог, близок и
мил только аристократический круг. И даже Стива Облонский,
совершеннейший обормот и прохвост, описан так, что вы невольно
заражаетесь толстовской симпатией. А когда дело доходит до
мужика, - то появляется какой-то Каратаев, которого никогда ни
в природе, ни в истории не существовало, мужик, который о
крепостном праве и слыхом не слыхал, - этакое мягкое и пухлое
изголовье для сладких дворянских сновидений о минувшем прошлом.
  Не мог же Толстой не понимать, что Каратаев - это бессмыслица,
как не мог же Пушкин не понимать, что в Пугачевском восстании
что-что, а смысл все-таки был; смысл этот был вынужден
признать и Ключевский, и Тихомиров, и даже Катков. А вот для
Пушкина это был просто "бессмысленный бунт". "Бессмысленный и
беспощадный" - и больше ничего.
  Соловьев - кит нашей историографии, с которого списывали
все остальные историки, сравнивал петровский перелом с "бурей,
очищающей воздух", затхлая, де, атмосфера Московской Руси
сменилась освежающим воздухом Петербурга. Освежение? Это
Остерман и Бирон, Миних и Пален - освежение? Цареубийства,
сменяющиеся узурпацией, и узурпации, сменяющиеся
цареубийствами, - это тоже "освежение"? Освежением является
полное порабощение крестьянской массы и обращение ее в двуногий
скот? Освежением является превращение служилого слоя воинов в
паразитарную касту рабовладельцев? Соловьев пишет:
  "Преобразования успешно производятся Петрами Великими,
но беда, если за них принимаются Александры Вторые"...
  А почему, собственно, беда? В результате петровских
"преобразований" подавляющее большинство населения страны было
лишено всяких человеческих прав. В результате реформы Александра
Второго оно эти права, все-таки, получило. После Петра Россия
пережила почти столетие публичного дома. После Александра
Второго мы переживали свой золотой век и в культуре, и в
экономике. Так почему же беда? Ответа на этот вопрос вы не
найдете ни у Пушкина, ни у Толстого, ни у Соловьева, а это были
первые люди своего слоя. Что же говорить об его большинстве? О
том большинстве, которое на постах предводителей дворянства
решало уездные дела, на постах гвардейских офицеров - столичные
дела и, стоя во главе колоссального и боеспособного народа,
ухитрялось временами устанавливать свою диктатуру почти над
всей континентальной Европой? Но что выигрывал от этого народ?
  Ключевский отвечает своей знаменитой фразой: "государство пухло,
а народ хирел", - фраза неверная, по самому своему существу: народ
"хирел" вовсе не вследствие "распухания государства". В середине
XIX века крепостное крестьянство начало, наконец, физически
вымирать от избытка работы и нехватки питания. И в то же
время начало вымирать и дворянство: от отсутствия работы и
избытка питания. Но дворянство, с "естественным сословным
эгоизмом" (Ключевский) крепко держалось за свои паразитарные
права. Что есть "естественный эгоизм"? Является ли право на
самоубийство требованием "естественного эгоизма"?
  Во всяком случае, та группа историков, которая выросла и
воспиталась в дворянских гнездах, не могла не вспоминать с
благодарностью имя человека, который стоял у истоков дворянского
благополучия. Разумеется, не все дворянство, не все сто процентов
стояли на столь выдержанной классовой точке зрения. Но, покидая
ее, они переходили на другую и тоже классовую точку зрения -
революционную. Именно здесь заключается разгадка того странного
явления, что канонизация Петра характерна и для реакции, и для
революции. И если вы внимательно всмотритесь в методы и
реакции, и революции, то за прикрытием всяких пышных слов, за
всякого рода идеологическими вывесками, предназначенными для
простачков, вы найдете единую линию поведения.
  Французская поговорка говорит: "Противоположности
сходятся".
  Реакция и революция есть по существу одно и то же: и одна
и другая отбрасывают назад, иногда отбрасывают окончательно,
как окончательно выбросила французский народ французская
революция. И реакция, и революция есть, прежде всего, насилие,
направленное против органического роста страны. Совершенно
естественно, что методы насилия остаются одними и теми же:
  Преображенский приказ и ОГПУ, посессионные крестьяне и
концентрационные лагеря, те воры, которых Петр приказывал
собирать побольше, чтобы иметь гребцов для галер, и советский
закон от 8 августа 1931 года, вербовавший рабов для
концентрационных строек; безбожники товарища Ярославского, и
всепьяннейший синод Петра, ладожский канал Петра
(единственный законченный из шести начатых) и Беломорско-
Балтийский канал Сталина, сталинские хлебозаготовители, и 126
петровских полков, табель о рангах у Петра и партийная книжка у
Сталина, - голод, нищета, произвол сверху и разбой снизу. И та же,
по Марксу, "неуязвимая" Россия - "неуязвимая" и при Петре, и при
Сталине, которая чудовищными жертвами оплачивает бездарность
гениев и трусость вождей. Все это, собственно говоря, одно и то же.
  Здесь удивительно не только сходство. Здесь удивительно то, как
через двести лет могли повториться те же цели, те же методы, и
  - боюсь - те же результаты. И мы, современники гениальнейшего,
можем оценить Петра не только по страницам Ключевского и
Соловьева, а и по воспоминаниям собственной шкуры. Это, может
быть, не так научно. Но это нагляднее. Как нагляден был портрет
Петра Первого, висевший в кабинете Сталина.
    Издание Технического Центра Зарубежных Организаций Русской
Национально-Мыслящей Молодежи. Мюнхен, 1923.
    Все это признает и немецкая история техники.
    "Диктатура импотентов". Или. "Наша Страна". Буэнос-Айрес. 1949.
    Большевизм я никак не считаю народным движением.
    Достоевский в "Бесах" писал: "Андрей Андреевич фон Лембке (губернатор
Н-ской губернии. И. С.) принадлежал к тому фаворизованному (природой)
племени, которого в России числится по календарю несколько сот тысяч и
которое, может, и само не знает, что составляет в ней всей своею массой
один строго организованный союз. И уж, разумеется, союз не
предумышленный и не выдуманный, а существующий в целом племени сам по
себе, без слов, без договора, как нечто нравственно обязательное, и
состоящий во взаимной поддержке всех членов этого племени один другим
всегда, везде, и при каких бы то ни было обстоятельствах".
  Герцен - "С другого берега" (1850 г.) - "Я не верю, чтобы судьба мира
оставалась надолго в руках немцев и Гогенцоллернов. Это невозможно, это
противно человеческому смыслу, противно человеческой эстетике. Я скажу,
как Кант Лиру, только обратно: "В тебе, Пруссия, нет ничего, чтобы я мог
назвать царским..." Воскресит ли латинскую Европу дерущая уши прусская
труба последнего военного суда? Разбудит ли ее приближение ученых
варваров?"
    Сейчас не сороковые годы, а конец девяностых, и мы видим, что автор
абсолютно прав: добрела таки, даже не добрела а доскакала вприпрыжку,
потому что никогда не была русской. (Прим. редакции)
    Иммунитетом называлось право землевладельца не пускать к себе никаких
представителей центральной государственной власти. И. С.
    А если не превратился в государя в "собственном смысле этого слова:", то,
значит, и феодализма в собственном смысле этого слова" у нас тоже нс
было. И. С.
    Здесь автор проявляет, похоже, свою подверженность приемам еврейской
пропаганды послевоенного времени. Ред.
    Чтобы избежать скандалов уже истинно мирового масштаба, смертная
казнь в последнее время (перед Второй мировой войной) устраивалась так,
чтобы, оставаясь де-юре публичной, она де-факто отгораживалась от
публики рядами войск и полиции. До этого распоряжения, места на Гревской
площади покупались как билеты в театр.
    Это определение очень не точно: деньги служат для удовлетворения
материальных потребностей только на самых низших ступенях
материальной обеспеченности - вот, когда есть нечего, одеваться не во
что, и жить негде. В дальнейшем они служат исключительно, или почти
исключительно, удовлетворению жажды власти. Или того, что немцы
называют "Гельтунгстриб", желание казаться лучше, чем кажется ваш
ближний.
    Хотя очень возможно, что татарский шпионаж, великолепно
организованный через посредство татарских купцов, дал Орде знать о
существовании на Руси чрезвычайно благоприятной для этой Орды
политической ситуации.
    Военная служба дворянства начиналась с 15-ти лет и продолжалась до
инвалидности или смерти. (История СССР, том 1, стр. 361).
    Habeas corpus act - закон о неприкосновенности личности, обязывающий
судебные власти или выдать арестованного по требованию его
родственников, или получить санкцию суда на возбуждение судебного
преследования, принят английским парламентом в 1672 году.
    По другим источникам губные старосты избирались только из
профессионально служилого элемента, но избирались всем населением, в том
числе и крестьянским. Так рисуют положение дел Платонов, Ключевский,
Беляев и другие.
    П. Милюков ("На чужой стороне", стр. 53) пишет: "Крестьянство в
большей части России не хотело считать даже земство своим", ибо
позднейшее земство, построенное по петербургскому, а не по московскому
образцу, было, конечно, чисто дворянских земством, на котором мужику
была предоставлена приблизительно та же роль, какая предоставлена в
сегодняшних волсоветах: голосовать "за".
    В другом месте Платонов, впрочем, указывает другую причину боярской
неудачи: внутренние раздоры, неизбежные во всякой олигархии:
  "олигархический кружок сплотился лишь на короткое время, но, достигнув
успеха, оказался неспособным к дружной деятельности" (стр. 295).
  Платонов не договаривает еще об одной причине провала семибоярщины: об
исконном недоверии русских масс ко всякой олигархии вообще.
    Крупным торговцам было труднее: они в порядке повинности привлекались
ко всякого рода финансовым мероприятиям государства и несли
ответственность своим карманом. Иногда - и головой.
    Ограбление почтового поезда на станции Безданы Петербургско-
Варшавской железной дороги с убийством почтовых чиновников и прочими
подвигами.
    Ответ, как известно, гласил: три аршина - на могилу.
    Не следует, впрочем, преувеличивать размаха этих казней: всего выло
казнено 1200 человек. Западная Европа, в аналогичных случаях, отправляла
на тот свет десятки тысяч. Петр, де, предчувствовал поражение и уехал
для подготовки. дальнейших мероприятий. В штабных реляциях маршевых
войн для таких случаев была принята несколько иная формулировках
"отступили на заранее подготовленные позиции". Объяснение не
выдерживает самой поверхностной критики. Поражение было возможно, но
никак не необходимо: тот же Ключевский пишет, что "победа шведов была
ежеминутно на волосок от беды"... и что "победитель так боялся своих
побежденных, что за ночь поспешил навести новый мост.., чтобы помочь им
поскорее убраться... Петр уехал из лагеря накануне боя, чтобы не стеснять
главнокомандующего-иноземца, и тот, действительно, не стеснялся: первый
отдался в плен и увлек за собой и остальных иноземных командиров..."
    "Разрушение берегов и обмеление Дона сказались особенно заметно в
период кораблестроения на Воронеже, когда были вырублены миллионы
десятин (подчеркнуто мною.  - И. С.) леса для флота и для постройки и
отопления вновь построенных городов на побережье Азовского моря"
(Брокгауз и Ефрон, т. 21, стр. 38).
    По Милюкову было 60 тысяч пехоты и 30 тысяч конницы иноземного
строя, 16 тысяч дворянских войск и 22 тысячи стрельцов.
    Тихомиров прибавляет, что данные об этом петровском, не турецком,
разгроме он сам проверял по первоисточникам.
    Не забудем, что по тем временам почти вся живопись была иконописью: и
Рафаэль, и да-Винчи, и Микель Анджело были прежде всего иконописцами.



   Иван Солоневич.
   Диктатура сволочи

---------------------------------------------------------------
     OCR: Сергей Виницкий
---------------------------------------------------------------

        Предисловие

     Мы  живем в  эпоху, когда перемешалось все -- по крайней мере в Европе.
Границы любого понятия так же неопределенны, как границы любого государства.
Кому  принадлежит сейчас  Штеттин:  немецкий  город, включенный  в  польскую
территорию  и находящийся под советской  администрацией?  И чем, собственно,
являются   венды,    славянское    племя,   пытающееся   организовать   свое
государственное единство в трех берлинских пригородах? И где именно проходит
идейная граница между социализмом  мистера Эттли  и товарища Сталина?  И кто
сейчас   является  демократом?  Люди,  сидевшие   на   нюрнбергской   скамье
подсудимых, совершенно всерьез уверяли, что они  действовали именно так, как
подобает действовать всякому уважающему себя  демократу.  Советы утверждают,
что тайные  судилища  НКВД и  есть  самый демократический способ отправления
правосудия. Молотов  доказывал,  что свобода печати есть в СССР  и ее  нет в
Англии,   так   что   "Дейли  Уоркер",  очевидно,   издается   монополистами
капиталистической прессы, а  "Таймса" в России нет просто потому, что кто же
бы  стал читать такой бездарно пропагандистский листок. Я склонен опасаться,
что  мои  мысли о  бюрократии  будут  восприняты, как  сословное оскорбление
каждым почтовым чиновником  всех стран, входящих в  мировой  почтовый  союз:
мировой  почтовый  союз есть  в  самом  деле  организация,  спланированная в
истинно мировом масштабе: какое  же принципиальное различие существует между
бюрократом,  отправляющим  мое  заказное  письмо  и  бюрократом,  пытающимся
отправить меня на тот свет?
     Всякий  строй,  всякое государство  и всякое  предприятие имеет  своего
служащего. Какой-то запас  "бюрококков" имеется  во всяком служащем  --  как
туберкулезная  палочка  имеется  во  всяком  человеческом  организме. Вопрос
заключается только, так сказать, в степени развития.
     Всякое  государство имеет  генералов.  Всякая страна имеет священников.
При   болезненном  развитии   генералитета   страна   попадает   под  власть
милитаризма.  При  болезненном  развитии  духовенства  в   стране  возникает
клерикализм. Армия  и  Церковь  имеют свои  идеи и свои функции.  Но армия и
Церковь  -- точно также,  как и государство  --  не имеют ни  рук, ни ног, и
функция рук и ног  выполняется живыми людьми, которые, кроме интересов армии
и Церкви, имеют  также и свои  личные,  профессиональные интересы. Никакой в
мире генерал не откажется  от лишней статьи  государственного бюджета,  если
эта статья дает лишние кредиты армии: никакому  генералу никогда не помешает
никакая лишняя дивизия. И  очень редкий епископ удержится  от  деяний,  явно
приносящих вред  Церкви,  но  клонящих к  вящей  славе  клира -- "ad majorem
gloriam"  князей  церкви  --  примеров, я думаю,  и  приводить не  стоит.  И
генералы, и епископы нормально действуют в пользу армии и в пользу Церкви --
но  они  могут  действовать и  во вред.  История  русской  армии переполнена
генералами,  которые  действовали  во  вред.  История  английской  --  тоже.
Генералы  русской  армии   --  и  не  какие-нибудь,  а  такие,  как  генерал
Драгомиров, всячески тормозили введение  нарезного оружия, щитов при орудиях
и даже пулеметов;  их мотивировок  я приводить не  буду. Генералы английской
армии тормозили введение  танков в Первую Мировую войну. В одном из  морских
рассказов  русского  военно-морского  писателя  Станюковича,  старый адмирал
презрительно бросает молодому мичману;
     -- Стыдно-с, молодой человек, а служите на самоваре.
     Под самоваром  адмирал подразумевал паровой фрегат  -- это  было  время
борьбы  парусного флота с паровым. Можно было бы обозвать адмирала глупцом и
реакционером,  но  это  было  бы  не  совсем  справедливо. Представьте  себе
психологию человека, посвятившего всю свою жизнь . -- и получившего все чины
и  награды  --  под белоснежным покровом  лебединых  парусов, под акробатику
лихих "марсовых",  под всем тем укладом морской жизни,  который, в  конечном
счете, базировался на матросском  рабстве:  в России этих марсовых тащили из
крепостных  деревень, в  Англии  их  брали  в рабство  в  портовых  кабаках.
Старичок адмирал,  может  быть, и понимал:  паруса  кончаются, -- но что  он
будет делать в машинном  флоте? Он в нем не понимает ничего -- и никогда уже
не  поймет  --  учиться  заново  уже  поздно.  Так,  вероятно,  какой-нибудь
закованный  в латы рыцарь смотрел на первую допотопную пушку:  стрелять она,
вероятно, будет -- но мне-то от этого какое утешение?  И куда денусь я, -- с
моим мечом,  латами, замками, гербами и семью поколениями рыцарских предков?
Не следует негодовать:  это humanus  est. Генералы  становятся милитаризмом,
священники -- клериализмом  и чиновники  -- бюрократизмом  с  того  момента,
когда  нарушается   равновесие   жизненных  функций  социального  организма.
Человеческое сердце очень трогательная вещь, но и оно страдает гипертрофией.
В нормальном  ходе  социальной жизни  --  есть и генералы, и  священники,  и
чиновники. Каждый из них постарается  объяснить  историю  своего  народа  по
св